Александр Зорич - Превращения
Викентий злился и капитулировать не собирался:
– Честно говоря, пока не вижу. Кому какое дело до матери вашего чеха? Вот скажите, где в «Лосте» флэшбэки с матерью Саида?
– Тут мы с вами на очень интересную тему выходим… – Победоносцев начал издалека, с психоаналитической задушевностью. – На очень интересную… Дело в том, что «Лост» снимался для американского зрителя. А раз для американского, то и не удивительно, что он на четверть посвящен теме «отцы и дети». Вспомните: у Джека конфликт с отцом. У Кейт все хорошие воспоминания связаны с папой-военным. Джон Локк так хочет заслужить уважение отца – пусть и подставного – что отдает ему свою почку. Негр Майкл ради своего сына Уолта идет на предательство…
– Ну это естественно. Сильный патернальный мотив, – Викентий демонстративно посмотрел на часы, обозначая пренебрежение ко всем возможным аргументам сценариста. – Фрейд, Бог-Отец, ну и тэдэ.
– Это для американцев естественно. А нашему зрителю подобные конфликты видятся притянутыми за уши. Потому что у нас страна повального мужского алкоголизма и вследствие этого – победившего феминизма. На деле победившего, а не на словах. Поэтому все подобные биографические конфликты у нас будут не с отцами.
Сценарист взял паузу, вынудив Викентия спросить:
– А с кем?
– С матерями. В центр биографического конфликта мы внесем женщину, женщину-мать. Вот, например, у Леха Рамеша… Помните «Невыразимую легкость бытия»? Там Жюльет Бинош играет чешскую девчонку из провинции. Суть фильма в том, что она красиво трахается, а за окном ездят советские танки. Вот и представьте на минуту, что героиня Жюльет Бинош – мать Рамеша. Красиво?
– Красиво, но спорно. Где мы вам Бинош возьмем?
«На Курском вокзале, как всегда», – мысленно ответил Викентию Лёня.
– И правильно ли, что она будет по нашим танкам бросать «коктейль Молотова»? Как это соотносится с курсом на национальное возрождение России? – Викентий посмотрел на сценариста с державной грустью.
– Прекрасно соотносится! Мы повернем так хитро, что по танку она не попадет. Зато ее будет соблазнять агент ЦРУ. Она ему сперва даст, а потом, ближе к третьему сезону, поймет, что «Пражская весна» это происки врагов из империалистического окружения. И что ее любовник, агент ЦРУ – бабник и сволочь… Да вы не об этом думайте! Вы думайте сразу картинкой! Красивые лица, коротенькие пальтишки… Бульвары Праги… И – танки! Они лязгают гусеницами и выхлоп у них такой чадный… Фррр! Фррр!
– Танки это хорошо. Но с чехами вы меня не убедили. А нельзя там чего-нибудь поярче? Ангола, Сербия, Афганистан? – в голосе Викентия уже не слышалось былой уверенности. – И чтобы без мамы? Чтобы сам герой был участником событий?
– Без мамы нельзя, – отрезал Победоносцев. – Половина энергетики глобального сюжета в «Лосте» обеспечена чередой конфликтов типа «отец-ребенок». А у нас будут конфликты «мать-сын».
– А «мать-дочь»?
– Тоже.
– Значит чех… И его мама… Ну а что он, чех этот, делает в поезде Москва-Анадырь? – Викентий выбрался из кресла, прошелся по кабинету.
– Вот именно! – Победоносцев в радостном возбуждении тоже катапультировался из кресла. – Вот именно! Что чеху делать во глубине сибирских руд? Вроде бы нечего! Поэтому его все пассажиры подозревают. Он становится изгоем. Но потом всех спасает. Это, между прочим, прекрасно согласуется с курсом на борьбу с ксенофобией. Наш мессадж: чехи тоже люди!
«Мессадж» Победоносцев умудрился выговорить почти как «массаж», только с ударением на первый слог.
– Эх, времени нет, совсем нет… – Викентий вздохнул. – Давайте скоренько, телеграфно: что там по загадкам? Люк, другие, «Черная Скала», «дымок»… Как мы весь этот материал переносим?
– Другие будут, без них никак нельзя. Причем у нас будут разные другие, – в который уже раз в голосе Победоносцева послышалась Лёне тягучая нотка страсти: это легковозбудимая душа сценариста оргазмировала от собственного креатива. – Разные другие, – повторил Победоносцев автоэротически.
– Не сложновато?
– Как раз нормально. С одной стороны, сделаем плохих других, – Победоносцев нажал голосом на «плохих». – Ну примерно таких же, как в «Лосте». Кого-то украдут, кого-то убьют… Опасные другие. А будут еще такие «птицы Солнца» – мужички, которые стоят на верхушках сосен.
– Ух ты. Стоят? – Викентий, похоже, мысленно поймал кадр и застыл, впечатленный его визуальным потенциалом. – А почему не падают?
– Так в том и хоррор! Иногда они все-таки падают… Но куда-то деваются, до земли не долетают. Потому их местные эвенки назвали «птицами Солнца», понимаете?
– Эвенки это что-то незапланированное, – директор построжел. – Но пока что идем дальше. Люк? Есть у нас люк?
– Наш люк будет получше, чем в «Лосте»! Не люк, а целые ворота в горе!
– Это, по-вашему, хорошо?
– С одной стороны, близко к оригиналу. С другой стороны, пафосу больше. Ворота все-таки, не люк.
– А корабль «Черная Скала»?
– Ладья времен Ермака.
– А «дымок»?
– Вместо «дымка» у нас будет «водица». Надо сделать красивый спецэффект. В толще речной воды зарождаются такие серебристые неясные очертания… А потом будто ртуть – шасть на землю! И ползает туда-сюда…
– Как второй Терминатор, что ли?
– Примерно.
Викентий с сомнением покосился на Лёню.
– Что скажешь? Дорого?
– Дорого. Любые качественные гидроэффекты – дорого. Неважно что: цунами высотой с Останкинскую телевышку или просто рябь на воде.
– Насколько я понимаю, сериал запланирован бюджетного класса "А"? – с нажимом спросил Победоносцев.
Викентий вздохнул.
– Знали бы вы, как горит любая смета…
Леня и Победоносцев обменялись печальными взглядами – обоим было ясно, что смета «Русского „Лоста“» сгорит практически без их участия, или, если выражаться проще, деньги разворуют другие. Хорошие другие или плохие другие – обоим было без разницы.
После утреннего «брэйнсторминга» (каковым величал этот театр коммерческого абсурда Викентий) Лёня почувствовал себя дурно – причем в каком-то новом, высшем смысле.
Он вдруг осознал, что ему мало платят.
Не в смысле денег – получал-то он даже по столичным меркам порядочно. А в смысле чего-то, что в иерархии ценностей стоит выше денег. Может, ему дают мало молока. Того самого, которое за вредность. «За то, что я терплю такое, надо какие-то особенные бонусы давать…» Косный и вне профессиональной сферы малотренированный ум Леонида затруднялся уточнить его претензии. Что «такое» он терпит? Каких «особенных» бонусов алчет? Тем не менее непорядок в мироустройстве ощущался Лёней теперь, считай, физически. Это как с болезнями внутренних органов: не знаешь что именно болит – почка или печень, но уверен: надо лечиться, потому что дальше так нельзя, потому что это уже сейчас невыносимо, а через год от этого можно вообще сыграть в ящик…
В тот день Лёня, сославшись на плохое самочувствие, ушел с работы на три часа раньше положенного, благо после ухода сценариста Викентия и след простыл.
«Больше не могу… Не могу больше…» – стонала Лёнина душа.
Стоило Леониду начать думать, выражаясь словами Викентия, «о проекте в целом», как к его горлу подкатывал тошный теплый ком, осязательно похожий на шар из разогретого салата оливье с позавчерашнего праздника. В брезгливый ступор вводило уже одно осознание факта: после того как они произведут на свет еще одного непригожего, дурно сложенного, орущего плохой озвучкой мерзостного урода под условным названием «Русский „Лост“», им вновь придется, пыхтя и потея, зачинать, вынашивать и рожать на свет урода нового, младшего братика первого. Не важно что именно это будет – «Русский „Доктор Хауз“», где героя будут звать, конечно же, доктором Домовым, или «Русский „Клан Сопрано“», который Викентий и новый сценарист (в долгий роман с лысым Победоносцевым Лёня отчего-то не верил) назовут как-нибудь вроде «Группировка Высокого», и так до полного облебуения, оструения-охренения, до дьяволического апофеоза, и вот уже трое мосластых чертей волокут душу грешника в ад…
На полпути домой Лёне, педантично рулившему своим отлакированным любимцем Subaru «Лесничок», немного полегчало.
А когда он вошел в квартиру, бродящее внутри омерзение почти отпустило, а ощущение колючей черной пустоты, сочащейся в беззащитный мозг, начало понемногу уходить. Первую скрипку вело теперь предвкушение вечера с мавками.
«Только они и я. Больше никого.»
Мать открыла ему в неглиже. Она любила расхаживать по квартире в трусах и лифчике. Говорила, топят слишком сильно. Уже не раз Лёня по-офисному деликатно просил мать соблюдать приличия. На некоторое время это помогало. Потом всё возвращалось к прежнему. «Погляди, какой комплект я купила, называется „Анжелика“!» Но в тот вечер Лёня сделал вид, что безобразия не заметил. У него не было сил ни на замечания, ни на – тем более – деликатность.
