Владимир Фильчаков - Причина жизни
Обзор книги Владимир Фильчаков - Причина жизни
Владимир Фильчаков
Причина жизни
Театральный Мальмстрем
Кони встали на дыбы. Рвущие губы удила, натянутые поводья, косящие замученные глаза… Кони сделаны с большой любовью, они как живые. Всадники выглядят гораздо хуже — это солдат и матрос времен гражданской войны, у них перекошенные ненавистью грубые лица, они что-то орут и изо всех сил рвут поводья. Знамя, за которое они держатся, должно быть красным, но оно зеленовато-бурое, такое же, как кони и люди. Зачем было так любовно выделывать коней, если вблизи их никто не видит — они установлены на крыше нашего театра, и только с верхних этажей противоположного здания можно разглядеть их полностью. Однажды я случайно оказался на крыше и увидел коней вблизи. После этого они снились мне каждую ночь в течение месяца, да и теперь частенько снятся. Если у всадников пустые глазницы, отчего их лица кажутся зловещими и ужасными, а классовая ненависть просто брызжет с лиц, то у коней прекрасно сделанные глаза, влажные, черные, настоящие. Кажется, кто-то заколдовал коней, выкрасил их в грязно-зеленый цвет, усадил им на спины ненавистных всадников и подставил их всем ветрам, дождям и снегам на крышу. И вот уже пятьдесят пять лет кони несут солдата и матроса над городом, — солдат и матрос кричат «ура» и цепко держат кровавое знамя, и некому расколдовать несчастных коней, потому что колдун давно умер, а заклинание забылось.
Лешка говорит, что за ту зарплату, которую нам платят в театре, мы должны приходить туда раз в неделю, чтобы отметиться, но мы приходим каждый день, исправно, с методичностью заведенных кем-то механизмов, приходим, репетируем, ставим спектакли, расходимся по домам и снова приходим. На спектаклях полупустые залы. Глухая провинция. Кому здесь нужны Чехов и Островский? А Шекспир? «Шекспир? Кто это?» Недавно слышал такое. Нет, вру, не слышал. Но скоро услышу, мне кажется. Нужно что-то новое, авангардное, без декораций и костюмов, с переносом действия в зал, с раздеванием главной героини — пусть потрясет грудью перед восхищенной публикой, побольше эротики и цинизма, — вот тогда и потянутся к нам люди! Но наш художественный руководитель Арсений Николаевич не допустит этого. Только через его труп! Кстати, где бы взять его труп? Шутка такая. Да, я бы тоже такое не допустил. Не люблю. Но жить-то надо! Жить-то хочется! Причем не просто жить, а жить хорошо. Как говорит тот же Лешка: «Хорошо жить не запретишь. Но не дают».
Однако подвижки все же происходят, особенно когда худрук в отъезде. Вот сейчас он в отпуске за два года, поэтому можно развернуться и без его трупа. И. о. худрука Павел Сергеевич три дня назад принес какую-то пьесу, говорит, нашего автора, местного. Знаем мы этих местных авторов. Таланта — ноль, апломба — вагон.
Пьеса отпечатана на машинке — это в век компьютеров-то! Автор — некто Дмитрий Бельский. Кто он такой, никто не знает, Павел Сергеевич сказал про него что-то невразумительное. Да и какое это имеет значение?
Новая пьеса — это событие. Настолько важное, что никто, конечно же, не бросился ее читать, хотя списки раздали всем желающим. Инна Андреевна… О, Инна Андреевна! Инна Андреевна сказала, что прочтет сразу же, как у нее пройдет мигрень. Мигрень Инны Андреевны — вещь мифическая, призрачная, она всегда случается у нее, когда ей нужно что-то сделать, например, прочитать новую пьесу. Инна Андреевна — человек необыкновенный. Говорят, что зовут ее не Инна, а Нина, но имя Нина совсем не подходит для сцены, и она переделала его на Инна. Злые языки утверждают, что ей около шестидесяти, но выглядит она на тридцать, если не моложе, такое случается в актерской среде. Все мужчины театра тайно или явно влюблены в нее. Вне театра ее называют девушкой! Причем не так, как называют продавщиц или женщин обслуживающего персонала, которые до ста лет девушки, а по-настоящему, без всякого подвоха. У нее великолепная фигура, походка королевы, а руки… О, руки Инны Андреевны — это нечто… Это колдовство. Вот она подходит ко мне, кладет свою теплую, мягкую ладонь мне на руку, и через эту ладонь в меня вселяется бес влюбленности. Я взлетаю на крышу, к измученным в вечной скачке лошадям, которые косятся на меня неодобрительно, поднимаюсь на плечи всадникам и прыгаю вниз, исступленно крича: «Инна Андреевна, я вас люблю!!!» А Инна Андреевна говорит своим бархатным голосом:
— Коленька, голубчик, вы прочтите, пожалуйста, эту пьесу, а то ведь вы знаете, я жутко суеверна, и после того что случилось, я просто не могу ее читать первой, а вдруг я тоже умру.
— Бог с вами, Инна Андреевна, — срывающимся голосом отвечаю я, целуя ее волшебную руку, — что вы такое говорите! Вы — и умрете? Да никогда!
Инна Андреевна мягко улыбается, чем доводит меня до исступления, потом говорит:
— Так вы прочтете?
— Обязательно! — отвечаю я с поклоном, не понимая, что она подписывает мне смертный приговор — если она может умереть от чтения пьесы, то и я могу умереть. Мол, вы прочтите, Коленька, и если останетесь в живых, то и я прочту. Только потом, когда колдовское действие ее руки исчезает, я осознаю это, но мне наплевать — если я умру, она придет к моему гробу, положит свою руку мне на лоб и я воскресну.
А говорит так Инна Андреевна потому, что у нас уже случился один смертный случай, и не далее как сегодня: наш охранник, бывший военный летчик, здоровяк, кровь с молоком, умер ночью от сердечной недостаточности, сжимая в кулаке ту самую пьесу, которую он взял почитать. Первый читатель преставился, вот Инна Андреевна и боялась, подставляя меня под свой танк суеверий. Тело охранника увезли на вскрытие, а следователь сказал, что если что-то с ним, с телом, будет не так, то он вернется к нам для подробных разговоров. При этом он смотрел на нас так зловеще, словно это мы несчастного охранника и отравили, все вместе. Инна Андреевна пришла в театр к полудню и всей возни не застала, но рассказы актеров привели ее в трепет и нагнали еще один приступ мигрени.
Обстановка в театре в этот день была совсем не рабочая — вечером давали старый спектакль, все давным-давно знали свои роли и, что самое главное, знали, в какой момент подавать реплики, куда идти и что делать на сцене, когда у твоего героя приступ молчания. Лешка смотался за пивом, и мы сидели под лестницей на старых ящиках, потягивали пиво и беседовали. К нам присоседился Викентьич, наш осветитель, мужик лет под шестьдесят, весь седой, но крепкий, широкий и кряжистый. Лешка парень молодой, это я его так называю, потому что он совсем недавно окончил театральное училище по специальности режиссура и стажировался у нас перед скачком на вершину шоу-бизнеса, а не потому, что он намного младше меня, всего-то на четыре года.
