Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 8
— А я и не собираюсь.
— Вот как?
— В тот день, когда ты убежал, я сходил в архив и выправил вольную грамоту. Теперь ты свободный человек, Торби.
Торби с испугом посмотрел на старика и вперил взор в миску. Маленькие горки каши, которые он нагребал ложкой, тут же расплывались. Наконец он сказал:
— Мне этого вовсе не хотелось.
— Если бы тебя поймали, то поставили бы клеймо беглого раба, а я хотел этого избежать.
Торби задумался.
— М-да… извини, пап, боюсь, я вел себя глупо. Спасибо тебе.
— Ты прав. Но я думал не о наказании; порка и тавро — такие штуки, о которых быстро забываешь. Я думал о том, что после второй поимки все могло бы быть гораздо хуже. Лучше уж сразу быть укороченным, чем пойманным после клеймения.
Торби совсем забыл о своей каше.
— Пап, а что делает с человеком лоботомия?
— Ммм… в общем-то, лоботомия облегчает труд на ториевых шахтах… впрочем, давай-ка не будем говорить о таких вещах за столом. Ты поел? Тогда бери миску для подаяний и не теряй времени. Нынче утром аукцион.
— Ты хочешь сказать, что я могу остаться?
— Здесь твой дом.
С того дня Баслим больше не предлагал мальчику уйти. Освобождение Торби ничего не изменило ни в их распорядке дня, ни в их взаимоотношениях. Торби сходил в Имперские Архивы, заплатил налог и дал на лапу, как полагалось в таких случаях. После этого номер на его теле был перечеркнут татуированной линией, а рядом выкололи печать Саргона, номер книги и страницы, на которой было записано, что он отныне свободный гражданин Саргона, обязанный платить налоги, нести воинскую службу и голодать без помех.
Служащий, наносивший на номер Торби линию, взглянул на цифры и сказал:
— Непохоже, чтобы метку тебе нанесли при рождении, а, парень? Что, обанкротился твой старик? Или предки тебя продали, чтобы сбагрить?
— Не твое дело!
— Полегче, парень, или ты узнаешь, что иголка может колоть больнее. А теперь отвечай мне вежливо. На тебе метка перекупщика, а не владельца, и, судя по тому, как она расплылась и выцвела, тогда тебе было пять-шесть лет. Так когда и где тебе ее тиснули?
— Я не знаю. Право же, не знаю!
— Вот как! То же самое я говорю своей жене каждый раз, когда она задает всякие вопросы… да не дергайся ты! Я уже почти закончил. Ну что ж… поздравляю тебя с вступлением в ряды свободных людей. Я и сам-то получил свободу всего пару лет назад, и вот что я хочу сказать тебе, парень: да, ты почувствуешь свободу, но это не значит, что тебе всегда будет легче жить.
Глава 4
У Торби пару дней болела нога, а во всех остальных отношениях его жизнь мало изменилась после освобождения. Правда, он и впрямь уже не мог быть «хорошим» попрошайкой: здоровому юноше подавали куда меньше, чем изможденному ребенку. Баслим зачастую просил Торби отвести его на площадь, а потом отсылал с поручением или отправлял домой учиться. Но в любом случае один из них всегда сидел на площади. Порой Баслим куда-то исчезал, даже не предупредив сына, и Торби приходилось весь день сидеть там, наблюдая за прибытием и отправлением кораблей, запоминая все, что происходило на аукционе, и собирая сведения о прибывших и стартовавших звездолетах с помощью зевак, шатающихся возле космопорта, женщин без вуалей и посетителей пивнушек.
Как-то раз Баслим исчез на целых две девятидневки; когда Торби проснулся, старика не было дома. Он отсутствовал гораздо дольше, чем когда бы то ни было. Торби пытался убедить себя, что отец сможет позаботиться о себе в любой обстановке, но перед его мысленным взором постоянно мелькала картина: Баслим, лежащий где-нибудь в сточной канаве. Тем не менее он продолжал ходить на площадь, посетил три аукциона и записал все, что видел и был в состоянии понять.
Наконец Баслим вернулся. Он сказал лишь:
— Почему ты записывал вместо того, чтобы запоминать?
— Я запоминал, но боялся забыть. Ведь было так много всего!
— Эх-хх!
После этого Баслим стал еще более молчаливым и сдержанным, чем был до сих пор. Торби думал, что отец, возможно, чем-то огорчен, но задавать такие вопросы Баслиму было бесполезно. Как-то раз ночью старик сказал:
— Сынок, мы так и не решили, что ты будешь делать после моей смерти.
— Как это? Ведь мы все выяснили! Это мои сложности, пап!
— Нет, я лишь отсрочил обсуждение из-за твоего тупого упрямства. Но у нас нет времени ждать. У меня есть для тебя кое-какие указания, и ты должен будешь их выполнить.
— Погоди-ка, пап! Если ты думаешь, что тебе удастся хитростью заставить меня уйти от тебя…
— Да помолчи ты! Я же сказал: «Когда меня не станет», то есть, когда я умру, ясно? Я не говорю об этих моих отлучках по делам. Так вот, ты найдешь одного человека и передашь ему послание. Я могу положиться на тебя? Ты ничего не упустишь? Не забудешь?
— Что ты, папа! Конечно! Но мне не нравится слушать такие речи. Ты будешь жить долго и даже, может быть, меня переживешь.
— Возможно. Ну, а теперь молчи, слушай и делай то, что я тебе скажу.
— Да, сэр.
— Ты найдешь этого человека (на это может уйти некоторое время) и передашь ему послание. Затем он кое-что поручит тебе… я надеюсь. Мне бы хотелось, чтобы ты в точности исполнил все, что он велит. Обещаешь?
— Конечно, пап, ведь это твое желание.
— Можешь считать это последней услугой старику, который старался сделать для тебя все, что в его силах, и сделал бы еще больше, будь он на это способен. Это последнее, чего я хочу от тебя, сынок. Не утруждай себя сжиганием жертвоприношений за упокой моей души, сделай лишь две вещи: передай послание и исполни все, что велит этот человек.
— Я обещаю, папа, — торжественно ответил Торби.
— Ну вот и хорошо. А теперь за дело.
«Нужный человек» мог оказаться одним из пяти. Все они были шкиперами Вольных Торговцев, их корабли не были приписаны к портам Девяти Миров, просто иногда брали здесь груз. Просмотрев список, Торби сказал:
— Насколько я помню, пап, только один из этих кораблей садился в нашем порту.
— Все они бывали тут, всяк в свое время.
— Но один из них может появиться здесь еще очень нескоро.
— Возможно, придется ждать годы. Но когда это произойдет, ты должен немедленно доставить послание.
Послание было коротким, но запомнить его оказалось нелегко, потому что оно было составлено на трех языках — в зависимости от того, кто окажется получателем. И ни одного из этих языков Торби не знал. Баслим не стал объяснять смысла сообщения — он лишь потребовал, чтобы оно было заучено наизусть на всех трех языках.
