Герберт Уэллс - Армагеддон
Обзор книги Герберт Уэллс - Армагеддон
Герберт Уэллс
Армагеддон{1}
Человек с бледным лицом вошел в вагон на станции Регби. Он двигайся медленно, несмотря на то, что носильщик торопил его. Впрочем, даже когда он еще стоял на платформе, я заметил, какой у него болезненный вид. Он со вздохом уселся в угол напротив меня, неловко попробовал закутаться в свой плед — и застыл, уставившись неподвижным взором в пустоту. Вдруг он почувствовал мой пристальный взгляд, посмотрел на меня, протянул свою безжизненную руку за газетой, опять поглядел на меня.
Я сделал вид, что читаю. Я боялся, что невольно обеспокоил его, и очень удивился, когда он вдруг заговорил.
— Простите, — сказал я, — что вы сказали?
— В этой книге, — повторил он, указывая худым пальцем на мою книгу, — говорится о снах?
— Очевидно, — ответил я, так как это было «Толкование сновидений» Fortnum-Roscoe.
Он помолчал немного, как бы ища слов.
— Да, — сказал он наконец, — но они ничего не могут сказать вам об этом. Я его не сразу понял.
— Они ничего не знают, — добавил он. Я посмотрел на него внимательнее.
— Сны бывают разные, — продолжал он. Что можно было на это возразить?
— Я полагаю… — Он помедлил, — Вы видели когда-нибудь сны? Я хочу сказать — ясно, очень ясно.
— Я редко вижу сны, — возразил я. — Не знаю, случается ли мне видеть хотя бы три ярких сна за год.
— А-а! — протянул он, казалось, собираясь с мыслями. — Ваши сны не сливаются с вашими воспоминаниями? — спросил он кратко. — Это никогда не сбивало вас с толку? Было это с вами или нет?
— Почти никогда. Разве изредка являлось некоторое сомнение, да и то на короткое время. Я думаю, что это редко с кем бывает.
— А он упоминает об этом? — Незнакомец указал на книгу.
— Он говорит, что иногда это бывает, и объясняет все повышенной чувствительностью, но будто бы это встречается как исключение, а не как правило. Вы, наверное, знаете эти теории.
— Очень мало — только то, что они неверны.
Его бледная рука некоторое время играла оконным ремнем.
Я хотел опять взяться за книгу, но он торопливо заговорил, наклонившись вперед и почти касаясь меня:
— Бывают ли, как их называют, «сны с продолжением», которые снятся одну ночь за другой?
— Я думаю, что бывают. Такие случаи описываются во всех книгах о душевных заболеваниях.
— О душевных заболеваниях? Да. Я думаю, что там есть. Это самое подходящее место для них. Но что я хотел сказать? — Он посмотрел на свои костлявые пальцы. — Но всегда ли это сны? И сны ли это или что-нибудь другое? Может быть, это что-нибудь другое?
Я прервал бы его навязчивый разговор, если бы не напряженная тревога в его лице. Как сейчас вижу его встревоженные глаза, воспаленные, красные веки — вы, наверное, знаете такой взгляд.
— Я не настаиваю на своем мнении, — сказал он, — но это меня убивает.
— Сны?
— Если хотите, назовите это снами. Одну ночь за другой. Ярко, так ярко… Это, — он указал на местность, мелькавшую в окне, — кажется нереальным в сравнении с теми снами! Я едва помню, кто я, чем занимаюсь… — Он остановился.
— Даже теперь сон еще длится, хотите вы сказать? — спросил я.
— Все кончено.
— То есть как?
— Я умер.
— Умерли?
— Раздавлен, убит, и теперь мое «я», как в том сне, мертво навсегда. Мне снилось, что я другой человек, живущий в другой части света и в другое время. Мне снилось это ночь за ночью. Каждую ночь я просыпался в другой жизни. Живые сцены, живые события, пока не настал конец.
— Пока вы не умерли?
— Пока я не умер.
— А с тех пор?
— Нет, — сказал он. — Благодарю Бога — это было концом сна…
Ясно было, что я от него не отделаюсь. К тому же у меня был еще целый час впереди, уже вечерело, а изучать «Толкование сновидений» было не очень интересно.
— Живете в другое время… — сказал я. — Вы хотите сказать, в другом столетии?
— Да.
— В прошлом?
— Нет, в будущем.
— Например, в году три тысячи…
— Не знаю, в каком году. Я знал во сне, то есть когда спал, но не теперь — не теперь, когда я бодрствую. Я многое забыл с тех пор, как проснулся, хотя и знал все, когда спал… Они называли года иначе, чем мы их называем… Как это они называли их? — Он прижал руку ко лбу. — Нет, — сказал он, — я забыл. — Он слабо улыбнулся.
С минуту я боялся, что он мне не расскажет своего сна. Я обыкновенно не люблю слушать чужие сны, но тут было другое дело. Я даже помог ему.
— Это началось… — подсказал я.
— Все было жизненно с самого начала. Казалось, что я внезапно проснулся во сне. Странно то, что в тех снах, о которых я говорю, я никогда не вспоминал настоящей жизни. Казалось, что та жизнь во сне захватывала меня всего. Быть может… Но я вам расскажу, каким я себя вижу, когда стараюсь все вспомнить. Сначала — ничего ясного; потом, оказывается, я сижу в какой-то лоджии и любуюсь открытым морем. Я дремал — и вдруг проснулся бодрый и оживленный, совсем не сонный, — проснулся, потому что девушка перестала меня обмахивать опахалом…
— Девушка?
— Да, девушка. Не перебивайте, а то вы меня собьете. — Он вдруг остановился. — Вы не подумаете, что я сумасшедший? — спросил он.
— Нет, — ответил я, — вы видели сон, расскажите его мне.
— Я сказал, что проснулся и что девушка перестала обмахивать меня. Вы понимаете: я вовсе не удивился, что нахожусь там. Я не почувствовал внезапного перехода. Я это принял просто так, как оно было. Воспоминание об этой жизни, жизни двадцатого столетия, поблекло, исчезло как сон. Я все знал о себе, знал, что меня звали теперь Гедон, а не Купер, и знал свое положение в свете. Я многое забыл с тех пор, как проснулся, — в памяти большие пробелы, — но тогда все было ясно и логично.
Он опять замолчал, схватил ремень от окна, перегнулся и умоляюще посмотрел на меня.
— Вам не кажется это вздором?
— Да нет же! — воскликнул я. — Продолжайте. Скажите, что это была за лоджия?
— Это была не настоящая лоджия — не знаю, как это назвать. Она была мала и выходила на юг. Все было в тени, исключая полукруг над балконом, откуда видно было небо, море и угол, где стояла девушка. Я лежал на кушетке — это была металлическая кушетка с четкими полосатыми подушками, — девушка стояла ко мне спиной, облокотившись о перила балкона. Лучи восходящего солнца освещали ее щеку и ухо. Ее нежная белая шея, вьющиеся волосы на затылке и белые плечи были освещены солнцем, а гибкое изящное тело было в прохладной голубой тени. Она была одета… не знаю, как это описать… во что-то легкое, воздушное. Так она стояла предо мной, и я понял, как прекрасна и желанна она была, как будто я никогда ее раньше не видел. Когда же я вздохнул и приподнялся на локте, она обернулась… — Он остановился. — Я прожил на свете пятьдесят три года. У меня были мать, сестра, друзья, жена и дочери — все лица, игру каждого лица я помню, но лицо этой девушки — оно стоит как живое перед моими глазами. Когда я вспоминаю его, я вижу его перед собой, я мог бы нарисовать его. И все же… Он замолк, я тоже ничего не говорил.
