Мирча Элиаде - Серампорские ночи
Мы распрощались с Чаттерджи и отправились прямиком в Калькутту. Мы в самом деле были порядком измотаны и первое время даже не разговаривали. Наконец Ванманен повернулся к Баджу.
— Ты понимаешь, надеюсь, что не стоит болтать об этой истории…
Бадж задумчиво кивнул.
— Мы пали жертвой дьявольской галлюцинации, — шепотом сказал Богданов.
— Если бы только галлюцинации, — отозвался Бадж.
Мы снова замолчали, не глядя друг на друга.
— Не понимаю, зачем Сурену Бозе понадобилось натолкнуть нас на такие страсти, — сказал Ванманен. — Мне будет теперь нелегко подать ему руку…
— Но, может быть, мы сами невольно вторглись куда не следует? — предположил я.
— Так или иначе, — заключил Ванманен, — все это должно остаться между нами. По возможности надо избегать Бозе, а если он идет навстречу и деваться некуда, тогда ведите себя так, будто ничего не произошло…
VIII
Ни один из нас больше не попал в Серампор. Богданов слег в лихорадке, Ванманен ходил чернее тучи, а Бадж бросил привычку проводить уикенды в своем бунгало. Вскоре мы узнали, что он продал его за бесценок.
Обстоятельства, которые не имеют никакого отношения к этому рассказу, вынудили меня срочно покинуть Калькутту и отправиться искать тишины в одном из монастырей на западных отрогах Гималаев, в окрестностях Хардвара. Сурена Бозе после того случая в Серампоре я встретил лишь раз. Я побледнел при виде его, но уклониться от встречи было поздно. Мы довольно вяло поговорили — он, как обычно, расспрашивал про мои занятия, я скупо отвечал. Все же он не смог отказать себе в удовольствии бросить камешек в огород Ванманена.
— Наш старый приятель слишком много пьет для здешнего климата… — сказал он, явно провоцируя меня этой заведомой клеветой.
Я промолчал, поскольку обещал ни с кем, тем более с Суреном Бозе, не обсуждать происшествие в Серампоре.
Однако, поселившись в Гималаях, в Ришикеше, и проведя там много месяцев, я все же нарушил обещание и рассказал Свами Шивананде, человеку, с которым сошелся ближе всех в монастыре, о нашем необыкновенном приключении. Да и как было не рассказать, если он сам когда-то изучал и практиковал тантру, если от него только я могла прийти разгадка тайн, непосильных для моего незрелого ума. Свами Шивананда был личностью замечательной. Сингапурский медик, женатый, имевший двоих детей, в один прекрасный день он все бросил и ушел искать спасения в гималайский монастырь. Я бы хотел описать когда-нибудь удивительную жизнь этого медика-аскета, который пешком обошел всю Индию, участвовал в религиозных церемониях всех сект и изучил все философии в поисках спокойствия для собственной души. Он нашел то, что искал, в хижине на берегу Ганга, в Ришикеше, где обосновался лет за семь до моего прибытия туда. Обосновался — не совсем точно сказано, поскольку шесть месяцев в году он проводил в дороге, то восходя к снежным вершинам Бхадринатха, то спускаясь в Пондишери или Рамешварам.
Однажды вечером, когда мы гуляли по берегу реки, огибая большие камни, скатившиеся с гор, я открылся ему и рассказал о происшествии, участником которого стал помимо своей воли. Как обычно, отужинав, я зашел за ним в его хижину, и мы не спеша зашагали в сторону Лакшманджулы, держась поближе к воде. Когда я кончил рассказ, он с улыбкой обернулся ко мне.
— И у тебя есть какое-нибудь объяснение этим чудесам?
Я отвечал, что перебрал множество объяснений, но полностью меня не удовлетворяет ни одно. В одном я уверен: происшедшим с нами мы обязаны тому факту, что невольно оказались слишком близко от места, где Сурен Бозе совершал в ту ночь тайный ритуал.
— Однако я не понимаю, — продолжал я, — как могли мы, находясь в бунгало Баджа, помешать развернуться этому чудовищному ритуалу? Может быть, для ритуала требуется чрезвычайно обширная сакральная зона, — может быть, развязываются совершенно особые магические силы, подразумевающие обрамление самое зловещее и к тому же неблагопристойное? В таком случае, выехав из дому — или не выезжая вовсе, как утверждают шофер и слуги, — мы либо вторглись в ритуальную зону, либо находились от нее непозволительно близко и так или иначе оказались в ареале медитации Сурена Бозе. Тогда он, чтобы мы не мешались, отодвинул нас своей оккультной силой в другое пространство и в другое время, спроецировал нас в тот эпизод, который имел место сто пятьдесят лет тому назад под Серампором, и сделал своего рода свидетелями убийства юной жены Ниламвары Дасы…
Свами Шивананда слушал меня со вниманием, но с лица его не сходила добрая, терпеливая улыбка.
— Рассуждаешь ты, во всяком случае, как настоящий детектив, — заметил он, посмеиваясь.
— Я так рассуждаю, поскольку у меня есть специальная теория чудесного, — подхватил я, — но этот случай чудом не был, это была игра магических сил низшей природы, дьявольской…
— Тантра не знает нравственных определений для магических сил, о которых ты говоришь, — возразил он. — В этом отношении она схожа с вашей физикой, с европейскими представлениями об объективном характере силы…
Однако я горел желанием услышать от него толкование происшествия и совсем не был расположен слушать про сходство и различие между тантрой и европейской наукой. Так что я прервал его:
— В любом случае — выезжали мы со двора бунгало или нет — не это вызывает во мне самые большие недоумения, а вот какая подробность, позвольте, я вам о ней сейчас расскажу… Итак, я прекрасно понимаю, что нас вырвали из нашего времени и пространства и сделали свидетелями преступления, совершенного полтора столетия назад в тех же самых местах. Лес, что мы видели, с определенного момента стал тогдашним лесом: очень большим, со старыми, почтенными деревьями, их постепенно вырубали весь прошлый век и, конечно, вырубили. Дом Ниламвары, тоже постройки восемнадцатого века, был, как я узнал, одной из нескольких его вилл в окрестностях Серампора; впоследствии его сровняли с землей. Люди, которые несли на носилках тело юной Лилы, тоже были одеты, как в восемнадцатом веке, в тюрбаны и шаровары, теперь в Бенгале так не ходят. Все это я могу понять. И я бы не удивился, если бы мы трое действительно оказались свидетелями убийства молодой женщины и скорби в доме ее мужа. Но нам дали лишь слышать ее крики, и, хотя мы метались во все стороны, мы никого не увидели: ни ее, ни похитителей. А вот что совсем для меня непостижимо, так это момент нашего входа в дом Ниламвары Дасы. Было бы естественным, если бы мы застали его предающимся скорби полуторавековой давности, застали, и ничего более. Однако тут не имело места простое повторение событий, в их ход вторглись новые черточки, привнесенные нашим появлением в доме. Мы говорили с Ниламварой, и он нам отвечал. Он даже сказал Богданову, что не понимает по-английски. Однако такого ведь не было сто пятьдесят лет назад! Значит, мы не просто присутствовали при сцене, некогда случившейся, но мы вмешались в эту сцену, видоизменив ее нашим присутствием, которое действующие лица приняли во внимание, и нашими вопросами, на которые они отвечали. Кроме того, два главных персонажа, старый слуга и сам Ниламвара, показались нам неестественно скованными в движениях. Если бы я узнал от Чаттерджи, что они оба умерли той же ночью, когда была убита Лила, я бы понял, что мы имеем дело с их спектральными телами в момент смерти. Но Даса жил еще сколько-то времени после смерти жены, и то же можно предположить про его слугу. Следовательно, их вид в ту ночь не был тем, какой они имели, когда умирали, годы спустя. Тогда чем же объяснить их оцепенелость? Эпизод, при котором мы присутствовали, — убийство Лилы, — не предполагал, что их самих коснется трупное окоченение. Таким образом, это было не просто точное повторение при нас события, но повторение события, которое мы модифицировали, — вот что превосходит пределы человеческого понимания. Если мой разум еще может принять гипотезу, что благодаря каким-то неизвестным силам я в состоянии выпадать из времени и своими глазами видеть события прошлого, то тот же разум отказывается принять возможность модификации структуры и внешнего облика этих событий. Я принимаю гипотезу, что мог бы наблюдать битву при Ватерлоо, но наблюдать битву при Ватерлоо, в которой побеждает Наполеон, — это выше моего разумения…
Свами Шивананда рассмеялся и взял меня под руку.
— Твое логическое построение очень красиво, но совершенно ошибочно, — сказал он и вдруг предложил: — Однако не хочешь ли пройтись в гору?
Я последовал за ним вверх по тропе, ведущей от берега Ганга в лес.
— И ошибочно потому, — продолжал он, — что ты придаешь качество реальности событиям, будь они прошлые, настоящие или будущие. Ведь ни одно событие в нашем мире не имеет реальности, дорогой мой. Все, что происходит в этом космосе, иллюзорно. И смерть Лилы и скорбь ее мужа, и встреча между вами, живыми людьми, и их тенями — все это мираж. А в мире видимостей, где ни единая вещь, ни единое событие не обладают устойчивостью, не имеют собственного бытия, кто угодно может стать владыкой над теми силами, которые вы зовете оккультными, кто угодно может хозяйничать по своему усмотрению. Естественно, и он не сотворит ничего существенного, а только игру иллюзий.
