Рассудов-Талецкий - Радио Моржо
Обзор книги Рассудов-Талецкий - Радио Моржо
Рассудов-Талецкий
РАДИО МОРЖО
Автор заранее предупреждает, что все персонажи в повести, все фирмы, конторы и описываемые события являются плодом его авторской фантазии.
1
Случился этот разговор в один из тех прекрасных сентябрьских дней, когда в Париже спала жара, когда на факультетах Сорбонны занятия еще не начались, но юные развратницы, насытившись приключениями автостопа, уже потянулись в столицу мира, своими шоколадными загорелостями возбуждая рефлексы толстых мосье, заставляя их чмокать губами, и говорить о-ля-ля, притормаживая свои шестьсот пятые пежо, чтобы лишнюю секунду проводить взглядом юные прелести, проплывающие под парусами мочально выгоревших где-то там, на Кот-д-Азюр, волос, когда на Севастопольском бульваре и в Жардан-де-Люксембур шрапнелью сыплются под ноги публике жирные каштаны и ошалевшие от Лувра русские туристы, выйдя в сад Тюильри, набивают карманы этими бесплатными сувенирами Парижа.
В один из таких сентябрьских дней одна тыщща девятьсот восемьдесят восьмого года два господина, назовем одного из них мосье Берзак, а другого мосье Зэро, сговорились вместе пообедать и заодно обсудить кой-какие делишки. Оба эти мосье были французами, любили лягушек и бордо, речь свою пересыпали междометиями и восклицаниями вроде зют, мерд, о-ля-ля, пф и а-бон, оба имели, упитанный вид и оба очень любили мани (они же гельд, они же аржан, они же еще и бабки).
Мосье Зэро работал в компании Арта Габжет — гигантском холдинге, владевшем автомобильными и химическими заводами, банками и железными дорогами. В компании он возглавлял финансовую группу, снабжавшую деньгами коммерческое радио и телевидение. Мосье же Берзак, в свою очередь, входил в совет директоров крупнейшей во Франции сети радиостанций и с Артой Габжет самые тесные контакты, поскольку сеть эта практически полностью компании и принадлежала.
Заняв столик на открытой веранде ресторанчика Пье-де-Кушон, что на площади Форум-дез-Аль, заказали по дюжине лягушек и по полжбана бордо.
— Ну что, брат, надо мани делать, — сказал мосье Зэро, когда выпили по первой.
— Пф, о чем базар, в натуре, надо, — отвечал мосье Берзак, закусывая лягушатиной.
— Все бабки, братан, сейчас надо делать на Востоке, — стал развивать свою мысль Зэро. — В Советском Союзе гласность и перекройка. Горби разрешил делать бизнес и гешефт. Надо торопиться, потому что кто придет первым, тот снимет все сливки, а опоздавшему, сам понимаешь, — кости, и мы будем последними мудаками, если не снимем сливок на двадцать миллиардов франков.
— О-ля-ля, — оживился Берзак и, бешено завращав глазами, выпил разом два стакана бордо. — Так что же, построим русским химический завод или дороги — я слышал, в России совсем нет дорог?
— Мерд,[1] — с явной досадой выругался Зэро. — На кой хрен мы будем этим русским что-то строить! Не забывай, что русские — наши враги и в восемьсот пятнадцатом году они оккупировали Париж. Если мы построим им дороги и заводы, а перекройка кончится — нашим врагам останется построенное, а мы с тобой останемся с нашими длинными французскими носами.
— Зют,[2] это не есть хорошо, — скривился Берзак. — Тогда, может, нам следует начать продавать русским сосиски и сыр — я слышал, что у русских совсем хреново со жратвой?
— Нет, брат, этого тоже делать не следует, ведь, если перекройка кончится, у наших врагов останутся калории от съеденных сосисок, поэтому надо делать такой гешефт, при котором у русских при любом раскладе не осталось бы абсолютно ничего, а мы при этом сделали бы свои двадцать миллиардов.
— О-ля-ля, двадцать миллиардов, — эхом повторил Берзак, закатывая глазки.
— Причем такой бизнес, при котором ничего давать не надо, у нас с тобой есть, — Зэро с торжествующим видом посмотрел на собеседника. — И этот бизнес — радио!
— Радио? — воскликнул Берзак. — Но ведь для радиобизнеса нужны антенны, передатчики, студии и персонал!
— Правильно, но у русских все это уже есть, и они нам это сами отдадут совсем за бесценок.
— Как?
— А так! — Зэро сделал торжественную паузу и покровительственно положил руку Берзаку на плечо. — Мы русским дадим так называемое ноу-хау коммерческого радио. Дадим им пластинки Джонни Холидея — пускай крутят, наш вклад оценим минимум в семьдесят процентов — и увидишь: двадцать миллиардов будут наши!
— Лихо придумано, — похвалил Берзак и жадно откусил кусок лягушки.
— И при этом, заметь, мы не строим никаких заводов, не кормим никого нашими сосисками, а, наоборот, травим сознание их молодежи, приучая к Джонни Холидею.
— Ты уже согласовал проект с правительством? — спросил Берзак.
Зэро утвердительно кивнул головой и сделал пару добрых глотков вина.
— Единственное затруднение пока, — сказал он, слегка почмокав губами, — у нас нет человека на этот проект.
— А у меня, по-моему, такой человек есть! — уверенно сказал Берзак, глядя прямо перед собой. — Правда, есть одно маленькое затруднение: он сейчас немножечко сидит в тюрьме…
— Это неважно, это даже хорошо, — резко выдохнул Зэро. — Как зовут этого человека?
Берзак спокойно допил вино, потом аккуратно вытер салфеткой губы и тихо произнес:
— Морж Павлинский.
2
На второй день визита Рогачев устроил на даче для дорогого французского друга русскую баню и обед, которые Биттеран почему-то упорно норовил назвать странным словом барбекю.
Когда по второму разу уже выпили за гласность и по третьему — за здоровье Каисы Раксимовны, когда спели Подмосковные вечера и Шевалье де ля табле рондю,[3] мосье Зэро, находившийся в свите и представлявший деловые круги, лягнул Биттерана под столом и влажно шепнул в волосатое ухо президента:
— Пора!
— Дорогой друг, — с жонтийной улыбкой начал президент. — В вашей прекрасной стране уже четвертый год идут замечательные процессы преобразований, которые повернули жизнь вашего общества лицом к развитым странам Запада…
— И это правильно, — кивнул Рогачев задумчиво.
— Ваше общество стало более открытым, народы Советского Союза получили доступ к целым слоям западной культуры, считавшимся табу все долгие годы так называемого железного занавеса…
— Йестердэй, ол май трабелз симд соу фар эвэй… — завыл вдруг сидевший подле Рогачева Александр Тыковлев.
— Иди проспись, — Рогачев, сбросив оцепенение мечтательной задумчивости, раздраженно ткнул своего зама раскрытой ладонью в лоб. — Продолжайте, пожалуйста, — со смущением и любезностью повернулся он к Биттерану.
