Александр Мазин - Сборник стихов

В этой стране только мертвые сраму не имут.
В этой стране только мертвым дано говорить.
В этой стране, на развалинах Третьего Рима,
Только и свету, что спать да молитву творить.
В этой стране, где свобода – не больше чем право
Сесть наугад в переполненный грязный вагон
И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава
Лики вождей на полотнах бесовских икон.
В этой стране никому и никто не подвластен
Данностью свыше. Почти не осталось живых
В этой стране, где уверенность в будущем счастье
Лишь у юродивых (Бог не оставит своих).
Здесь, на объездах Истории, жирные монстры
Прут из земли, как поганки под теплым дождем.
Серое делают белым, а белое – черствым
В этой стране...
Но другой мы себе не найдем.

Он плыл и плакал навзрыд
Костлявым лицом.
Он плыл («Корыто сгорит,
Так стану тунцом»)
Он плыл и хлюпал водой
Блудливый туман.
Он плыл на юг бородой,
Он плыл океан.
Он плыл и бился волной
В себя изнутри.
Он плыл, обманутый Ной,
На взорванный риф.
Он плыл сквозь зыбь и грома,
Стираясь,как мел,
Он плыл. И ворон дремал
На ржавой корме.

Наши глаза затуманены камфарным злом
Серого Времени. Мягкими лапами лет
Наш позвоночник уверенно взят на излом.
Только замешкайся – хрусь! – и тебя уже нет!
Только замешкайся – крак! – и меня уже нет.
Только не смейся, пожалуйста. Это – всерьез.
Скомканный фантик, букетик искусственных роз,
Смятый ладони последний трамвайный билет...
Сердце мое – как разбрызганный шинами пес.
Серое время не любит цветных облаков.
Плещется в жиже кораблик страны стариков.
Сохнут тела искореженных ими берез...
Только не смейся! До смеха уже далеко.
Выброшен вымпел прощанья над ржавой стеной.
Серое Время... Из красных и черных веков
Мне предложили тебя... Ты побудешь немного со мной?
Только не смейся! Ну примем еще по одной
Стопочке яда? Я просто не помню обид!
Наши глаза затуманены? Разве? Нет, это окно!
Сумерки! Время такое... Мы можем предаться любви,
Если ты хочешь...
Над лучшей из наших молитв
Марево спиц, колесо беспокойного сна.
Милостью Бога у нас ничего не болит,
Кроме души. А душа для того и дана!
Значит, все правильно?
В сердце моем – тишина.
Искорки памяти плещутся в зеркале мглы.
Камфарным соком (спасенье?) у самого дна
В сердце мое изливается кончик иглы...

Мысли пахнут черешнями, будто дымком – огонек.
На малиновом яблоке сохнет живая водица.
Истонченные пальцы, не глядя, листают страницы.
По расхристанной площади шахматный скачет конек.
Барабанные палочки спят.( Ах, какой нынче жаркий денек!)
Все закутано в зной. Не поется и не говорится.
Белый солнечный воск, отекая, слепляет ресницы.
Превращается в патоку за позвонком позвонок.
Под ореховым деревом спит толстоухий щенок.
Под ореховым деревом так хорошо ему спится!
Из дверей вытекает душок имбиря и корицы,
Коренастые куры,. кряхтя, подбирают пшено.
Чей-то дедушка ветхой рукой затворяет окно:
Он хитер, он решил духотой от жары защититься.
/Дом осел. Зять – балбес. А сынок отвалил за границу
Где ты, Персия?/ Там. Он устал и ему все равно.
Выпить чаю, раздеться, дышать и смотреть в потолок.
(Откормили орленка в могучую злобную птицу.
Чтобы хрипло кричал, чтобы падал на шеи лисицам
И коричневым клювом пушистый затылок толок.
А он слопал все мясо, окреп и, стащив кошелек,
Улизнул. Слишком жарко. Никто не желает трудиться.)
Чай горяч. Я все пью его, пью – и никак не напиться.
Он соленый, как слезы и ласковый, как мотылек.
Закатиться в траву, к муравьям, и грызя стебелек,
Наблюдать, как ползет, не спеша по листу гусеница.
Невозможно ни есть, ни писать, ни любить, ни сердиться.
Пропылившийся ослик – и тот у дороги прилег.
Очень жарко!

Бельчонком-лакомкой рука к руке потянется.
Я буду петь тебе, как пел Хайамов пьяница.
Тропинкой-лестницей склонюсь, твои шаги неся.
Нам будет лучше, если небо опрокинется.
По дну ущелия, где раз в тысячелетие
Малютка-папоротник выбросит соцветие,
Мы выйдем к озеру, к воде из света сотканной.
А медный шар уже садится между сопками
И лес горит! И начинается Предание.
Моя праща... Открой ладонь – и я отдам ее.
Брось камень в зеркало – пускай круги расходятся.
Здесь нет врагов. Здесь наш огонь. И наша Родина.
А тот, кто следовал за нами, вспыхнет крыльями.
Он был нам – кров, он был нам – Весть, и я любил его.
А он хранил меня, как маг – свое растение.
Он подарил меня тебе, как в день рождения,
Бог дарит миру нас. А миру дарит часть его.
Одно в одном. От света свет – и будьте счастливы!
Струя и ветер! Оттолкнись – и время вынесет.
Нам будет лучше, если небо опрокинется!..

Я возьму тебя в руки тепло, как забытую в книгах тетрадь.
Ученически тонкую, в рыжей бумиажной обложке.
Ты взбегала по лестницам, трогала стекла ладошкой:
– Мне хотелось бы это, и это, и это хотелось бы взять...
Ты умела так искренне, так замечательно врать,
А потом улыбаться и прятаться в «кто-его-знает».
А кровать была узкая, жесткая, в общем, дрянная.
Ты похожа, мой зайчик, похожа на эту кровать.
Почему же никто из нас, ну совершенно никто не хотел воевать?
Только фыркать да ежиться: «Жить-то все хуже и хуже!»
Мы стреляли глазами. А где-то стреляли из ружей:
– Экий славный кабанчик! Фу, Хват! Не мешай свежевать!
Доохотились, милые, нынче хоть всю королевскую рать
Приведи – Город пуст.
Прислонись к проржавевшим воротам
И постой: посмотри, как выходят из марева маршевым – роты...
Он уже не проснется. Разбился. Скорлупок – и то не собрать.
У одних геморрой. У других не хватает ребра. Или печени.
Тучности нильского ила не хватает нам всем.
Но малина растет на могилах. И какая малина! Нам хватит на все вечера!
Он разбился во сне. А ко сне веселей умирать!
В наш придуманный мир, в наше вечноиюльское утро,
Хронос-пес, он пробрался, подполз и лизнул мои черные кудри,
И осыпал их сереньким пеплом чужого костра.
Подними же лицо свое: веришь – как будто вчера
Мы расстались.
Из сборника «Шелковый путь»
Земля звонка, как тыквеннное дно.
Дорога спит. Сухой и жаркий колос,
Вибрирующий, вздыбившийся волос,
Янтарной плотью впитывает зной.
Нагретый камень пахнет белизной,
Не свойственной безногим истуканам.
На скошенную лысину кургана
Садится копчик.
Мутный, слюдяной
Слой воздуха томится над дорогой,
Как варево. Отсюда до Европы
Тридевять верст. Здесь красное вино
Из жил владык оплескивало глину
Щедрей дождя. Здесь, в небо запрокинув
Снопы бород, окрашенные хной,
Молились разноговорно и длинно,
Прижавшись трещинами губ к резной
Поверхности бессчетных талисманов.
А зной пронзал и танские румяна,
И дымку пота над худой спиной
Ползущего разбойника.
Весной
Здесь рай. Разводья неба и тюльпаны.
И ветер.
Ворс земного океана
Рождает волны, как давным давно
Его живой предшественник. Здесь дно.
Дорога спит. Молочное пятно
Окатанного камня – царским креслом,
И – лежбищем отшельника. Здесь место
Где цепь верблюдов с нежным полотном,
Раскачивая чашки колокольцев,
Плыла над пыльной кучкой богомольцев,
Обернутых в лиловое сукно.
Земля звонка, как тыквенное дно.
Дорога спит.

Красный дракон расправляет крылья,
Льется в огонь молоко кобылье,
Смешанное с рудой.
Ветер щеку обметает зноем
Воздух накатывается воем...
Маленький и худой
Странник идет по спине хайвэя.
Посох скребет: тук-ки-шир-р-р. Левее
Воздух. Пока ничей.
Брюхо, нависшее над столбами...
...Выгнулся, выдул на пробу пламя.
Вытянул девять шей,
Зарокотал, полыхнул глазами -
Лязгнул шипастый хвост,
Перешибая бетонный стебель...
...Полдень. Июль в раскаленном небе.
Странник ступил на мост
И оглянулся на солнце: «Поздно.»
...Жесткие крылья поймали воздух,
Грохнули, брызнул яд
И зашипел на стальных опорах...
Странник застыл, наклонившись...
Город. Дымный машинный ряд.
Твердь, дребезжащая под ногами.
Пыль впереди, а вверху, кругами
Резкий протяжный свист,
Тонущий в автомобильном рое...
– Вот оно, маленькое, живое,
Падающее вниз...

– Мышка, что тебе не спится?
– По скрипучим половицам
У меня над потолком
Кто-то ходит босиком,
Кто-то вкрадчивый и важный...
– Может, это ветер сажу
Выдувает из трубы?
– Ветер? Ветер... Может быть.
– Или дом трещит от стужи?
Или в перекрытье кружит
Беспокойный домовой?
Мышка водит головой,
Чутко впитывая звуки.
Ночь. На кухне пахнет луком
И сгущенным молоком.
Мышка крестится тайком.
Лапки падают устало.
Бог, склонясь над одеялом,
Поправляет тьму-доху.
Кто-то ходит наверху.

И он стал похож на пустой квадрат,
Но смеялся чаще, чем год назад,
Отпустил усы и крепко спал по ночам.
Он не думал о ней, он играл в футбол,
И играл на флейте. Он был – орел.
Но когда она улыбалась – всегда молчал.
Он истер подошвами свой предел,
Он извел себя, но остался цел
И вполне доволен без малого шесть недель.
А потом в стене появилась дверь
И оттуда выпрыгнул рыжий зверь
И сказал: «Пойдем. Нам нужно поймать форель.»
И они пошли. И пришли к мосту.
И ловили рыбу, но всё не ту.
И лежало солнце на черных макушках гор.
И тянулось утро, как теплый воск.
И входило лезвие в рыбий мозг,
И сочились запахи, вязкие, как кагор.
Зверь, балуясь, лапой сбивал укроп,
Выгибался, бархатный морщил лоб,
Окунался мордой в прыгучую плоть воды,
И ревел, рывком разевая пасть.
И шалея, рыба хватала снасть
И взлетала – радугой в радужный влажный дым.
И цвела под пальцами рыбья плоть,
А ему казалось, что он – Господь.
Он взбивал ногой леденящую пену дна
И все длил и длил бесконечный день...
Даже зверь, умаясь, улегся в тень.
А спустя столетье из пены взошла она.
И швырнула галькой в его блесну.
Он взглянул на зверя, но зверь уснул.
Он взглянул на солнце – и то поползло в зенит.
А она, смеясь, выгрызала мед
Из пчелиных лапок. «Не спи! Возьмет!»
И тотчас меж пальцами вниз побежала нить.
«Ах какая рыба! Ты дашь мне... часть?»
Тут у зверя чуть приоткрылась пасть.
Он взглянул на щель, из которой текла вода,
И поднялся, хрустнув коленом. «Дам.»
Улыбнулся мокрым своим следам
И взошел на мост.
Она же осталась там.
Из «Языческих песен»

Когда весь мир. сойдя с ума,
Вертясь подброшенной монетой,
ворвался в сумасшедший март,
На небеса взошла комета.
Взошла сквозь сеть астральных карт,
Затмив размывы млечной каши.
Как хохотал безумец март!
Во весь размах небесной чаши!
Как бил в стошкурый барабан,
Как ликовал, срываясь с крыши
И обдавая луч-пуант
Соленьем подколесной жижи.
Сам господин Великий Пыл
Хватал за бороды упрямых,
Мелькнув сквозь стробоскоп толпы
Худым лицом Прекрасной Дамы.
И всех захлетывал азарт.
Нещадно смешивая ритмы,
Крушил стекло безумец-март.
Комета двигалась к зениту.

– Я – Артафон. Артемиды пес.
Быстрый ее аркан.
Ветер Эгейи меня принес.
Ветер полдневных стран.
– Но не быстрее моих колен!
Мне ль тебя не узнать,
Пестроголовый мой?
Я – олень!
Попробуй меня взять!
– Я – Артафон. Черномордый бог.
Бог, терзающий сны
Ланей. Я – лай. Я – мельканье ног.
Выгнутый лук спины.
– Тысячи лет, океан чащоб,
Века и века подряд
Я, оглянувшись через плечо,
Вижу тебя, брат,
И повелитель! Мой верный след,
Если я не люблю,
Дай оскорбляющей плоть стреле
Выпачкать шерсть мою!
– Да! Бесконечностью дней-погонь,
Верой, к которой тверд,
Я – Артафон! Рыжий огонь!
Я без тебя – мертв!
Близко. Между – один прыжок.
– Жена моя и сестра...
Санкт-Петербург. Подземный мешок.
Восемь часов утра.

Король был хром.
Возничий пьян.
Гарольд косноязык.
– Прошу добром!
Она моя!
И дергался кадык.
– Приду с полком!
Возьму на щит!
Обещано – отдай!
Король был хром.
Но знаменит!
Серьезный государь.
Отец молчал.
Народ роптал.
Принцесса терла глаз.
Гарольд скучал.
Возничий спал.
– Прошу в последний раз!
Добром! Приду – возьму на щит!
Отец махнул рукой:
– Приду! Приду! Зачем кричит?
Гасите факелы. Открой
Ворота шыре /Ближним/ Тролль,
Всего лишь – тролль.Иди!
Иди, скажи ему, гарольд,
Иди, скажи ему: Изволь!
Еще:пусть запасает соль,
А нет – и так сьедим.

Голос флейты остер и тонок,
Кудри бога в смоле.
– Помолись за меня, Мадонна,
Страсть мою пожалей!
Голос флейты упруг и резок,
Щеки бога в пыли.
– Потрудись за меня, Железо,
Если мало молитв!
Раскатись барабанной тряской,
Будто по полю – град.
Ноги бога в безумной пляске
Мнут тугой виноград.
Голос флейты – нездешний голос:
Прочь, зверье, из берлог!
Вон идет золотой и голый,
Пьяный радостью бог!
Не отринь же меня, Спаситель,
Се Твое колдовство!
Голос флейты – не голос витий,
Это – голос живой.
Бог идет по траве бессонниц,
Не сгибая колен.
Помолись за меня мадонне
И хмельного налей.
Голос флейты над полем битвы
И над полем любви!
Будь же счастье моей молитвой,
Лучшей – наших молитв!

Он был гончар. Кувшинный творец.
Создатель чаш и божков.
Таков был дед его, и отец,
И сам он тоже таков.
Он трогал комья властной рукой,
Как воин трогает меч.
Душа земли обретает покой,
Войдя в большеротую печь.
Он был гончар.Деревянный круг
С восхода и до конца.
Он плел судьбу свою, как паук
Плетет оружье ловца.
В душе земли остается след
Не глубже снятой вины.
Он умер ста восемнадцати лет.
За год до большой войны.

Все эти годы – один на один.
Он, и его клеймо.
Дорогой ландышей и седин,..
«Твоей дорогой, мой Господин!»
Не вглубь – вкруговерть холмов.
Колючей щекой, под колючий всхлип
В древесное существо.
Приник, притерся. Как плющ, как гриб,
Сосущей болью к коре прилип:
«О хоть бы ветви мои зажгли б!»
Рябиновое вдовство.
«Своя свобода!» Взвалив, как крест,
«Ползи,языческий крот!»
К тому, кто в соль превращает лес.
А море – в соль. Позвоночный треск.
В разводьях глаз – антрацитный блеск.
– Иди ко мне, мой урод!
Все эти годы: от пня до пня,
Сам хлаже бугристых льдин.
Как лань,бессмертие прочь гоня,
Гнилые губы землей черня.
И вот спросил его:
– Чтишь? Меня?
Солнце, мой Господин!

А солнце жжет сухой песок.
Ему плевать, он мертв.
Ну, брат, вдохнем еще разок,
Толкнем густой багровый сок
По стебелькам аорт.
Пустыня – старый, жадный рот.
Вот чертова печать
На брюхе мира! Плешь. «Вперед!»
На лошадях вскипает пот
И лбы камней трещат.
В аду для всех один закон:
– Попробуй не умри!
Поклон! Поклон! Еще поклон!
Когда-то здесь издох дракон:
Не выдержал жары.
Был город. Всосан./Копоть-плоть
На вогнутостях чаш/
Мозоли ног – песок молоть...
Когда сюда пришел Господь,
Все было, как сейчас.

Спускался в ад
Зажав в кулаке
Клок январского неба.
И души предков
Летали над ним
Обрывками старых газет.
Любовник, пират,
Правитель, аскет
И тысячи тех, кто не был
Никем.
Бумажные бабочки, дым.
Воздадим
Каждому по строке.
Спускался в ад.
Шестнадцать кругов,
Шесть заржавленных истин
Вместо цепей. В счастливых зрачках
Медь. По жаркой смоле,
За хохот мглы, за гнев богов
Сюда не доходят мысли,
Но здесь душа его и нельзя
Без нее там, на земле.