Евгений Лукин - Серые береты
Обзор книги Евгений Лукин - Серые береты
Евгений Лукин
Серые береты
Живём, пока мышь головы́ не отъела.
В. И. ДальНа протопленной с утра даче тепло и уютно. Крашенные водоэмульсионкой стены выплакались, просохли, от них уже не тянет холодом. В печи звонко постреливают угольки, за окошком черным-черно. Верхний свет выключен, оседающий в блюдце оплывок свечи опыляет скудной позолотой тёмные от олифы доски потолка. Мы лежим в полудрёме под толстыми, прожаренными насквозь возле нашей старенькой печки одеялами, и даже скребущая в дровах мышь не в силах помешать счастью утомлённых молодожёнов.
Но вот всё смолкает. Угольки перестали пощёлкивать. Сделав над собой усилие, встаю, задвигаю заслонку.
– Мышь! – вкрадчиво окликаю притихшего грызуна. – Ты спишь?
Ответа нет. Беру со стола серебряную шоколадную обёртку и со злорадным видом принимаюсь шуршать ею над поленницей. Надя тихонько смеётся. Показав незримой мышке язык, возвращаю орудие возмездия на стол и, довольный, задуваю свечку.
Стоит улечься, раздаётся отчётливый хруст фольги. Ну вот! Научил на свою голову. Выбираюсь из-под одеяла, клацаю выключателем. Серый комочек бесшумно скатывается по скатёрке на пол и ныряет в дрова.
– Она голодная, – сонным голосом извещает Надя. – Дай ей чего-нибудь…
Ага, сейчас! Устанавливаю посреди стола на манер Пизанской башни литровую стеклянную банку, подперев её половинкой спички. Разломанный на дольки шоколад послужит приманкой, а фольга даст знать о приближении дичи. Перед тем как убрать верхний свет, зажигаю всё тот же отёплыш. Замысел прост: стоит легонько толкнуть стол (он располагается в изножье) – и мышь, взбреди ей в голову повторить бесчинство, неминуемо окажется под колпаком. Во всяком случае, в это хочется верить.
Тишина возвращается. Уже начинаю задрёмывать, когда шорох слышится вновь. Осторожно приподнимаю голову. Так… Серый комочек, от которого буквально веет чувством собственного достоинства, несуетливо, по-хозяйски разбирается с шоколадом. Сгоряча пинаю ножку стола столь несдержанно, что блюдце с огарком летит в одну сторону, банка – в другую. Куда девается мышка, сказать сложно.
Включаю свет и, убедившись, что пожара не предвидится, принимаюсь изучать место преступления. Вы не поверите, но каждый кусочек шоколада надкушен.
– Она с Украины… – бормочет Надя.
– Мигрант, – угрюмо подтверждаю я. – Прямиком с поезда «Харьков – Волгоград».
Однако вызов брошен. Мужская охотничья гордость уязвлена. Как там по-гречески борьба человека с мышами? Антропомиомахия? Сделаем. Заменяю обломок спички хитро выгнутым из проволоки рычажком и наживляю кусочком сала. Вдруг действительно с Украины…
* * *Мне снится танковое сражение под Прохоровкой, причём каким-то странным образом оно тоже имеет отношение к мышам. И только-только я собираюсь удивиться этому обстоятельству…
Хлоп!
Просыпаюсь. Мгновенно всё вспоминаю и, привскинувшись, смотрю на стол. Кажется, сработало! При свете съёжившегося в синеватую капельку огонька, угасающего в стеариновой лужице, мало что можно различить, но стеклянная ёмкость несомненно стоит прямо и внутри вроде бы мечется нечто серое.
– Покажи, – с замиранием просит Надя.
Мышки – наша слабость. Они смешные и обаятельные. Знаю-знаю, многие из так называемой прекрасной половины человечества ужаснутся этакому пристрастию, но в свою очередь спрошу: что может быть омерзительнее женщины, визжащей при виде мышонка? Мало того, что уродина, так ещё и дура. Ты приглядись к нему, приглядись! У него же ушки розовые, хвостик-ниточка, глазки-бусинки, а уж шёрстка – ну просто Вербное Воскресенье.
Крысы – да, согласен, уроды. При всём их интеллекте. Хотя, думаю, в плане сообразительности мыши им вряд ли уступят.
Но об этом позже.
Осторожно подвожу кусок фанеры под горловину банки и с гордостью предъявляю улов. Довольно крупный пепельный блондин, хорошо упитанный, носик у него порозовел от гнева, сам чуть ли хвостом по бокам не хлещет. А вот страха в задержанном как-то не чувствуется. Ну вот ни на столечко!
– Пахана взяли, – безошибочно определяет Надя.
Самодовольно соглашаюсь (ещё бы я вам на шестёрок разменивался!), затем переношу банку на пол и выдёргиваю из-под неё фанерку.
– Он задохнётся! – вступается за преступника Надя. – Щепочку подложи, чтобы воздух проходил.
Да, действительно. Просовываю между стеклянной кромкой и полом толстую стружку, но пойманный зверь вцепляется в неё резцами, выдёргивает из пальцев и яростно швыряет через себя. То же самое происходит со всеми последующими прутиками и щепочками. Дикая какая-то мышь. И нечеловечески сильная, я бы сказал. Глядя, как она кидается на стенки сосуда, невольно начинаешь благодарить судьбу за то, что нас разделяет прочное стекло.
Пахан не даёт спать всю ночь: стучит, скребёт, буянит, возможно, готовит побег. Наконец под утро терпение моё иссякает:
– Ну его к лешему! Пойду вынесу.
– Он там замёрзнет!
– Это полёвка, – объясняю я с такой убеждённостью, будто и вправду способен отличить домашнюю мышь от полевой. – Они же весь день под снегом бегают.
– Точно полёвка?
Кажется, ласково-снисходительная улыбка особенно мне удаётся.
– На даче других не бывает, – небрежно роняю я. – Только полевые.
Надя внимательно смотрит в мои честные глаза.
– Я тоже с тобой пойду, – объявляет она.
По-моему, мне не верят. Возможно, даже подозревают, что я замыслил утопить негодяя в проруби.
Встаём, одеваемся – и начинается торжественный вынос. Во внешнюю тьму, где плач и скрежет зубовный. Снова подвожу фанерку под горловину и, приподняв стеклянную темницу (хм… какая же темница, если стеклянная?), обнаруживаю, что и впрямь предотвратил побег. Краска с пола съедена. На полмиллиметра в доску углубился, мерзавец! Придётся теперь этот кружок закрашивать.
Вскоре выясняется, что внешняя тьма давно рассеялась. Снаружи светло и снежно. Лёгкий утренний морозец. Поравнявшись с соседской верандой… Здесь, пожалуй, следует кое-что пояснить: когда межевали участки, их, с общего согласия, нарезали узкими полосками – так, чтобы каждый дачник имел выход к озеру. Поэтому и до соседа справа, и до соседа слева – рукой подать. Так вот, поравнявшись с чужой верандой, украшенной заиндевелым амбарным замком, я теряю равновесие – и пахан, протолкнувшись в образовавшуюся между стеклом и фанеркой щель, шлёпается в сугроб. Увязая по брюшко в снегу, он тем не менее с отменным проворством одолевает полтора метра до деревянного строения и стремительно уходит под фундамент. Накрыть беглеца банкой не удаётся.
