Николай Огнев - Евразия
Обзор книги Николай Огнев - Евразия
Огнев Николай
Евразия
Николай Огнев.
ЕВРАЗИЯ
Александр Македонянин устроил в Вавилоне символический брак Европы и Азии, но из этого ничего не вышло...
(Из растрепанного учебника географии).
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Фронт поручика Раздеришина.
1.
Встал передо мной Раздеришин, как всегда в своем синем казакине; золотые наплечники светятся-светятся; ты, - говорит, - ты-ты-ты, не-го-дяй; и, развернувшись костлявой ручищей, бац мне по морде; красные пятна пошли у меня по щеке, как тогда, за железкой у шулера Кротова. Сердце мое загорелось и прыг!.. Нет, железные обручи, - шалишь, не попрыгаешь. Тут офицерское слово мое рассердилось, вскочило и хвать за погон Раздеришина: - сам - негодяй, хулиган и мерзавец, и это известно бригадному-гадному! Так. Но позвольте, позвольте... Ехал-поехал бригадный мундир...
- Ваш-сок-родь! Бригадный командир, генерал Оптик, изволили приехать. Ваш-сок-родь?
Копоть по комнате ползает змеями; лампа темней фонаря; и во рту всевозможная дрянь; и все же - прощать Раздеришину.
- Прямо на фронт проехать изволили. А, ваш-сок-родь?! Дежурный писарь три раза прибегал...
Прапорщик Арбатов пружиной прыгнул с койки прямо на Федора, денщика; спросонья пхнул кулаком в живот - и Федор принял, как надо:
- Хы, ваш-сок-родь! Где, грит, дежурный офицер? Там, на фронте, тревога, что ль, какая...
- Воды!
- Пожалте, ваш-сок-родь!
- Давно бригадный приехал? Ф-фу, и холодна же, бестия!..
- Минут с пять, должно, сок-родь.
- Выдумает тоже, по ночам ездить...
- Та-ак точно, сок-родь. Люди спят...
- Ну, рассуждать еще! Шашку, револьвер.
- Пжалте, ваш-сок-родь.
Темное в карманном зеркальце прыгнуло лицо - чорт, побриться бы глаза, наверно, мутноваты после вчерашнего - офицер, офице-ер, про-из-ве-ден в офицеры, да-с, в офице-еры, и морду бить тому шпаку, который скажет: офицера.
- Позвольте доложить, ваше высокоблагородье. Четвертый раз телефон звонит. Бригадный командир изволил распорядиться всем дежурным офицерам прибыть на зеленую горку...
У писаря рожа в очках: шшшляпа фетровая, ин-тел-ли-гент: из студентов, наверно: нарочно без шапки пришел, чтобы честь не отдавать, сволочь какая...
- Командир полка приказал.
- Изволил приказать, а не приказал. Тты!
- Изволил приказать играть по всем ротам тревогу к атаке.
- Кого атакуем? - точно так и надо, точно каждый день ночная атака.
- Обозначенного под литерой эн противника, ваше высокоблагородие.
- Стпай! Титуловать тебя не научили. Скажешь там вестовым, чтоб бежали по ротам насчет тревоги.
- Слушш-с, ваше высоко-бла-городие.
Нарочно растянул, мерзавец. Знает, что полагается титуловать по чину, а не по должности. Сволочь.
И зевая до боли, на ходу вдевая ремень под погон - никак не вдевается, окаянный. - Арбатов мимо бараков по мерзлой земле в сладкий холодный воздух, - а рожки уже пели, должно быть, писарь по первому разу послал вестовых - в серую муть, - кой-где бегом, точно стегали по икрам.
- А Раздеришин? Сонная горечь во рту - ну, при чем офицерское слово? Странный сон; правда, Раздеришин - выскочка и подлиза; но никогда себе не позволит ни с того, ни с сего - по морде - тьфу, копоть во рту! - с детства знаю Раздеришина - рожки-то, рожки заливаются, прелесть какая, ночная атака, - а в полку про него говорят: пьет, как мортира, в железку играет, как бог; ну, а все же, а все же - подлиза. Вот, про меня никто не может сказать, что подлиза. Сегодня в запасном, а завтра на фронте, и не на игрушечном фронте, а на самом, что ни на есть настоящем - со смертью, со смертью, да-с, чорт подери, в атаку, на пули, на пули, а не на облезлые манекены...
- Гоп, Арбатов!
- Тьфу, даже вздрогнул - вы тоже сегодня по полку, Махалин?
- Ну да. Выспаться, черти, не дают. Оптик, говорят, приехал?
- Да, наш полк идет в атаку
- А все Раздеришин. Придумал, чорт его дери, эту комедию с фронтом, Оптик и не дает покоя. Ведь, вы, Арбатов, кажется с детства Раздеришина знаете? Ну, как он?
- Выскочка.
- По-моему, демона из себя строит. От окопов отбояривается. А мы из-за него и бегай по ночам. Опять он вчера выиграл?
- Ну да, сорок пять рублей. Я не играл.
- Смотрите, смотрите, - ракета.
- Подумаешь, и вправду на фронте!
Голубая звезда торжественной маркизой в менуэте спускалась к глухой сырой земле. Бараки кончились, прапорщики Арбатов и Махалин вступили в полосу фронта поручика Раздеришина, за две тысячи верст от русско-германского фронта.
Должно быть, березовой почкой, должно быть, ландышем, должно быть, весной имеет свойство пахнуть восемнадцатилетняя девушка, только Валюська, садясь в поезд, заметила, что добро взял ее билет очкастый кондуктор, добро улыбнулся носильщик, валивший на полку страшно тяжелый чемодан лакированного господина, зато уж сам лакированный глянул совсем не добро, а сладко и масляно и полузакрыл, желая приласкаться, черные, смазанные жиром, глаза.
- Нет уж, не приласкаешься, нет, - строго решила Валюська, - слова не выжмешь, хоть изойди жиром.
И сказала ему глазами: прощай, до свидания, одним словом: я с вами незнакома, между нами все кончено, адью.
Потом поезд тронулся, Валюська прилипла к окну и с упоением принялась считать буквы и номера паровозов - так полагалось еще с третьего класса: кто больше запомнит паровозов (можно и трамвая, только паровозы реже встречаются, поэтому интересней), - тот паровозный царь. Да-да-да, паровозный царь.
И вот, не успела Валюська запомнить как следует новые, невиданные (обыкновенно бывает по две, а тут четыре) литеры БПВГ 45, на внушительном (они назывались американские) паровозе, как почуяла чью-то щупающую руку на своем колене. Валюська турникетом перевернулась кругом, и лак не успел даже отдернуть руку.
- Я вас не трогаю прошу меня не трогать, - быстро сказала Валюська без точек и запятых, хотя очень хорошо знала знаки препинания и считалась первой препинальницей еще с пятого класса.
- Дурак, на Евгения ни капельки не похож, - это Валюська договорила уже про себя, рывком вылезая по пояс в окно. - И из-за него все паровозы кончились. Лак проклятый...
Паровозы кончились, зато начались деревья, деревенские домики и сторожихи с зелеными флагами, которые постоянно опаздывают к поездам и на бегу, утираясь, доедают творожники. Валюське вспомнилась дача, дорожки, музыка, как по вечерам становилось кого-то жалко, и как она познакомилась с Евгением.
- А теперь Евгений - мой жених, - с гордостью сказала она ветру, подставив левую щеку и ловя искры с паровоза. - Мой жених-них-них. И я еду к жениху, к жениху-ниху-ниху.
Поезд сейчас же подладился и с готовностью стал отбарабанивать такт. Деревья насмешливо качались, потому что Валюська такая молодая и уже невеста. Это от ветра. - Вели им, чтобы перестали, - приказала Валюська ветру. Ветер послушался, и деревья перестали качаться и кончились совсем. Пошли разноцветные шоколадные обертки полей, - это все мои владения, - рассказывал ветер, и когда тебе надоест музыканить с поездом, то летим со мной, - со мной, со мной!
