Кир Булычев - Черный саквояж. Куклы из космоса (сборник)
— Да не волнуйся, мама, — сказал я. — Найдется эта пластинка.
— Может быть, — произнес задумчиво Томат. — Я уже высказал подозрение, что Костя подарил ее какому-нибудь своему дружку, и если дружок изъявит добрую волю, он может вернуть ее обратно и незаметно куда-нибудь подсунуть.
— С него хватит, — поддержала своего кавалера Люси. — А потом, когда Федор Львович после всех переживаний наткнется на нее, мой братишка с чистым взором заявит, что в глаза ее не видел.
Как они были близки к истине! У меня даже пальцы на ногах похолодели. Черт возьми, ведь завтра ее найдут и скажут: мы же предупреждали! И стоило тогда идти на такие приключения! Лучше бы свалить на кота и дело с концом. Но я взял себя в руки и ничем не показал своего расстройства. И был благодарен матери, которая по своей должности примиренца перевела разговор на наши дела.
— Уж ваша экспедиция, — сказала она. — Договор с совхозом заключили на продукты, а деньги не переводят. Наш филин собирается в Симферополь писать. У них в экспедиции такой счетовод, просто удивительно, что из Москвы.
— Мама, ты опять о пустяках, — сказала Люси раздраженно.
— А что же тогда не пустяки? — спросила мать.
— Моральный уровень моего брата!
— Ого, чужим языком заговорила, — сказал я печально. Потому что печально слышать такие слова от собственной сестры. Как будто предательство от собственных солдат в разгар боя.
— Я полагаю вопрос исчерпанным, — сказал вдруг Томат, Не знаю, почему он решил нас примирить. — Есть много других тем для разговоров.
Но тем как-то не находилось. Мы пили чай в молчании. Я уже собирался идти спать, как Люси стала при мне рассказывать Томату, что в экспедицию привезли машину, весь гараж заняла. А машина эта будет заниматься склейкой всяких статуй, которые найдут.
— Зачем? — удивился Томат. — Зачем нужна машина, если можно обойтись клеем. — И он посмотрел на меня.
— Не склейкой, — сказал я, — а реставрацией.
— Это очень любопытно. А по какому принципу?
— Вы у Макара спросите, — сказал я, — он на ней работает.
— Ну уж чепуха! — сказала Люси. — Твой Макар малохольный. Он в восьмом классе учится.
— Интересно, что сказал бы Пушкин, если бы ты отвергла его стихи, написанные еще в лицее, — сказал я.
— Пушкин — гений, — ответила Люси. Пушкина она читала только то, что задавали в школе. Правда, память у нее хорошая, лучше моей и она все это помнила наизусть. И могло показаться, что она и в самом деле понимает. А что он гений, это ей тоже в учебнике написали.
После этого я не стал больше отвечать на вопросы Томата, потому что и не смог бы ответить. Но сказал, что хочу спать. И ушел.
5
На следующий день поднялся горячий ветер, на раскоп несло пыль, работать было совершенно невозможно. Манин посадил нескольких человек в зале на первом этаже, разбирать находки и заниматься описанием. Геракл, поражающий гидру, стоял посреди комнаты на столе и все могли им полюбоваться. Что удивительно, на нем не было ни одной трещинки. Выбоины были, потому что не нашлось некоторых деталей, а трещин — ни одной.
После обеда, раз уж ветер не кончался, мы поиграли в шахматы, подождали и разошлись по домам пораньше. Только Макар остался с Дониным у машины. Я весь день опасался, что кто-нибудь догадается, что машиной пользовались. Но никто ничего не сказал. Макар был мрачен словно туча и со мной не разговаривал. Ну и я его не беспокоил. В конце концов он взрослый человек, знал на что идет.
Домой я возвратился часа в три. Томата еще не было, он уехал в Керчь, наверное, там чего-нибудь давали. На столе в большой комнате лежала пластинка. Мать сообщила мне, что нашла ее под кроватью у Томата, когда убиралась.
— Как хорошо, — сказала она. — А то я беспокоилась. Ведь такая ценная вещь.
Потом сделала красноречивую паузу и спросила:
— Ты ее туда не клал?
Сил врать у меня уже не осталось, поэтому я только отрицательно покачал головой.
Не знаю, поверила ли мне мать или нет, но я пошел к себе, лег на кровать и стал читать третий том историка Соловьева. Очень интересно. Правда, я все время отвлекался. Я думал о машине, о том, какой в общем неплохой человек Макар, и как машину будут использовать дальше. У меня даже появились кое-какие идеи и я не услышал, как вернулся мой дорогой Томат.
Угадал я, что он приехал по его удивленному возгласу:
— Откуда здесь эта пластинка?
И голос матери:
— Федор Львович, какое счастье. Знаете, где я ее нашла?
— Догадываюсь, — сказал Томат. — Костя принес ее обратно.
— Вот и не догадались! — мать старалась спасти честь нашего семейства. — У вас под койкой лежала. Видно, упала и вы не заметили.
Томат откашлялся. Я с интересом ждал, что он скажет.
— Возможно, — сказал он. — Возможно и под кроватью. Но дело в том, что я вчера производил розыски пластинки в разных помещениях. В том числе заглядывал и под кровать. Могу вас заверить, что сделал это тщательно.
— Но она же лежала!
— Как вчера правильно заметила Людмила, — сказал этот негодяй, — в характере вашего сына было подбросить мне похищенную вещь, чтобы избежать справедливого наказания.
— Ну знаете! — я изобразил возмущение, но оно было не очень, как вы понимаете, искренним.
Я встал и вышел из комнаты, чтобы лицом к лицу встретить бурю.
Но бури не было. Томат стоял, внимательно разглядывая конверт, в котором была пластинка. Затем подцепил пальчиками ее за край и вытащил на свет. Пластинка приятно поблескивала под лучом солнца, проникшим в окно. Наконец он удовлетворенно сказал:
— Вытер. Надеюсь, что не грубой тряпкой, которая может оставить микроцарапины на поверхности диска.
Я ничего не ответил. Мой ответ он бы тут же объявил признанием вины.
— Ну ведь хорошо все кончилось, правда? — спросила мать и мне захотелось закричать, чтобы она не оправдывалась перед Томатом, не унижалась перед ним.
— Сейчас проверим, — сказал Томат, открыл наш проигрыватель и включил его. Я смотрел на него как мудрец на ребенка. Пусть он цепляется за свои погремушки. До чего, подумал я, мир разобщен и неправильно устроен. Пройди десять минут по свежему воздуху и ты окажешься рядом с гаражом, где стоит машина, способная изменить к лучшему жизнь всего человечества. А здесь сидит мелкий собственник из Подмосковья и сейчас будет проверять, не потерял ли он двадцать копеек на качестве своей пластинки.
Для меня важнее — прогресс человечества. Для него — двадцать копеек.
Мне бы уйти к себе, читать Соловьева, но я остался в комнате. Мать тоже осталась, хотя собиралась готовить обед. Мы были как прикованы к этому проигрывателю. Как свидетели на допросе.
