Александр Киричек - Водоем. Часть 1. Погасшая звезда
Но вместо того, чтобы пойти на поводу своей самости, вместо объятий и слов извинения, «начмед» неожиданным для себя приниженным тоном снова спросил:
— А как дела в училище? Как сессия?
— Теперь у нас не училище, а медицинский колледж.
— Ну, конечно-конечно, коллéдж! И как там в коллéдже или в кóлледже?
— В кóлледже, конечно. Да все хорошо. Остался последний экзамен — по философии.
— По философии???
— Да, а что?
— Да нет, ничего. Раньше философию только в вузах изучали, а теперь, значит, и в колледжах?
— Да, наш курс — первый, который по новой программе учится. И вообще раньше в медучилищах не было очно-заочной формы, так что мы и в этом первые.
— Да знаю-знаю. Ну, и как, к экзамену готова или, может, Наталье Семеновне позвонить, подстраховать, так сказать?
— Не, не стоит звонить. Вы же знаете, я все сама сдаю. А философия мне легко дается, так что проблем не должно быть.
— А другие экзамены как сдала?
— Нормально. По всем круглые автоматы. Только одна «четверка» — по «инфекционным болезням»… Правда, это был не экзамен, а дифференцированный зачет, промежуточный, в диплом не идет…
— Все равно жалко. Небось, какая-нибудь «старая дева» принимала?
— Да… Такова уж моя судьба: испытывать благосклонность мужчин и черную зависть женщин! — сказала она с какой-то гордо-стоической интонацией, и глаза снова заблестели предчувствием плача.
— Ладно, Светлана, иди уж, а то ко мне, кажется, важные гости подъехали, — закончил грустно-прекрасную беседу «начмед», увидев в окно, как к главному входу подкатил черный «газон», на котором два-три раза в неделю в «епархию» Сенцова привозили какого-нибудь незадачливого курсанта — то с переломом, то с аппендицитом, то с расстройством кишечника, а нередко просто с температурой, причины которой надо было еще уточнять.
Светлана тоже краем глаза увидела автомобиль и тут же вспомнила скорбную новость, которая прилетела в госпиталь вместе с телами погибших и уже завершала свой быстротечный облет. Девушка узнала о случившемся каких-то полчаса назад и приняла беду в некоторой степени и как свою собственную — она имела непосредственное отношение и к летному институту, ибо именно его заканчивал ее муж, и к военной авиации в целом, в которой служил её отец. Поэтому в тот самый момент, когда она увидела выходящих из автомобиля мужчин, один из которых был в новенькой, еще непривычной, синей форме, точнее, синими были только брюки, а рубашка — сочно-голубой, некий внутренний голос заставил её повременить с уходом, намекнув, что для неё сейчас очень важно остаться. И она осталась, так как привыкла подчиняться своему голосу, который никогда её не подводил.
— Дмитрий Николаевич, можно мне остаться? — с весьма решительной интонацией обратилась она к начальнику, глядя ему прямо в глаза.
— Остаться? Зачем? — пожал плечами «начмед», хотя в глубине души ему хотелось вообще никогда не расставаться с этой прелестной дéвицей.
— Как вы не понимаете! Ведь мой муж учился в этом училище! Мой отец… И вообще, мало ли что может случиться, может этому полковнику станет плохо… и…
Она говорила настолько жестко, почти гневно, что Сенцов понял, что ей действительно очень надо остаться, и в словах её был резон, была настоящая правда, но позволить сопливой девчонке, пусть и красавице, давить на себя, собой управлять, повелевать, он не мог и, прекрасно понимая, что совершает ошибку, что делает ей больно, — в некоторой степени неожиданно даже для себя самого, — вдруг резко гаркнул:
— Медсестра Копылова, идите на свое рабочее место и выполняйте свои прямые обязанности!!!
Девушка наградила его заслуженно жестоким, почти ненавидящим взглядом, затем глубоко вздохнула, расправила плечи, всем своим телом как бы говоря: «Ну, что же, это вам так даром не пройдет!», и молча выскочила из кабинета.
«И зачем я так с ней сегодня? — сказал себе Сенцов. — Хорошая девчонка, добросовестный работник, больные её обожают, обожают потому, что у нее кроме телесной красоты есть еще и доброе сердце, а я в него нагадил! Ну, и скотина же я. И что со мной, куда меня несет?… А ведь я хотел ей сделать больно. Но почему? Потому что она молода и красива, а я стар и невысок ростом? Возможно так, но лишь отчасти. Потому что она никогда не будет моей? Да, конечно, но все же и не это главное. А что главное?…»
Но ответить на вопрос «начмед» так и не успел — в этот кульминационный момент дверь кабинета распахнулась, и вошли они — те, кто приехал на черно-траурном «газоне».
— Привет, Дмитрий Николаевич! — пробаритонил Свешников.
— Здравствуйте, — грустно прошептал Костров.
— Приветствую вас, други мои, заходите, рассаживайтесь, — Сенцов двинулся навстречу гостям, приветственно-двусмысленно протягивая руки — то ли для объятий, то ли для рукопожатий. Но в результате обнял он только Свешникова, а едва знакомому генеральскому сынку только пожал руку.
— Мои соболезнования, мезами, — продолжил «начмед». — Такие люди, гордость города, всей страны и так нелепо нас покидают. Ну, давайте по существу. Докладываю. Тела привезли, сразу скажу — состояние не ахти. Авария есть авария. Но все сделаем как надо — не беспокойтесь. Загримируем, залатаем, подкрасим, оденем. Однако сначала надо будет вскрытие сделать. Так положено с людьми такого ранга, даже если причины смерти очевидны. Петр Васильевич все сделает как надо — аккуратно, быстро. Вы уж извините за деловой, несколько циничный тон, но иначе и не скажешь…
— Да все нормально, Дмитрий Николаич! К цинизму нам не привыкать, верно, Сергей, — словно ища поддержки, Свешников обратился к Кострову-младшему, но тот ничего не ответил — сейчас ему было уже совсем не до юмора.
— Когда и во сколько будут похороны? — осведомился Сенцов.
— Во вторник. Думаю, что часа в три, а до того надо организовать прощание, думаю, что часов с 10–11 утра, — продолжил уже вполне деловую беседу Свешников.
— Ясненько. Значит, часов в 9 будете забирать. Так-с, что еще… Гробы сами закажете и привезете или нам поручите?
— Сами, все сами, Дмитрий Николаич. Вы только их оденьте. Когда надо привезти одежду и какую именно?
— Генералу надо парадный мундир. Это ясно. А вот супруге — платье. Лучше темненькое и свободное, с длинными рукавами. А уж платочек на голову и саваны мы сами найдем…
С этого мгновения Сергей, уже до того терявший ощущение реальности и впадавший в легкий транс, окончательно отключился от происходящего. Он слышал, но не слушал, помнил, что случилось что-то страшное, но не помнил, что именно. Из тела что-то начало рваться наружу, настойчиво и неотвязно. Это была тошнота, но Костров не понимал и этого. Мир физический стал уплывать, растворяться, но новой реальности на его месте не оказалось… И вот, когда его должна была настигнуть рвота, вдруг все стихло. Отпустило…
Полковники же были настолько увлечены беседой, что на время забыли о Кострове и просто не заметили, что с ним что-то не так. Когда же о нем вспомнили, то все уже закончилось.
— Сергей, ну, что, мы пойдем с Николаичем в морг, посмотрим, что да как, а ты останешься или с нами? — окончательно вывел его из тошнотворного состояния Свешников.
— А мне нужно с вами? — не совсем понимая, что ему предлагается, отвечал Костров.
Мужчины понимающе переглянулись, и после секундной паузы вступил с разъяснениями Сенцов:
— Понимаете ли, молодой человек, хоть я и часто встречался с вашим отцом, но вот опознать его права не имею. А уж вашу родительницу — и тем более — простите, не был знаком с ней лично, — зачем-то лукавил «начмед», прекрасно помнивший и саму Веру Сергеевну, и то, как пользовал её в своей вотчине несколько лет назад, когда… Впрочем, это совсем другая история…
— К сожалению, — продолжал методично разъяснять суть дела Сенцов, — все наши действия определяются вышестоящими приказами и инструкциями, и вот согласно одной из них, утвержденной самим министром обороны СССР, но продолжающей действовать и поныне, все высшие военачальники, погибшие в результате… ну, неважно, чего… и их родственники тоже должны быть опознаны как минимум двумя лицами, близко их знавшими — будь то родственники или сослуживцы, о чем затем составляется и подписывается соответствующий протокол… Я понятно говорю?
— Да, вполне, — чувствуя приближение грустной перспективы встречи с телами родителей, отвечал Костров.
— Конечно, в принципе мы можем вызвать кого-то из училища, — продолжал начальник госпиталя, любивший поговорить и показать свою компетентность и добросовестность, — или даже взять вашего водителя, но все же будет лучше, если вы сами, ведь вы, если не ошибаюсь, их единственный сын?
— Да, конечно. Я согласен. Пойдемте?
— Да, время — деньги, — пробаритонил Свешников, и только спустя мгновение осознал, что сам невольно говорит как циник, хотя четвертью часа ранее осуждал за это молодого парня, оставшегося сиротой.
