Анна Скарфо - Проклятая
Обзор книги Анна Скарфо - Проклятая
У нее отняли все – и юность, и желание любить, и достоинство, но Анна Мария нашла в себе мужество заговорить.
Анна Мария Скарфо, Кристина Цагария
Проклятая
Anna Maria Scarfò, con Cristina Zagaria
Malanova
Опубликовано по соглашению с Grandy & Associati, Milano.
Опубликовано по соглашению с международным литературным агентством Елены Костюкович
Фотография на обложке: Caryn Drex / Arcange / Images
© Sperling & Kupfer Editori S. p. A., 2010
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2011
* * *Но когда же он, наконец, настанет, предел терпению? Когда же я, наконец, дойду до точки? Но я все время отодвигал его, этот предел, все дальше и дальше, как финишную черту состязания, которое моя решимость затеяла со страданием.
Леонардо Шаша, «Рыцарь и смерть»[1]Вместо предисловия
Небо молчит. А вот земля обвиняет. Здесь, в городке, низенькие домики стоят так близко, прямо-таки наседая друг на друга, что в этой тесноте стен и черепичных крыш эхо повторяет все слухи, каждое их слово. Слухи набирают силу, множатся эхом… А потом, вдруг, они словно раскалываются на отдельные словечки, пролезают под дверью, в щель, и шипят. Шипят и грозят, то по одному, то все вместе:
– Убирайся отсюда! Убирайся!
И эти угрозы обозначили для нее ту границу, которую ей теперь уже не перейти. Они уже заполонили все улицы, становятся ветром. И некуда ей деваться, некуда бежать. Они тут повсюду.
– Потаскуха! – кричат они.
И Анна, чтобы не слышать, зажимает ладонями уши.
– Неправда! – кричит она в ответ.
– Потаскуха! – И ветер завывает еще сильнее.
Вон там, за ставнями, за нею следят чьи-то глаза. А вон там, на площади, под козырьком крыши, стоят как вкопанные трое мужчин. А вон там, на ступеньках церкви, замерла женщина. А около маленькой статуи Девы Марии остановился шофер грузовика. А там, около фонтана, – какая-то девчонка. А вон там – священник. А вон там соседи. И еще пассажиры, ждущие на полустанке свой поезд железнодорожной компании «Калабро-Лукана»[2]. И даже Христос неотступно следит за ней с распятия, стоящего при въезде в городок.
– Потаскуха! – безмолвно кричат они все.
Ночью раздался телефонный звонок. Под окнами затормозила машина. С треском захлопнулись чьи-то двери.
Матери, жены, сестры – все они ее осуждают. А мужчины только ухмыляются.
Такие вот здесь люди.
– Это ты сама во всем виновата.
Такой вот они вынесли ей приговор.
– Это ты сама во всем виновата… ну и убирайся отсюда.
– Но я же ничего такого не сделала! Ну дайте же и мне сказать… Вы должны меня выслушать!
– Убирайся отсюда, потаскуха!
Время действия: весна 2010 года. Место действия: Калабрия, городок Сан-Мартино-ди-Таурианова[3]. Здесь-то и началась история Анны Марии Скарфо. Теперь ей уже двадцать четыре года, и она живет под охраной полиции.
Вот так вот я и жила
В моей комнате две кровати – моя и моей сестренки. Кроме кроватей в ней поместился один только шкаф. А портативный телевизор и стереосистему пришлось поставить на полку, потому что в нашей комнатенке так тесно, что никакой другой мебели туда уже не втиснуть. На стенах висят наши фотографии.
Это очень маленькая комнатка. А еще у нас есть кухня да спальня моей мамы и моего папы – вот и всё.
Мою маму зовут Аурора. Она ходит убираться в чужие дома, и ей платят по пять евро в час. А мой папа батрачит: он собирает апельсины в Розарно[4]. Ну а когда апельсины не собирают, он подрабатывает автослесарем, то есть получает деньги за работу из рук в руки, прямо от клиента, потому что своей мастерской у него нет.
Папа, когда работает сборщиком апельсинов, встает в пять утра. Заодно с ним встаем и мы, все остальные, даже я и мама, – из уважения.
Мы живем в социальном доме[5].
На полу в нашей душевой сделан желоб, по которому вода стекает в канаву. А канава идет вдоль стены через дорогу, напротив нашей двери. Пол в душевой у нас покатый, для водостока, так что, умываясь, поневоле весь вымокнешь с головы до ног, потому что тут у нас нет ни водоотталкивающих занавесок, ни перегородок. Так что, уже умывшись и надушившись, приходится вытирать за собой пол. Ну а пока его вытрешь, снова вспотеешь. Моя мама прямо помешалась на чистоте. А если на плитке остаются капельки, которые потом засыхают и становятся известковыми разводами, то она ругается.
Вот такой вот у меня дом. Такая вот у нас квартира: кухня, две комнатки, душевая и одно окно, окно моей спальни. Но теперь я его уже не открываю.
Ну а если бы мне захотелось пройтись по комнате, чтобы немного успокоиться, собраться с мыслями и хоть как-то справиться с моими страхами, то у меня бы этого не получилась: здесь просто нет места и никак не развернуться. Потому-то мои мысли и остаются здесь, вместе с моими страхами: теперь, когда выходить из дому я уже не могу, мне их просто некуда вынести.
Сначала я еще молилась. А вот теперь у меня уже не получается молиться.
В воскресенье у нас будут выборы, но я на них не пойду. Не пойду я и в церковь, на чин освящения пальмовых ветвей[6]. Я теперь даже и в магазин не хожу. И на море уже не езжу. Мне теперь уже ничего не надо, и я знаю только одно: не хочу, ну не хочу я отсюда никуда уезжать! Я же ни в чем не виновата. Да мне и просто некуда уезжать, так что я даже и поневоле останусь здесь.
Теперь я почти все время сижу дома. И некуда мне теперь спешить, и нет у меня никакой цели. У меня теперь вообще ничего нет. У меня осталось только одно – мое прошлое.
Вы, может быть, спросите, почему я не могу выйти из дому?
Но если бы я попыталась вам это объяснить, то вы бы ничего не поняли. Такую, как у меня, историю невозможно рассказать с конца. Зато я могу рассказать, с чего все началось и почему я оказалась б таком положении, как сейчас. Ну что ж, пожалуйста, я расскажу: теперь-то у меня есть время. Много времени.
Можно начать с самого начала – с тех самых пор, когда я была еще девчонкой и меня называли куколкой. Так меня звали все – и мама, и родственники, и даже в церкви. У меня было милое, улыбчивое лицо кокетливой куколки, веселые глаза и веснушчатый носик. А на левой щеке, прямо посреди, у меня была родинка. Волосы у меня черные, длинные, блестящие. А роста я была совсем маленького – метра… метра полтора, не больше, как раз как кукла.
