Роберт Шекли - Лавка старинных диковин (сборник)
Обзор книги Роберт Шекли - Лавка старинных диковин (сборник)
Роберт Шекли
Лавка старинных диковин
© Н. Абдуллин, И. Богданов (наследник), С. Гонтарев, В. Заря, Д. Кальницкая, Г. Корчагин, Д. Могилевцев, А. Петрушина, С. Удалин, В. Хобот, перевод, 2014
© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014
Издательство АЗБУКА
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Как на самом деле пишут профессионалы
Подобно большинству писателей-фантастов, сначала я был запойным читателем. Несколько позже, будучи уже не только фэном, но и начинающим амбициозным автором, я пожелал узнать: а как на самом деле работают писатели-профессионалы? Как они вынашивают идеи, рож дают сюжеты, преодолевают всяческие трудности? Теперь, по прошествии двадцати пяти лет, я кое-что знаю об этом.
В том, что касается подхода к своей задаче, писатель-профи – неисправимый индивидуалист. Если вы принадлежите к мизерному числу везунчиков, для вас все относительно просто. Вы придумываете идею, она в свою очередь предлагает сюжет и героев, а после этого остается только сесть за пишущую машинку и выдать на-гора рассказ. Позволив ему отлежаться несколько часов, вы исправляете орфографические и грамматические ошибки и получаете сплошь исчерканную рукопись, которую в таком неряшливом виде отдавать в издательство нельзя – надо перепечатывать. Но наконец вы худо-бедно свое дело сделали.
Именно так я поступал на раннем этапе моей карьеры. Если бы меня спросили, что требуется для успешного написания рассказа, я бы ответил: создать серьезную проблему, отвести ограниченный срок на ее преодоление и пригрозить крайне тяжелыми последствиями, если герой не справится. Все легкие пути к достижению цели вы для него наглухо перекрываете. Бедняга предпринимает то и это, но любые усилия приводят лишь к тому, что он оказывается по уши в неприятностях; время на исходе, а он до сих пор не одолел злодея, не спас красавицу, не раскрыл тайну инопланетной цивилизации. И кажется, не миновать трагического конца, близится подлинная катастрофа. Но в самый последний момент вы бросаете ему спасательный круг.
Как это выглядит? А героя внезапно осеняет гениальная идея, и он справляется с проблемой тем или иным логичным способом, вполне адекватным ситуации, но почему-то ранее ускользавшим от его внимания. Если вы все проделаете на совесть, читатель воскликнет: «Ну конечно! Как же я сам не додумался?!» Останется быстренько оформить концовку, и дело в шляпе.
Таким вот прямолинейным подходом грешат многие мои ранние рассказы. Постепенно ко мне пришла утонченность, но вместе с ней пришли и сложности. Работа заметно тормозила, и надо было искать пути решения проблемы.
Я поинтересовался опытом моих коллег, их индивидуальными методиками. Например, Лестер дель Рей при знался, что сначала пишет в голове – слово к слову, предложение к предложению – и на эту умственную композицию тратит месяцы, а то и годы. Лишь когда произведение полностью созрело, он идет в свой кабинет (видели бы вы эту клетушку, оборудованную в его гостиной; чулан для швабры куда просторнее и чище), втискивается туда, с полки переносит себе на колени пишмашинку – все, он намертво прикован к рабочему месту. У него под рукой бумага, карандаши, сигареты, пепельница и вентилятор, чтобы не задохнуться. Лестер там как в поставленном на попа гробу – и от того, что он не покойник, ему нисколько не легче.
Филип Класс, более известный как Уильям Тенн, в ту пору изобрел немало способов повысить производительность труда. Делалось это в рамках борьбы с творческим кризисом, цепким и беспощадным, как боа-констриктор. Мы с Филипом часто и подолгу обсуждали наши писательские проблемы и однажды придумали метод, способный выручить двух авторов разом. Он был совсем прост и требовал лишь съемной квартиры, письменного стола, пишущей машинки и массивного дубового стула, оборудованного цепью и висячим замком. Трудиться предстояло по очереди. Скажем, пора писать рассказ Филу. Я приковываю его к стулу, конечно оставляя свободными руки, чтобы мог печатать, ухожу, не внемля мольбам и угрозам, и не возвращаюсь, пока он не сделает условленный объем добротной прозы. После этого я занимаю его место.
Нам так и не довелось поработать по этой схеме, – наверное, не представлялось возможным найти стул, достаточно прочный, чтобы удержать манкирующего своими обязанностями литератора. Зато мы испробовали нечто другое. Договорились ежевечерне за ужином встречаться в Гринвич-Виллидже и предъявлять друг другу машинописные страницы. Кто не выполнил дневную норму, с того десять долларов!
План выглядел стопроцентно надежным, но серьезнейшие препятствия не заставили себя ждать. Стыдно же показывать незаконченную вещь, по сути – неряшливый черновик! Тогда мы додумались выкладывать рукопись на стол текстом вниз. Но при такой процедуре как узнаешь, свежак тебе показывают или нечто пролежавшее несколько лет в столе? На протяжении недели каждый из нас приходил с новеньким рассказом, но не давал коллеге его прочесть и требовал верить честному слову. А потом, как-то спонтанно, но к вящему обоюдному удовольствию, мы вернулись к изначальной практике, то бишь к пространным беседам о писательских делах.
Шли годы, и мой творческий кризис разрастался вширь, ввысь и вглубь. И однажды я понял, в чем проблема. Это все из-за жёны! Надо что-то предпринять в ее отношении, и жизнь наладится.
Через два развода я понял: жёны тут ни при чем.
«Нью-Йорк! – осенило меня затем. – Это ты виноват! Да как можно работать в столь неуютной среде! Мне подавай теплое солнышко, блистающий морской простор, оливковые рощи и одиночество».
И я перебрался на остров Ибица. Снял трехсотлетний сельский дом на холме, с видом на Средиземное море. Там отсутствовало электричество, зато комнат было аж четыре и любая годилась на роль кабинета. Сперва я попробовал работать наверху, в красивых светлых залах. Увы, мне никак не удавалось сосредоточиться, слишком много времени я тратил на любование потрясающими видами. Тогда я перебрался вниз, где было сумрачно и сыро, а единственное крошечное оконце зарешечено на случай пиратского нападения. В этой темнице уже ничто не отвлекало меня, но и там я не смог работать – слишком уж сильно чадила керосиновая лампа.
Спустя какое-то время я нашел выход. И это был выход в буквальном смысле. Что меня заставляет вести противоестественный образ жизни, сиднем сидя в четырех стенах? И вот я на пляже… да только морока никуда не делась. Теперь мне досаждали палящее солнце и неуемный ветер, забивающий песком пишмашинку. Я попытался сочинять в тени дерева – оттуда меня прогнали мухи. Перебрался в кафе – там слишком шумели официанты.
Я отказался от красот Ибицы и переселился в Лондон, будучи убежден, что проблема моя коренится в отсутствии самодисциплины. А раз так, надо искусственными способами добиваться того, чем меня обделила природа. В произвольном порядке сейчас изложу несколько методов, которые мне удалось разработать.
Пребывая в творческом ступоре, я всеми правдами и неправдами уклоняюсь от писательской работы, – это понятно. Но чем меньше я пишу, тем меньше уверенности, что я вообще умею писать; по мере падения выработки усугубляется угнетенное состояние, и с каждым разом все страшнее приниматься за дело. Чем же разорвать этот порочный круг? Трудом, и только трудом, – такова жестокая правда. Если не хочу растерять литературные способности, я должен постоянно практиковаться в своем ремесле. Я обязан продуцировать непрерывный поток слов! Но как этого добиться в творческом кризисе?!
И вот однажды, пытаясь решить сию дилемму, я поклялся ежедневно писать пять тысяч слов. В смысле, не писать, а печатать. Объем текста – единственное ограничение, а сам текст может представлять собой все что угодно, даже откровенную чепуху. Пусть это будет нагромождение никак не связанных понятий, пусть это будет мое без конца повторяющееся имя. Хоть сдохни, Боб, но выдай эти пять тысяч слов за день!
Вам такая задача кажется простой? Уверяю вас, на практике все гораздо сложнее. Сначала шло как по маслу, но уже на другой день мой запас банальностей исчерпался досуха. А на выходе получалось примерно следующее:
«Ага, ну вот мы наконец и добрались… почти добрались до конца страницы. Давай, дружок, напрягись, осталось совсем чуть-чуть… Ура, есть страница! Это была девятнадцатая, а теперь начинаем двадцатую, она на сегодня будет последняя… Какое, к черту, на сегодня, уже наступило завтра, полчетвертого ночи, и кажется, будто я этим занимаюсь сто лет! Но двадцатая страница – последняя, самая распоследняя, вот сейчас покончу с безумной бредятиной и займусь чем-нибудь другим, чем угодно, только не этой писаниной, будь она миллион раз про клята! Надоело, надоело, надоело! О господи, еще три чет верти страницы осталось. Эй, слова-словечки, куда же вы все подевались, когда до зарезу мне нужны? Живо иди те к папочке и избавьте его от этой чудовищной пытки! Господи боже, я с ума схожу, с ума схожу, с ума схожу… Но постой-ка, неужели такое возможно? Да! Конец страницы близок. Здравствуй, конец страницы, спаситель ты мой драгоценный! Я закончил, закончил, закончил!»
