Валерий Иващенко - Рождённый летать
Обзор книги Валерий Иващенко - Рождённый летать
Валерий Владимирович Иващенко
Рождённый летать
Внизу подо мной ночь,
Вверху надо мной свет.
А посередине, стало быть, я.
На земле остались боль и грязь, нищета и тошнотворное прозябание. Зато сверху, сквозь становящуюся глубоко фиолетовой синь, постепенно проглядывают колючие звёзды — и вот туда-то я стремлюсь, осторожно пробуя свои силы. Виток за витком, словно нарезая в тугом воздухе невидимую спираль, я поднимаюсь, ощущая себя легко и неудержимо. Далеко позади остались ароматы цветущего клевера и туманы над вечерними лугами, однако то чувство, что тянет меня ввысь — оно сильнее даже земного притяжения.
Вот и граница. Невидимая, неосязаемая. Но отчего-то я знаю, что обязательно должен пересечь её — и устремиться далее, презрев глупые законы и отбросив страхи.
И я смеюсь. Торжествующе и победно смеюсь, оставив позади этот рубеж.
Я — сумел!
Я — осмелился!
Я сделал это, вы слышите?
И мой восторг победным громом раскатывается по съёжившемуся в смущении небу. Оперевшись на свою силу, отбросив назад сомнения и терзания, я легко взмываю в океан густо-фиолетового света, и сияние звёзд приветливо ласкает меня. Меня… хм, но кто же такой я?
Хороший вопрос. При случае задайте его моим ма и па. Я ещё не вспомнил их, однако я уверен — нет, я знаю — что они где-то есть.
Но сейчас не время предаваться раздумьям. Ибо, коль есть граница, просто обязаны быть и стражи. Вон они — пара "фантомов", настороженно ощупывая меня взглядами радаров, выныривает из-за последнего, оставшегося внизу облака.
Внизу, вы слышите? Как же ласкает, греет мой разум эта мысль — облака уже снизу. Грязно-серые и недоступные при взгляде из родного гнезда, и пушисто-белые отсюда. Какое восхитительное ощущение: облака — и внизу подо мной!
Размечтавшись, я едва не пропускаю момент, когда из-под крыльев стражей вырываются два колючих клубка пламени и с деловитой настойчивостью устремляются ко мне. Два посланца из прошлой, оставшейся внизу жизни.
— Вернись! — словно грозят мне они. — Уйди туда, где тебе самое место!
Но я не отзываюсь. Это даже не смешно — разговаривать с безмозглой электронной начинкой. Я просто деликатно и вежливо уступаю им дорогу. Не так-то это уж мне и трудно, ведь летать мама выучила меня на совесть. Так что пролетайте себе, коль вам неймётся.
И ослепшие ракеты сиротливо мечутся по небу, немилосердно пачкая его серыми лентами выхлопа. А я играю с ними, словно матадор с двумя стремительными стальными быками, в последний момент изящно уходя в сторону и не оставляя разъярённым неудачами посланцам смерти никаких шансов. Или шаловливо ухожу от них на недоступной для тех скорости. И в конце концов, они устают. Их стремительный полёт замедляется, и они бессильно падают, падают вниз, чтобы закончить свою короткую жизнь безвредными облачками разрывов самоликвидации.
Всё это время "фантомы" кружат неподалёку, опасливо присматриваясь. Их всадники (или как это называется? А, да ладно, вспомню на досуге) переговариваются между собой, наполняя эфир озабоченными голосами. Но мне не хочется прислушиваться к их болтовне, потому я просто возобновляю свою спираль вверх. Какое же это сладкое слово… вверх.
Вот же настырные ребята! Так и ищут, кому бы напакостить да испортить жизнь. С нешуточной решимостью стражи устремляются ко мне. И приблизившись совсем, они брызжут вдруг в мою сторону веерами очередей.
Со вздохом я уворачиваюсь, стряхнув с себя безмятежную расслабленность, но одна из пуль всё-таки щекочет мою спину. Шкурка у меня замечательная, самозаживляющаяся — переваривает и превращает в энергию любую заразу, от стальных осколков до гамма-лучей. Но вкус свинцовой болванки с урановым сердечником мне неприятен, слишком уж он приторный. А посему я не без сожаления оставляю на время радужное настроение и, чуть изогнув хвост, переваливаюсь через крыло.
В лобовую — как учил мой дед, выросший и закалённый в боях ветеран второй мировой. "Кишка у них, буржуев, тонка" — так говорил он, басовито гудя поршневым двигателем. Ведь это ты учил меня первым виражам, дедуля, пусть осторожным и неумелым поначалу…
И я устремляюсь к стражам на встречном курсе. В руке у меня пригоршня щебня, прихваченного на память из родительского гнезда — и когда один из "фантомов", внезапно осознав, что я не отверну, шарахается в сторону-вверх, я швыряю камешки навстречу. Прямо в жадно разверстый зев воздухозаборника.
На такой встречной скорости щебень срабатывает не хуже залпа картечью. Поперхнувшись и закашлявшись, страж сменяет серебристо-прозрачный цвет выхлопа на грязно-жёлтый и по пологой дуге уходит вниз.
Пусть мои братья и сёстры поразвлекаются, разбирая "фантом" на запчасти — я внезапно вспоминаю о своей многочисленной, шумной и непоседливой родне.
Насвистывая весёленький мотивчик, провожаю взглядом обессилевшего стража и только тут осознаю, что уж больно эта мелодия похожа на нацистский "Хорст Вессель". Да и чёрт с ним…
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! — весело горланю я, мелким бесом увиваясь и кувыркаясь вокруг сиротливо заметавшегося "фантома". Ведь недаром матушка моя, легендарная "сушка", до сих пор не знает себе равных в танце-на-крыльях. Ах, как же она прекрасна… а как хорошо смотрится рядом с отцом, грозным и прославленным МиГом. И когда эта парочка самозабвенно носится по небу, от рёва их турбин у всех богов уши закладывает.
Оставшийся в одиночестве страж отваливает. Я даже отсюда вижу, как под прозрачным колпаком пилот (ах вот, как его зовут) крутит пальцем у виска и вспотевшей от страха ладонью задвигает рычаг газа до упора — на форсаж. Правильно, удирай. Вообще-то вы, "фантомы", неплохие парни. Но те, кто вас послал, вызывают у меня стойкое чувство неприязни.
Проводив его насмешливым чихом выхлопа, я вновь устремляюсь по спирали вверх. И почему мама запрещает мне такие мелкие шалости — дескать, порядочные мальчики не должны издавать подобные звуки? Ладно, будем считать, что я покраснел. Потому что пару раз моргаю красным проблеском. А всё-таки интересно — что же там, на небе? И что оно прячет за собою, ещё выше?
Полёт в чистом прохладном воздухе, ни с чем не сравнимое ощущение ласково и в то же время туго обнимающего тебя потока — как же это прекрасно!
Нет, ну это мне уже совсем не нравится — на смену сгинувшим в дымке "фантомам" снизу появляется несуразная конструкция. Вся треугольная и угловатая, словно вырубленная топором, она упрямо лезет сюда. И норовит пристроиться ко мне сзади, наивно полагая, что я её не замечаю. Да нет, пташка. Если я не обращаю на подобную дурнушку внимания, то это не значит, что я тебя не вижу. Просто такие несуразные уродки вроде тебя мне не по вкусу. И не надо заглядывать мне под хвост — что там тебе, мёдом намазано?
