Андрей Щупов - Роман о Hое
Обзор книги Андрей Щупов - Роман о Hое
Щупов Андрей
Роман о Hое
АНДРЕЙ ЩУПОВ
Р О М А Н О Н О Е
Глава 1
Что видели звезды? Шляпки серебристых гвоздей, вбитых в черный бархат, море мглы, сосульчатый, подпоясанный снегом холод и, разумеется, друг дружку. Еще, может быть, тараканов в виде комет, клопов и кусачих метеоритов. А что видел кот, воседающий на пестрой пирамидальной куче, навороченной поверх мусорного контейнера? Еще парочку таких же перспективных контейнеров рядом, желтоглазого собрата-конкурента вдали и выбегающих из подъезда поблевать и помочиться красномордых гуляк в белых, выбившихся из брюк рубахах, в галстуках через плечо, в полосатых носках.
Звезды, как водится, молчали, кот, внимающий ароматам кучи и того прокисшего, чем тянуло от подъезда, брезгливо фыркал. Гуляки не замечали ничего. Увлеченные вольной трусцой с третьего этажа вниз и обратно, они с кряканьем утирались, не без удовольствия смеялись над раскачивающимися вокруг домами и деревьями. Землетрясение в алкогольные пять-шесть баллов их ничуть не пугало.
Башенкин Ной Александрович не был исключением. Он тоже выбежал "подышать". Как все. Тем паче, что туалет заняла расстроенная дама. Она вовсю курила, копотью изгоняя из глаз соленую печаль, протяжно ширкала носом, на стук в дверь гнусаво отвечала "занято" и вновь надолго замолкала. Из-под дверей тянуло никотиновым туманом, покидать свою обитель новоиспеченная монахиня не торопилась. Кое-кто даже смело предположил, что дама там не одна, но Ною вникать в подобные нюансы не хотелось. Хотелось на волю, под опеку подслеповато моргающих звезд, на девственно северные заоконные газоны. Такая уж это была вечеринка. И, не затрудняя себя поиском родной обуви, мужчины шлепали по ступеням вниз, совершая нехитрый бартер: глоток прохладного воздуха в обмен на горечь закипающих желудков, на влагу лопающихся емкостей - тех самых, что как раз над душой.
Справив нужду, Ной запрокинул голову. Не без усилия распахнул глаза, как не распахивал, должно быть, уже лет пятнадцать или двадцать. Аж заломило веки. Мимолетно припомнил, что в детстве подобное упражнение давалось ему значительно легче. То есть тогда он, видимо, этим только и занимался, подобием черной дыры заглатывая новое и неведомое. Мир усваивался порционно - сладкими и шершавыми кусками. Для заглатывания требовались глаза - широко раскрытые, способные угадывать самые незначительные мелочи. Подобные глаза у детей имеются.
Башенкин смотрел вверх и видел, как кренится кирпичная стена дома, как неустойчиво покачивается свод. Ныли веки, пульсировало под темечком, и ему вдруг подумалось, что на самом деле он вовсе не на земле, а в глубоком колодце, как какой-нибудь Бумбараш, и небо вовсе не небо, а темный люк, перекрывший выход к свету и солнцу.
Стало совсем грустно. Открывать в тридцать с копейками немудреные истины вроде той, что мир - всего-навсего колодец, - занятие из невеселых. Потому что следом приходит другая безрадостная мысль - о том, что из означенного колодца рано или поздно придется выбираться - толкаясь ногами от скользких стен, руками перебирая ненадежную бечеву.
Жалюзи сомкнулись, веки встали на место, точно вправленная челюсть.
"Глупости! - успокоил себя Башенкин. - Просто я не тем закусывал. Не рыбой надо было, а пельмешками. Непременно пельмешками! Рыбные мысли - совсем не те, что пельменьи. Другая суть, иная стать. Скользкие, верткие, неудобоваримые, а зачем такие нужны человеку?"
Он шагнул к дверям и, разумеется, подскользнулся. Наверное, на собственных рыбьих мыслях.
"Я совсем пьяный. Странно... - Ной ухватился за косяк и тяжело вздохнул. - А мыслю, между тем, как трезвый. Может, это неспроста? Может, я особенный?.."
Оплодотворенное зернышко лопнуло, выпростав проворный побег. Бамбуковым стремительным лучиком идея пошла прорастать в Ное, наполняя чем-то доселе непривычным - скорее приятным, нежели пугающим.
"Раз я не пьянею умом, - продолжал он рассуждать, - раз способен думать о глобальном, что-нибудь это, верно, да значит. Ведь я - это я, а многие ли это понимают? В конце концов я не просто я, я - Ной. А Ноев на земле было во все времена негусто? Люди знают одного-единственного, а я... Я знаю двух единственных..."
Смех родился непроизвольно, и в унисон Ною тотчас рассмеялся выбравшийся подышать гость.
- Здорово, да? Как оно все!.. - коллега описал руками подобие круга и торопливо впился пальцами в неподатливые пуговицы ширинки. - Эх, не успею!.. Или успею?..
Пальцы коллеги лихорадочно мельтешили.
- Говорил ведь жене вшить молнию! Эх!..
Ной посмотрел на него снисходительно. Их веселили совершенно разные вещи.
Глава 2
Решение было принято, незримая печать беззвучно припала к первому клейкому листу нутряной поросли. На следующий день Башенкин стал подавать руку сугубо избирательно.
- Чего ты? - удивился Жорик, не главбух и не начальник, всего-навсего временный лаборант.
- Так, - Ной загадочно улыбнулся. Кивнув, на повисшую в воздухе ладонь, туманно пояснил: - Спрячь, Жорик. До поры до времени.
С начальником получилось и вовсе просто. Тот сам никогда не подавал руки Ною. Но раньше все так и обстояло: Ной готов был откликнуться, но начальник ограничивался панибратским кивком. С сегодняшнего дня кивал уже Ной. И не подавал руки ТОЖЕ Ной. Начальник кивал в ответ, но позиции тем не менее поменялись. Произошла рокировка, о которой сам начальник, может быть, и не подозревал, но Ной-то знал о ней твердо.
"Никаких шуточек и никакого смеха!" - решил он, и уже через пару дней на него начали посматривать. Зависть, непонимание, удивление - ничего подобного еще не было, но все это уже НАЧИНАЛО зарождаться. Ной торжествовал. Он вживался в странную роль, поражаясь, отчего раньше жил иначе, жил, как все, не отличаясь и не выделяясь.
- Какой-то ты стал странный, Башенкин, - признался ему инженер Паликов.
- А я и есть странный, - Ной безошибочно отыскал в пиджаке инженера неполадку, сурово ткнул пальцем в среднюю, провисшую на ниточке пуговицу. - А тут надо капроновой крепить. И обязательно крестиком.
- Капроновой? - изумился инженер.
- Именно!
Странные фразы, мутный смысл, двойственность! Это стало краткосрочным лозунгом, подобием девиза, выбитого на его мысленном щите. Когда придет время, появится и подоплека, и определенность, а пока...
- Милена, - говорил он, проходя мимо стола секретарши. Цвет платины - это убого.
- Что? - она окидывала себя взглядом, пытаясь определить в каком месте она платиновая. - А почему?
- Платина - цвет свежеотлитого танка! - он отворачивался и уходил, оставляя за собой шлейф досады и недоумения.
Самое занятное, что он вдруг наткнулся на закон, не открытый даже прозорливым Карнеги. Нет глупых фраз, есть глупые интонации. Чушь, произнесенная уверенным баритоном, есть джокер, способный превращаться во что угодно. Оттого, надо думать, и жировали диктаторы всех времен и народов. Питаемые страхом людишки изыскивали мудрость в самом куцем лаконизме. Изыскивали по той простой причине, что произносил означенный лаконизм не буфетчик дядя Вася, а непременно какой-нибудь генерал или секретарь генеральского уровня - и произносил так, как должно произносить генералам - с напором, загадочно, скупо. Генералом Ной становиться не собирался, но каждый вечер собственному отражению в зеркале, словно фразу из курса аутотренинга, он торжественно повторял:
