Андрей Лазарчук - Все хорошо
— Кстати. Динамика психических заболеваний в двадцать первом веке?
— Прирост в тысячу шестьсот процентов с две тысячи двадцатого по пятидесятый год, примерно пятилетнее плато с незначительными годовыми колебаниями, затем медленное снижение к концу века до трехсот пятидесяти процентов…
— Подтверждается этим наша версия?
— Возможно. Хотя есть и другие объяснения.
— Объяснения есть всегда. Особенно тогда, когда кто-то небесталанно сочиняет их.
АЛЯ
Горбовский не изменился совершенно: кажется, даже куртка на нем была та же — мешковатая, полотняная, неопределенного цвета, который, чтобы не путаться в оттенках, называют для простоты серым. И улыбка была та же: чуть робкая и радостная улыбка человека, увидевшего красивую редкую бабочку среди сухих листьев…
— Здравствуйте, Леонид Андреевич, — Аля протянула руку. — Как я рада видеть вас снова!
— Здравствуйте, Сашенька, — он упорно называл ее так, единственный из всех. — Сколько же лет, а?
— Десять, — сказала она. — Или одиннадцать. Лариске как раз три года было.
— Это вон та длинная? — с ужасом спросил Горбовский, оглядываясь. Лариска в дальнем углу террасы делала вид, что любуется пейзажем. Слух у нее был как у горной козы.
— Та длинная, — кивнула Аля. — Противная мерзкая любопытная жаба, которой когда-нибудь прищемят хвост.
Лариска обернулась и показала язык. Потом лениво оттолкнулась от перил и почапала в комнаты, помахивая тем самым несуществующим хвостом.
— Ну зачем же так? — Горбовский огорчился. — Пусть бы девочка…
Аля чуть заметно качнула головой.
— Марк не смог прилететь? — спросила она.
— Да. Без него там все рухнет… как обычно. Вы же знаете Марка. Неизбежно в центре мира.
— Он вам… рассказал?
— Попытался. Его часто отвлекали… ну, эти… как их… ученые. Сотрудники.
— Конечно. Это же Марк. Леонид Андреевич, я расскажу, конечно… это будет очень странная история, потому что сегодня у меря началось что-то не совсем обычное… и я подозреваю, что — именно началось.
— Подождите-ка, Саша. Не будем забегать вперед. Марк сказал, что вы сказали, что того человека, Попова, держат якобы… взаперти?
— Да. Сначала это были намеки, подозрения… сейчас я уверена полностью. Э-э… Леонид Андреевич… — она вдруг начала заикаться. — Что такое «проект Валгалла»?
— «Валгалла»? Подождите, что-то знакомое… А, ну это было давно. Это было годах в… да, точно. В десятых. Как раз накануне Массачусетского скандала. Собственно, это и разрабатывалось под ту машину… А почему вы вспомнили?
— Сейчас… Что случилось на планете Ковчег?
— Это, Сашенька, печальная повесть. Мне даже как-то не очень хочется вспоминать ее. Это важно?
— Но ведь Попова вы должны помнить именно по Ковчегу?
— Ах, вот какой это Попов! Стась Попов, да? Помню, конечно, помню! Очень он нервничал поначалу… На планете Ковчег была найдена негуманоидная цивилизация, воспитавшая человеческого ребенка. Об этом не слишком распространялись, хотя информация оставалась открытой. Основная цивилизация на контакт не вышла, а с мальчиком связь с орбитальной станции поддерживали… лет семь, если мне память не изменяет. Попов как раз я был с ним на связи, дружба у них с пареньком завязалась… А потом произошла трагедия: станция была пристыкована к старому спутнику Странников, и спутник этот неожиданно свернул пространство вокруг себя. Когда к нему пробились — полгода ушло, — на станции никого не оказалось. Нашли заклеенный проход в некое иное пространство. Странники пользовались такими на планете Надежда. Мы так и не смогли понять…
— И Попов исчез?
— Да. Значит, если это тот самый Попов…
— Тот самый, Леонид Андреевич.
— Тогда он побывал у Странников. У настоящих живых действующих Странников. Это уже интересно.
— Но ведь кто-то знает об этом! Кто-то организовал его охрану, заточение…
— Точка «Ветер»… Но, Саша, мне все же кажется, вы… как бы это сказать… преувеличиваете. Какое может быть заточение?
— Назовите как хотите. Факт тот, что он несвободен: Он не может покинуть это место, и его охраняют. А что такое «Валгалла»?
— Очередная попытка бессмертия. Создавать программные копии человеческих сознаний и вводить их в машины. В программную копию мира…
— И что же?
— В конце концов проект заморожен как этически неоднозначный. Да и машину так и не запустили.
— А вы не помните, кто работал над этим проектом?
— Ой, нет, Сашенька. Столько лет прошло… Но можно же посмотреть по БВИ.
— Там этого нет вообще.
— Неужели требуется допуск?
— Нет. Просто отсутствует всякое упоминание. Есть агентство «Валгалла», но это туризм. Есть движение «Валгалла» — борцы за эвтаназию. Но ничего, связанного с кибернетикой.
— Странно… Саша, давайте начнем с простого: слетаем на эту самую точку. Я пока сделаю запрос в Академию… он ведь просил прислать книги туда?
— Да. В Академию.
— Вот и попробуем… где здесь связь?
— Леонид Андреевич! Но — как это вообще может быть? Как?..
— Сашенька, Сашенька! Помните, как мы встретились впервые? Тогда, на Радуге?
— Помню. Я крала энергию…
— Ну вот. А вы спрашиваете. — Он усмехнулся грустно, повернулся и пошел в комнаты. В дверях обернулся: — Вы, Саша, собирайтесь. Через полчасика вылетаем. Посмотрим, как там Попов поживает, попроведаем…
СТАС
Наружу мы все-таки не вышли. Мерлин сам привел меня в небольшую стаканообразную комнату, где стояла походная пневматическая кровать и такое же кресло. Янтариновые панели испускали ровный вечный свет. Было как-то особенно голо и неуютно: эти стены принципиально были предназначены не для человека. Кроме того, звучало во мне какое-то эхо былого: забытого накрепко, с корнями, с мясом — но тени, но отзвуки, но запахи зацепились за что-то и теперь вытягивали по паутинке, по волоконцу из ничего, из вакуума и серой тончайшей пыли испепеленной памяти — нечто… Я знал, что все равно ничего не вспомню. Страница была вырвана.
Проклятый янтарин…
Я сел, встал, лег. Снова встал.
Деть себя было некуда.
Странно: я даже не ощущал, что узнал нечто новое. Будто бы знал все и раньше, но не придавал значения…
Подозреваю, что это не последнее мое удивление.
Вечером должен прилететь сам руководитель подполья… Ну-ну.
В дверь стукнули.
— Входите, — сказал я.
Это был Эрик.
— Стас, я — можно? — посижу немного у тебя?.. — Вид его был как у побывавшего в холодной воде гордого кота.
— Падай, — разрешил я. — Сомнения?
— Не могу переварить…
