Кир Булычев - Последние сто минут
Обзор книги Кир Булычев - Последние сто минут
Последние сто минут
Я не выспался. Я спал на балконе, на раскладушке, там было чуть прохладнее, но грохотал гром, всю ночь вспыхивали молнии – будто кто-то входил ко мне, включал ослепительный свет над головой, а потом, не извинившись, уходил, потушив свет и оглушительно хлопнув дверью. И донимали комары, городские, мелкие, беззвучные, озлобленные, что совокупляются в мокрых подвалах и плодят таких же, мелких и подлых.
Я дремал, просыпался; мне казалось, что я совсем не сплю, хотя я, конечно, сколько-то спал.
Встал я в семь, начал собираться, формула «возьмите с собой только самое необходимое» вчера не казалась столь невыполнимой. Я принялся складывать самое необходимое на пол в комнате, чтобы потом отобрать из самого необходимого самое-самое необходимое. Процесс этот был длительным и очень печальным, потому что мне все время встречались вещи, которые нельзя было назвать необходимыми, но без которых существование теряло смысл.
Я стоял над грудой необходимых предметов, когда начал звонить телефон. Это было сразу после восьми.
– Прости, – сказал Булыгин, не поздоровавшись, – ты сегодня будешь в конторе?
– Не знаю. А что?
– У меня гипертонический криз. Не могу выйти на улицу. Но если я сегодня не заплачу за водопровод в дачном кооперативе, меня лишат. У тебя есть полторы сотни?
– Но я сегодня, наверное, не буду…
– Постарайся, Сережа. Мне очень нужно. Найдешь Каца и отдашь, полторы сотни, запомнил?
– Запомнил.
Я повесил трубку и утешил себя тем, что Булыгин уже позвонил с той же целью еще пятерым сослуживцам.
Я вернулся к груде абсолютно необходимых вещей и положил рядом с ней дорожную сумку.
Уже в половине девятого температура была тридцать три градуса. Жара держалась уже двадцать пятый день. И это в мае!
Я включил телевизор.
Скучный японский профессор рассказывал о необратимости парникового эффекта. Я принялся раскладывать необходимые вещи на две кучи.
Затем отечественный профессор, куда веселее и жизнеспособнее японского, комментировал речь коллеги, обвинил его в пессимизме и сообщил, что меры принимаются. Потом девица с красными волосами начала петь и припрыгивать. Наверное, это была старая запись. В Москве уже две недели никто не припрыгивает.
Я пошел в душ – все равно проблему необходимых вещей мне не решить.
Тут же меня догнал звонок телефона. Я вернулся. Совещание у Филимоненко состоится во вторник, в три часа, сказала секретарша Леночка.
Я согласился. Я не стал говорить ей, что во вторник меня уже не будет в Москве.
Я включил душ. Сквозь шум тепловатой воды донесся телефонный звонок. Мокрый, но не освеженный, я кинулся к телефону. Боба сказал, что умерла его тетя. Я эту тетю никогда в жизни не видел, но завтра будет вынос тела и надо помочь нести гроб. Я сказал Бобе, что меня не будет в Москве, но Боба не поверил и обиделся.
Я вернулся в душ. Снова зазвонил телефон. Междугородный. Это был Мирошниченко. Было плохо слышно, но я понял, что с поездами из Харькова произошла заминка и потому он не смог достать билета. Так что я должен ждать его через две недели. Я согласился ждать.
Доктор позвонил ровно в десять. К тому времени я успел поговорить с двенадцатью знакомыми и малознакомыми. Градусник за окном показывал тридцать восемь – температура поднималась катастрофически, как и предсказывал доктор еще на той неделе.
Доктор спросил:
– Вы готовы?
– Почти.
– Почему такой голос? Плохо спали?
– Плохо. Но это понятно.
– Разумеется, нервы?
– Нет, очень жарко.
– Я вам завидую. Если вы не лжете, то, значит, вы умеете владеть собой. Теперь слушайте меня внимательно. Сейчас десять часов три минуты. Через сто минут я жду вас на пустыре за гастрономом. Знаете?
– За стекляшкой?
– Да. Там забор, но в нем много отверстий, сделанных пьяницами. Сегодня суббота, на пустыре никого не должно быть.
– Через сто минут? – Мозги были совсем жидкими, и меня охватило вялое раздражение против его манеры изъясняться не по-человечески. Сто минут. Значит, во сколько мне надо быть на пустыре?
– Значит, на пустыре вы должны быть в одиннадцать сорок три. Ни минутой позже. Мы не можем ждать.
– Я понимаю, – сказал я.
– Надеюсь, вы уже уложили вещи?
– А можно взять вторую смену?
– Ни в коем случае. Вес вашей сумки не должен превышать пяти килограммов трехсот граммов.
Доктор отключился.
Я подумал, что у меня достаточно времени, чтобы еще раз залезть под душ. Но не дошел до душа. Снова зазвонил телефон, и я решил было не подходить, потому что после разговора с доктором окончательно понял, что завтра меня в Москве не будет, но потом все же подошел – в последний раз.
Звонила Ольга. Она очень удивилась, что я так рано встал, хотя я всегда рано встаю. Оказывается, она не хотела меня будить. Потом она спросила, как я себя чувствую, и я честно признался, что чувствую себя паршиво.
– Все себя чувствуют паршиво, – сказала Ольга. – Ты не представляешь – я сейчас говорю с тобой, а вся потная, словно камни таскала. Когда это кончится?
– Не знаю, – сказал я. – Может быть, никогда.
– Ой, не надо меня пугать! Меня все пугают – и телевизор, и даже ЖЭК. У нас горячей воды нет.
– А разве сейчас бывает другая?
Она не поняла юмора и сказал:
– Я, в принципе, согласна на горячую воду, потому что ее можно охладить. Ты меня понимаешь?
– А что звонишь? – спросил я, поглядев на часы и поняв, что семь минут из отведенных мне ста я уже истратил.
– Вопрос сексуальный, – сказала Ольга. – Конечно, при такой температуре думать о сексе неприлично, но женщина должна устраивать свое личное счастье. Как ты думаешь, Андрюша не импотент?
– Что?
– Манихеева мне сказала, что она точно знает от его прошлой любовницы, что он практически импотент…
Когда я смог повесить трубку, оказалось, что потрачено пятнадцать минут.
И тут же телефон взвыл снова. Он требовал меня, он желал общаться.
Я протянул руку к аппарату и тут осознал, что я не только сто минут – я могу всю свою жизнь провести у телефона.
Я законопослушный человек и не люблю бить чашки. Но осознание катастрофы вошло в меня в этот момент так глубоко, что я осторожно и медленно поднял телефон на уровень плеч и с наслаждением мальчишки, который ломает дорогую игрушку, швырнул его на пол. От телефона отлетели какие-то куски, он весь стал плоский, но тут же зазвонил вновь.
И тогда я его растоптал.
Топтал я его увлеченно, но кончилось это плохо, потому что я поскользнулся на какой-то детали и сел на пол. Отшиб копчик. Да так, что думал – уже не встану. Только мысль о том, что мне осталось восемьдесят минут, заставила меня с кряхтеньем подняться на четвереньки и приняться за отбор самых необходимых вещей.
Позвонили в дверь.
Я открыл, придерживая ладонью поясницу.
Это был почтальон.
Пот катился по нему ручьями.
– Я «Новый мир» не стал в ящик класть, – сообщил он мне. – Крадут. Из двадцатой квартиры жаловались.
Он передал мне журнал. На обложке были мокрые следы его пальцев.
– У вас попить не найдется, водички? – сказал почтальон. – Невыносимо работать. А кто о нас думает? У вас телефон разбился?
Мы пошли с ним на кухню. Из-под крана он пить не хотел, но, к счастью, нашлась вода в чайнике.
– Вчера по телевизору говорили, – сказал почтальон. – Нет гарантий, что не будет заражена вода, потому что очистные сооружения от этой жары остановились. Вы слышали?
– Нет, не слышал.
Почтальон пил медленно, мелкими глотками, я его знал уже лет пять, он все собирался на пенсию, потом возвращался, потому что дома было скучно.
– А вы в командировку собрались? – Он, оказывается, увидел, проходя мимо комнаты, мои вещи.
– Уезжаю, – сказал я.
– Только не на юг, – сказал почтальон. – Потому что там доходит до пятидесяти. У меня племянница вернулась. К счастью, живая.
– Я в другую сторону.
Он допил воду, поблагодарил, но ушел не сразу, он полагал невежливым уйти сразу. Я закрыл за ним дверь и понял, что до рандеву мне осталось меньше часа. Внутри начал щекотать какой-то жучок. В конце концов, за что я держусь? Зачем мне галстук? Или вторые ботинки? Пожалуй, надо сделать вот что: три пары белья, рубашка, зубная щетка – представим, что мы отправляемся в Ленинград. На три дня. А остальное – сувениры. И две книги. Какие книги? Нет, надо взять мои статьи. И рукописи… А зачем сувениры?
Я метался по комнате. Нет, со стороны вы бы подумали, что я сижу перед вещами в кататоническом трансе. На самом же деле я мысленно метался по комнатам, хватал с полок и из шкафов вещи, тащил их к куче, выбрасывал, хватал другие…
Когда же я наконец поднял дорожную сумку – конечно же, в ней было куда больше пяти килограммов, – мне расхотелось уходить. Я все понимал: надо. И ничто меня не удерживало: ни семьи, ни друзей, ни родителей – все это было, и все это как-то кончилось…
