Азамат Козаев - Имяхранитель
Сквозная, старейшая железная дорога внутри Пределов уже добрую сотню лет связывает древнюю перасскую столицу Гелиополис со столицей современной, четырехсоттысячной Пантеонией. Так же, как связывает столицы другая железная дорога, сравнительно новая и значительно более скоростная Кольцевая. Но кольцевой экспресс, шедший накануне, Иваном был решительно отвергнут. И вовсе не потому, что в нем не подавали коньяка (фирменным напитком для первого класса в кольцевом экспрессе была мадера). Дело в том что, двигаясь вдоль побережья, он далеко стороной огибал вотчину прекрасных амазонок, предлагающих настоящим мужчинам настоящее оружие.
Поезд вошел в Арин незадолго до полудня. Сто граммов коньяку, даже самого лучшего, были имяхранителю, что левиафану – крючок сельдевого перемета, однако голова чуть кружилась.
«Надо же, укачало», – подумал он, озираясь.
Длинный узкий перрон оказался почти пуст. Каланча-городовой, троица носильщиков, глядящих на безбагажного Ивана, как на кровного врага, да маленькая дамочка в сине-белой форме с галунами и раззолоченной фуражке.
Кроме имяхранителя со «сквозного» сошла шумная компания патлатых ребятишек в ярких разноцветных лохмотьях. Но попутчики исчезли мгновенно, оставив после себя сильный запах апельсинов да визитную карточку лаймитов – пирамидальную бутылку с широким основанием. Каждая грань бутылки, украшенная фруктово-лиственным барельефом, имела свой цвет: оранжевый, лимонный, зеленый и померанцевый. Каждая символизировала одну из разновидностей обожествляемых лаймитами плодов. Запах исходил тоже из бутыли. Над воронкообразным горлышком сейчас вздымался султанчик ядовито-рыжего пара, сносимый ветром прямиком на Ивана.
«Отравители», – укоризненно подумал он и отошел в сторону. Впрочем, помогло это не бог весть как – апельсинами пахло уже повсюду. Фимиама, милого их сердцу, лаймиты, как всегда, не пожалели. Поскольку твердо убеждены (об этом Иван узнал из яркой книжицы, забытой или подброшенной кем-то в купе): такие воскурения чрезвычайно добродетельны. Они приближают грядущий Золотой век. Известно же, что бесчисленные миры, подобные плодам, зреют на вселенском цитрусовом дереве, с которого и падают время от времени. И тогда из семян, созревших внутри плода, прорастают новые, лучшие и прекраснейшие деревья-вселенные. Себя лаймиты (в просторечии лимонады) считают не то означенными семенами, не то оболочкой семян, оберегающей зародыши мирозданий от плодовых вредителей. А то и вовсе черноземом, удобрением для чудесных ростков. В этом Иван так до конца и не разобрался. Книжица давала слишком уж путаное объяснение. Да и, сказать по чести, углубляться в космологию странного верования ему совсем не захотелось. Зато он отлично запомнил утверждение, будто лаймизм слывет в высшей степени миролюбивым, а главное, безвредным верованием.
Для тех, кто не имеет аллергии на цитрусовые, мог добавить Иван.
Городовой нехотя двинулся к бутылке, вытаскивая откуда-то из-за спины плотный пакет. «Уже ученый», – отметил имяхранитель.
Дамочка, соорудив на миленьком лице строгое выражение, неотрывно изучала циферблат станционных часов. Фуражку она придерживала за блистающий козырек пальцем – иногда слабый ветерок, словно опомнившись от дремы, рвал всерьез. Станционные часы имели традиционно четыре стрелки. Самая длинная из них (и самая никчемная, по мнению Ивана), пятиминутная, прыгнула, утверждаясь на XI. Дамочка торжественно воздела руку к колоколу и пробила отправление. Экспресс отбыл. В четверть пятого он, высадив основную массу пассажиров в Пантеонии, прибудет в конечную точку маршрута, на станцию с забавным названием Котята. Иван, для которого эта станция ассоциировалась с чем-то уютным и домашним, даже чуточку пожалел, что пришлось сойти здесь.
«А впрочем, – подумал он, – быть может, и не стоит мне туда ездить. Не пришлось бы разочароваться…»
Арин, расположенный внизу по склону Олимпа – так, во всяком случае, виделось Ивану от вокзала, – был городишком совсем небольшим. И пройтись под горку пешечком, сейчас, по прохладце, не составляло труда. Однако возникала серьезная проблема, как найти «Эспадон»? Адрес у Ивана был, но какой от него прок в незнакомом городе, пусть даже маленьком. Спрашивать прохожих? Не каждый захочет разговаривать с обломком.
Городовой успел куда-то исчезнуть вместе с лаймитской газовой «бомбой». Дамочка, снявшая фуражку, оживленно болтала с носильщиками, а в здание вокзала заходить почему-то не хотелось. Оно стояло в двух шагах, очень чистенькое и опрятное, пронзительно голубое. Но Ивану казалось, что внутри непременно пахнет подкисшим пивом и остывшими расстегаями с бараньими потрохами, спят на скамейках ничьи колоны, и кто-нибудь потный, нагруженный чемоданами, злобно и бессмысленно ругается с кассиром. И в справочной, разумеется, восседает глуповатая и потому безнадежно молодящаяся фальшивая блондинка с безвкусно подведенными глазами, которая тут же примется с ним кокетничать, а дороги к «Эспадону» объяснить толком не сумеет.
Скорей всего, такого не было. Но – казалось, и это останавливало его.
Обогнув здание, он побрел на привокзальную площадь. Городского транспорта Иван не любил в принципе и все-таки направился к стоянке таксомоторов. Рассчитывать на то, что форейторы подскажут дорогу, конечно, не стоило. Довезут – это да. Довезут со всем удовольствием и с ветерком. Зато махнуть рукой, хотя бы обозначив направление, даже не подумают. Оскорбятся еще, глядишь. Но… мало ли, авось да посчастливится каким-нибудь образом.
Видимо, несмотря на воскресный экспресс, наплыва приезжих сегодня не ожидалось. Из полудюжины расчерченных белыми полосами стояночных участков занято было всего два. На них стояли небольшие кремовые кабриолеты с вынесенным далеко вперед насестом водителя, тесным салоном (вытертые диваны один против другого) и тонкими колесами, сверкающими множеством спиц. Оба экипажа пофыркивали на холостых оборотах. Усачи-форейторы в традиционных регланах из желтой кожи и желто-черных клетчатых шарфах (вот кому жарко-то, пожалел их Иван) лениво переговаривались. Завидев потенциального клиента, оба приосанились, бросили папиросы и начали натягивать краги.
А ведь, пожалуй, придется ехать, подумал Иван с тоской.
К автомобилям он испытывал искреннее, величайшее, почти мистическое недоверие. Стоило ему представить себя в салоне такого экипажа, как в животе холодело, колени слабели, к горлу подкатывал комок. Всякий раз перед угрозой поездки на автомобиле он со стыдом признавался сам себе, что вполне созрел для того, чтобы позорным образом грохнуться в обморок. Словно какая-нибудь хлипкая курсистка при виде попавшего под лошадь щенка. Да чего скрывать! Автомобили или, к примеру, моторные катера, имеющие двигатель в непосредственной близости от пассажиров, его попросту пугали! Его, здоровенного, тертого мужика, навидавшегося в жизни, казалось бы, всякого. Он не мог заставить себя поверить в то, что теплород, беснующийся в расширительных камерах автомобилей, эта якобы прирученная и обузданная ипостась божественного первоэлемента древних, обуздана в действительности. Он не мог поверить, что безмозглые автоматы, управляющие впускными и выпускными клапанами, способны справиться с капризами столь тонкого устройства, как двигатель многошагового расширения. Да просто, наконец, он видывал, во что превращается такое авто – а главное, его пассажиры, когда расширение теплорода происходит не предусмотренными «многими шагами», а одномоментно и бесконтрольно.
Ему повезло. Подле стоянки промышлял мелкими услугами «подай да принеси» шустрый паренек лет четырнадцати. Он живо сообразил, что пижонски разряженный обломок, пахнущий дорогой (того и гляди, контрабандной) кельнской водой, кофеем и чуточку спиртным, не желает катить на таксомоторе, а желает прогуляться пешком – и с готовностью вызвался в провожатые.
Иван тайком перевел дух. Похоже, что изменчивая эвисса Фортуна была к нему сегодня благосклонна.
Форейторы, оставшиеся не у дел со своими дьявольскими экипажами, сердито смотрели вслед обломку и мальчишке, но тем было на них начхать. Иван к неудовольствию окружающих давно привык, пареньку же был обещан за труды целый двойной карт. И не какой-нибудь мятой бумажкой, а настоящей серебряной монетой. После чего пройдоха готов был тащить Ивана до любого уголка в Арине хоть на себе… воображая возчиков вместе с их транспортными средствами и неудовольствием в известном всякому месте.
* * *От родного Ивану приморского Гелиополиса, имеющего двухтысячелетнюю историю, этот трехсотлетний городок отличался разительно. Особенно хорошо это заметно было в архитектуре. Принцип, которого придерживались здешние градостроители, казался Ивану непривычным, а подчас и странноватым. Место обычных для Гелиополиса каменных заборов высотой по плечо занимали в Арине живые изгороди не выше пояса. А место высоких домов, отделанных мрамором, украшенных барельефами, кариатидами и колоннами – увитые виноградом приземистые строения. В лучшем случае двухэтажные. Их плоские крыши оккупировали полосатые шезлонги, висячие цветники и разборные беседки.
