Владимир Михайлов - Черные Журавли
Обзор книги Владимир Михайлов - Черные Журавли
Михайлов Владимир
Черные Журавли
Владимир Михайлов
Черные Журавли
Пространство было бесконечно.
Обманчиво представляясь наивному глазу пустотой, на деле оно кипело, сгустками и завихрениями полей, незримо изгибалось вблизи звезд и облегченно распрямлялось вдалеке от них, подобно течению, минующему острова. В этой вечно изменчивой бескрайности корабль становился неразличимым, словно капля в океане.
Вытянутый и легкий, окрыленный выброшенными далеко в стороны кружевными конструкциями, он вспархивал - летучая рыба мироздания - над грозными валами гравитационных штормов, способных раздробить его, швырнув на невидимые рифы запретных ускорений. Он тормозился и разгонялся вновь, он окутывался облаком защитных полей - уходил, ускользал, увертывался - и продолжал свой путь, и его кристаллическая чешуя тускло отблескивала в рассеянном свете звезд.
Но что бы ни происходило вовне, под защитой крепких бортов корабля царил покой. Даже когда машина пробивалась сквозь внешний рукав субгалактического гамма-течения и стрелки приборов гнулись на ограничителях, словно пытаясь вырваться из тесных коробок и спастись бегством, а стремительные токи, перебивая друг друга, колотились в блестящих артериях автоматов, - даже в эти часы в рубке, салоне и каюте было тихо и уютно. Желтые и зеленые стены отбрасывали мягкий свет, а голубой потолок излучал спокойствие. Такое спокойствие вошло в уверенную привычку двух людей, населявших корабль, потому что младший из них вряд ли догадывался, чем угрожали здесь бури, старший же представлял все очень хорошо, а спокойствие дается только одним из этих полюсов знания.
Казалось, была тишина. Приглушенный аккорд, слагавшийся из голосов множества приборов и аппаратов, которые обладали каждый своим тембром и высотой, более уже не воспринимался притерпевшимся слухом. Он проникал в сознание, лишь когда раздавался фальшивый звук, означавший внезапное изменение режима. Чаще всего такое изменение бывало связано с опасностью.
Один из приборов оборвал вдруг свое бесконечное "ля".
Он умолк, словно у него кончилось дыхание. Затем начал снова; но на этот раз вместо протяжной песни из узкой прорези фонатора просыпалась горсть коротких, рубленых сигналов. Как если бы прибору надоело петь, и он решил заговорить, еще не умея произносить слова. Торопливые звуки катились по рубке, из-за своей необычности становясь слышимыми. Они набирали высоту и через несколько секунд уже достигли верхнего "до".
Сидевший в удобном кресле за ходовым пультом старший из двоих, казалось, дремал. Но реакция у него была великолепной. Младшему события вспоминались потом в такой последовательности: сначала капитан пригнулся, мгновенно став похожим на подобравшуюся перед взлетом хищную птицу, - даже крылья, почудилось, шевельнулись за спиной, - и лишь в следующий миг раздался дробный сигнал. На самом деле, конечно, все произошло наоборот; но сделалось это так быстро, что не мудрено было перепутать.
Еще через долю секунды, точно стремясь обогнать все более частую дробь, старший резко повернулся в сторону. Вращающееся кресло под ним коротко проворчало. Капитан сделал неуловимо быстрое движение. Дверцы высокого шкафа, лицом к которому он сидел теперь, беззвучно разошлись. За ними оказался экран и усеянная переключателями панель. Младший видел этот пульт впервые.
Руки капитана метнулись к пульту. Он не смотрел на пальцы, как не смотрит на них пианист. Пальцы жили сами. Похоже, каждый из них обладал собственным зрением и действовал независимо от других. Что они делали, понять было невозможно: пальцы шарили в гуще переключателей, и соприкосновение их с каждой кнопкой или тумблером было столь кратким, что взгляд младшего не поспевал за ними; длинные, сухие, они исчезали, чтобы вновь возникнуть в другом месте пульта.
Вспыхнул экран над новым пультом, до сих пор тускло серевший. В разладившийся аккорд вплелись новые звуки; тембр их был неприятен. По кораблю волной прошла характерная дрожь: включились дельта-генераторы. Зажглись индикаторы; их свет, сначала тускло-кровавый, быстро усиливался, как если бы за круглыми стеклышками разгоралось яркое пламя. На обзорных экранах можно было заметить, как за бортом, дрогнув, повернулись решетчатые шары, далеко разнесенные на концах ферм. Еще что-то защелкало; блестящие титановые цилиндры поднялись с боков пульта и остановились, подрагивая, а в круглом окошке ниже экрана тронулся и завертелся, все убыстряя вращение, небольшой черный диск, издававший низкое, едва доступное слуху гудение. За это время младший, придя в себя, успел только раскрыть рот, чтобы задать естественный вопрос. Но старший, по-видимому и впрямь обретя способность предугадывать события, в тот же миг, не оборачиваясь, прошипел: "Тише!" - и младший осторожно, миллиметр за миллиметром, сомкнул челюсти, словно боясь стукнуть зубами. Капитан же, моментально забыв о своем спутнике, снова впился взглядом в мерцающий круг экрана. Правая ладонь его лежала на большой красной рукоятке, и вены на руке вздулись, как если бы сжимать этот рычаг было непосильным трудом.
Полминуты прошло в молчании. Внезапно напряжение спало, старший тяжело распрямился и медленно, с усилием снял руку с рычага. Одновременно что-то промелькнуло в поле зрения видеоустройств - чиркнуло по экрану и исчезло. Старший вздохнул. Голос поднявшего тревогу прибора начал понижаться, дробные сигналы, соединяясь краями, снова превратились в протяжное "ля". Индикаторы погасли, блестящие цилиндры ушли в панель. Старший медленно повернул кресло и встал. Глядя прямо перед собой, он пересек рубку - шаги глухо ударяли в пол - и вышел, не сказав ни слова. Дверь уже захлопнулась за ним, когда распахнутые створки незнакомого пульта сдвинулись с места и через миг сошлись с мягким щелчком.
Тогда поднялся младший и тоже направился к выходу.
Он вышел в широкий коридор, где налево была каюта, направо - салон, а дальше тянулись узкие дверцы генераторных и приборных отделений.
Младший подошел к двери, за которой была каюта.
Остановившись, он прислушался. За дверью раздавались непонятные звуки.
Эти звуки были песней, такой старой, что можно было лишь удивляться тому, как она не рассыпалась от ветхости. Как видно, лишь память немногих долгожителей еще скрепляла вместе ее ноты. В первое мгновение молодому показалось, что поет капитан. Но голос умолк, раздалось какое-то шуршание, и стало ясно, что это запись.
Младший постучал. Ему не ответили. Он толкнул дверь. Она оказалась незапертой, и он вошел. К нему лицом сидел незнакомец, положив локти на стол и упершись кулаками в виски. Это был очень старый человек, глаза его выдавали усталость: не преходящее утомление после тяжких часов или дней, но изнеможение лет. Кожа лица собралась морщинами, углы искаженного гримасой рта были опущены.
