Джо Хилл - Призраки двадцатого века
Кэрролла заставил вернуться запах — ужасный смрад гниющего человеческого тела, исходивший от нее. Внимательнее приглядевшись, он понял, что запястья женщины привязаны проволокой к спинке кровати. Глаза заплыли, изо рта вырывается еле слышный хрип. Под сморщенными мешочками грудей выпирают ребра. Над телом кружат мухи. Старуха высунула язык, провела им по сухим губам. Она молчала.
В следующий миг Кэрролл уже быстро шел по коридору — так быстро, насколько позволяли внезапно онемевшие ноги. Когда он проходил мимо кухни, ему показалось, что толстый брат Кубрю увидел его и окликнул, но он не стал останавливаться, даже не замедлил шаг. Краем глаза Кэрролл заметил, что наверху лестницы стоит Питер Кубрю и смотрит на него, вопросительно наклонив голову.
— Сейчас вернусь, только возьму договор, — крикнул на ходу Кэрролл.
Голос его был удивительно спокоен.
Он толкнул входную дверь, выскочил на улицу. С крыльца он спустился осторожно, внимательно глядя под ноги. Когда за тобой гонятся, ни в коем случае нельзя перепрыгивать через ступеньки — так можно запросто подвернуть ногу. Сотни раз он видел это в фильмах ужасов. Морозный воздух обжег его легкие холодом.
Теперь двери гаража были приоткрыты. Пробегая мимо, Кэрролл успел заглянуть внутрь. Он увидел земляной пол, ржавые цепи и крючья, свисающие с балок, бензопилу на полке. В центре стоял какой-то станок, за ним работал высокий угловатый человек с одной рукой. Вместо второй руки у него был некрасиво зарубцевавшийся бледный обрубок, матово поблескивавший в свете лампы. Человек молча поднял на Кэрролла бесцветные глаза Оценивающий недружелюбный взгляд погнал Кэрролла дальше. Он успел лишь кивнуть и попытаться изобразить улыбку.
Наконец он открыл дверь своего «сивика» и уселся за руль… и тут его грудь пронзило иглой паники. Ключи лежали в кармане пальто. Пальто осталось в доме. Он чуть не закричал от отчаяния, но вместо крика с губ сорвался испуганный полувсхлип-полусмех. И это он видел в сотнях фильмов, читал в трехстах рассказах. Там тоже или не было ключей, или не заводился двигатель, или…
В дверях гаража возник однорукий брат и через двор уставился на Кэрролла. Кэрролл помахал ему рукой. Второй рукой он отключал от зарядного устройства свой мобильный телефон. Улучив момент, он глянул на дисплей телефона. Ну конечно. Связи в этой глуши не было. Кэрролл не удивился. Он еще раз засмеялся — если можно назвать смехом сдавленный нервный клекот.
Когда он снова поднял глаза, то увидел: на крыльце фермы стоят два других брата и смотрят на него. Теперь на него уставились все трое Кубрю. Он выкарабкался из машины и быстро зашагал по подъездной дорожке прочь от дома. Побежал он только тогда, когда один из Кубрю что-то крикнул ему вслед.
Выбравшись на дорогу, Кэрролл не свернул на нее, а пошел напролом через кусты, растущие вдоль обочины, прямо в лес. Тонкие хлысты ветвей били его по лицу. Он споткнулся и упал, порвал брючину, поднялся, пошел дальше.
Ночь стояла ясная, безоблачная, безгранично глубокое небо заполнили звезды. Кэрролл остановился на крутом склоне и скорчился за большим валуном, пытаясь отдышаться и успокоить резь в боку. Выше по холму послышались голоса затрещали ветки. Потом кто-то дернул стартер небольшого механизма — один раз, другой, и тишину затопил вой и рев бензопилы.
Он поднялся и побежал, понесся с холма вниз, полетел сквозь еловые лапы, перепрыгивая через камни и корни, даже не видя их. Склон становился все круче, и вскоре Кэрролл не столько бежал, сколько падал. Он двигался слишком быстро и знал: теперь он остановится, только когда врежется во что-нибудь, и это будет сопровождаться ужасной болью.
Продолжая этот сумасшедший бег, непрестанно набирая скорость, с каждым шагом пролетая ярды и ярды темноты, Кэрролл ощутил мощный прилив эмоций. Это чувство можно было бы назвать паникой, но одновременно оно очень напоминало восторг. Кэрроллу казалось, что его ноги вот-вот оторвутся от земли и никогда больше не ступят на нее. Он знал этот лес, эту тьму, эту ночь. Он знал свои шансы: почти нулевые. Он знал то, что гонится за ним. Оно гналось за ним всю жизнь. Он знал, где находится — в рассказе, что приближается к концу. Он лучше других знал, чем заканчиваются подобные истории, и если кто-то и способен выбраться из леса, то только он сам.
ПРИЗРАК ДВАДЦАТОГО ВЕКА
Чаще всего ее видят, когда зрительный зал практически полон.
Есть история о человеке, который пришел на последний сеанс и обнаружил, что публики вокруг почти нет. Где-то посреди фильма он заметил: она сидит рядом с ним, хотя секунду назад кресло было свободно. Он посмотрел на нее. Она повернула голову и тоже взглянула на него. Из носа у нее текла кровь. Глаза большие, испуганные.
— У меня болит голова, — прошептала она. — Я выйду на минутку. Вы расскажете мне, что я пропущу?
И в этот момент человек осознал, что она бесплотна, как подвижный синий луч света, испускаемый кинопроектором.
Другая история о том, как в четверг вечером в «Роузбад» забрела компания молодых людей. Один из них сел рядом с одинокой женщиной, одетой в синее. Перед сеансом молодой человек решил завести разговор.
— Не знаете, что будут показывать завтра? — спросил он ее.
— Завтра в кинотеатре будет темно, — отвечает она. — Это последний сеанс.
Начался фильм, и она исчезла. А по дороге домой молодой человек попал в автокатастрофу и погиб.
Эти и многие другие легенды о «Роузбаде» — неправда… Такие сказки о привидениях придумывают люди, посмотревшие слишком много фильмов ужасов. Они уверены, что знают, какой должна быть настоящая история о призраках.
Алек Шелдон, одним из первых видевший Имоджен Гилкрист, владеет кинотеатром «Роузбад» и в свои семьдесят три нередко сам стоит за кинопроектором. После нескольких минут разговора с человеком Алек может точно определить, видел ее этот человек или нет. Но то, что он знает, он держит при себе и никогда никого публично не опровергает… Это повредило бы бизнесу.
Тем не менее Алек знает: если кто-то утверждает, будто она прозрачна, то на самом деле он ее не видел. Люди придумывают, что у нее из носа, ушей, глаз кровь лилась ручьем; что она умоляюще смотрела на них, просила их позвать кого-нибудь, просила помочь ей. Но она вовсе не истекает кровью, и если заговаривает с кем-то, то не для того, чтобы попросить позвать врача. Большинство выдумщиков начинают свои рассказы словами: «Вы не поверите, но я сейчас видел ее». Так и есть — Алек не верит им, хотя выслушает их с терпеливой, даже подбадривающей улыбкой.
Те, кто действительно встретил ее, не бросаются искать Алека, чтобы поделиться с ним. Обычно он сам их находит, когда они потерянно бродят на ослабевших ногах по пустому фойе кинотеатра. Они перенесли шок, они неважно себя чувствуют. Им хочется присесть. Они никогда не скажут: «Вы не поверите, что я сейчас видел». Событие еще слишком свежо в их памяти. Мысли о том, поверят им или нет, придут гораздо позднее. Зачастую они подавлены и безропотны. Когда Алек думает о том впечатлении, которое она производит на собеседников, он обычно вспоминает Стивена Гринберга, прохладным летним днем тысяча девятьсот шестьдесят третьего года вышедшего из кинозала посреди фильма «Птицы». Стивену было двенадцать лет, и пройдет еще двенадцать лет, прежде чем он станет знаменитым. В тот день он был не «золотым мальчиком», а просто мальчиком.
