Эдвард Форстер - Машина останавливается
Неприятности начались с мелочей, задолго до того, как она поняла, что происходит.
Однажды Вашти, к своему удивлению, услышала голос сына. Она давно уже не поддерживала связи с ним, потому что у них не было ничего общего, и только случайно узнала, что он жив и переведен из Северного полушария, где он вел себя так недостойно, в Южное - куда-то неподалеку от нее.
"Уж не хочет ли он, чтобы я приехала к нему? - подумала Вашти. - Ни за что, теперь уж ни за что. У меня и времени нет".
Но выяснилось, что это глупость иного рода. Куно не захотел показать ей свое лицо и в полной темноте провозгласил:
- Машина останавливается.
- Что ты говоришь? - переспросила она.
- Машина останавливается, я в этом уверен, я знаю симптомы.
Она расхохоталась. Он услышал ее смех и рассердился, и на этом закончился их разговор.
- Вы только подумайте, какая нелепость, - пожаловалась Вашти своей приятельнице, - человек, который когда-то был моим сыном, утверждает, будто Машина останавливается. Я сочла бы это кощунством, если бы не знала, что он просто безумец.
- Машина останавливается? - удивилась приятельница. - Что это значит? Мне это ничего не говорит.
- Мне тоже.
- Ведь он не имеет в виду помехи в последней музыкальной передаче?
- Конечно, нет. Поговорим лучше о музыке.
- Вы жаловались на неполадки в передаче?
- Да. Мне сказали, что, очевидно, требуется какая-то починка и чтобы я обратилась в Комитет ремонтного аппарата. Я рассказала комитету, что передача симфоний брисбенской школы прерывалась какими-то странными звуками, похожими на хриплые вздохи, - будто дышит тяжелобольной. Они меня заверили, что в ближайшее время это будет исправлено.
Подавляя смутное беспокойство, Вашти возобновила свою привычную жизнь. Однако непрекращающиеся помехи раздражали ее. К тому же слова Куно не шли у нее из головы. Если бы он знал о неполадках в передачах - а он не мог этого знать, потому что не выносил музыки, - он непременно повторил бы зловеще! "Машина останавливается". Конечно, он выпалил эти слова просто так, наугад, но неприятное совпадение мучило ее, и она еще раз, уже не скрывая недовольства, обратилась в Комитет ремонтного аппарата.
Ей снова ответили, что неполадки будут в ближайшее время устранены.
- В ближайшее время? Немедленно! - вспылила она. - Почему я должна слушать неполноценную музыку? Все всегда чинится без отлагательств. Если вы немедленно не примете мер, я буду жаловаться Генеральному совету.
- Генеральный совет не принимает жалоб от частных лиц, ответили ей.
- Через кого же я должна заявить о своей претензии?
- Через нас.
- В таком случае я заявляю вам о ней.
- Ваша жалоба будет передана в установленном порядке.
- А другие не жалуются?
Этот вопрос был немеханичен, и комитет отказался отвечать на него.
- Ужасно! - возмущенно сказала Вашти другой своей приятельнице. - Я чувствую себя просто несчастной. Мне никогда не удается спокойно послушать музыку. С каждым разом она звучит все хуже.
- У меня тоже неприятности, - ответила та, - время от времени я слышу какой-то скрежет, и это мешает мне думать.
- Что за скрежет?
- Никак не пойму, откуда он исходит: не то он у меня в голове, не то где-то в обшивке стены.
- Во всяком случае, об этом следует заявить.
- Я так и сделала. Моя жалоба будет в установленном порядке передана Генеральному совету.
Но прошло некоторое время и люди перестали замечать дефекты в работе Машины. Неисправности не были устранены, но человеческие органы чувств, привыкшие приспосабливаться ко всем изменениям в Машине, легко адаптировались и на этот раз. Хриплые вздохи в симфониях брисбенской школы уже не раздражали Вашти: она воспринимала их как часть мелодии. И металлический скрежет в голове ее приятельницы или в обшивке стены не мешал больше этой ученой даме думать. Так же обстояло дело и с привкусом гнили в искусственных фруктах, и с неприятным запахом, который с некоторых пор исходил от воды, наполнявшей ванну, и с хромающими рифмами в поэтических опусах стихотворческой машины. Сначала это вызывало всеобщее недовольство, потом становилось привычным и больше не привлекало внимания. Дела шли все хуже и хуже, но никто не протестовал.
Однако, когда отказал спальный механизм, положение изменилось. Это уже была серьезная неприятность. В один и тот же день во всем мире - на Суматре, в Уэссексе, в многочисленных городах Курляндии и Бразилии - усталые люди, готовясь ко сну и нажав на соответствующие кнопки, убедились, что кроватей нет. Как ни странно, но именно этот день можно считать началом краха цивилизации. В комитет, ответственный за спальную аппаратуру, посыпались жалобы; они направлялись согласно существующему порядку в Комитет ремонтного аппарата, а Комитет ремонтного аппарата заверял всех, что их заявления будут переданы Генеральному совету. Однако недовольство все возрастало, потому что человеческий организм еще не привык обходиться без сна.
- Кто-то пытается разладить Машину, - говорили одни.
- Кто-то замышляет захватить власть, хочет вернуть единодержавие, - утверждали другие.
- Виновные должны быть наказаны лишением крова.
- Будьте бдительны! Спасайте Машину! Спасайте Машину!
- Защитим Машину! Смерть преступникам!
Но тут на сцену выступил Комитет ремонтного аппарата и очень тактично и осторожно попытался рассеять панику. Комитет признал, что ремонтный аппарат сам нуждается в ремонте.
Такая откровенность произвела должное впечатление. "Теперь, - заявил прославленный лектор, тот самый, что занимался изучением французской революции и каждый новый провал умел изобразить как блистательную победу, - теперь мы, разумеется, не станем надоедать комитету своими претензиями. Комитет ремонтного аппарата уже так много сделал для нас, что сейчас нам остается только выразить ему свое сочувствие и терпеливо ждать, пока ремонтный аппарат будет налажен. Придет время, и аппарат снова заработает, как прежде. А до тех пор нам придется отказаться от кроватей, от питательных таблеток, словом, несколько ограничить свои потребности. Я убежден, что именно этого ждет от нас Машина".
Слушатели, разбросанные на тысячи миль друг от друга, встретили лекцию единодушными аплодисментами. Машина все еще объединяла их. Глубоко в земле, под морями и океанами, под массивами гор пролегали провода, которые давали людям возможность видеть и слышать, - огромные глаза и уши, унаследованные ими от прошлых поколений, и гул этих проводов обволакивал их мысли, придавая им единообразие и покорность. Только те, кто был стар и немощен, продолжали еще проявлять беспокойство, потому что прошел слух, будто механизм этаназии тоже вышел из строя и людям вновь довелось узнать, что такое боль.
