Алексей Оутерицкий - Немцы в городе
– Да откуда у нас, китайцев, взяться таким рекам… – традиционно уныло ответил Джеминг, и традиционно развел руками. – Если и есть в Китае большие реки, то таковыми они считаются только по нашим мелким китайским меркам.
– Ну скажи мне хоть их названия, – снисходительно предложил я и с глубокой решительностью затянулся козьей ногой.
– Янцзы и Хуанхэ, – сказал Джеминг и его вид стал мечтательным, то есть узкие глаза исчезли окончательно с его крупнощекастого лица от непроизвольного счастливого прищура.
– Интересно… – вдумчиво сказал я. – А что означают эти имена?
– Голубая река и Желтая река.
– Янц… – с усилием выговорил я, – Янцзы, это река Голубая?
– Да.
– А Хуанхэ…
– Желтая, – со вздохом сказал Джеминг, а мои внутренности, твердо стоящие на несгибаемой гражданской позиции, вдруг неопровержимо перевернулись.
Как река может стать голубой, это я понять сумел, хотя на самом деле все реки просто темные, это понятно каждому не желающему обманываться пролетарскому глазу. Голубыми, себе под стать, их делают поэты, вся эта патлатая бездарь, попросту не желающая работать и поэтому сочиняющая никому не нужные рифмы. Но как река может быть желтой… До такого, пожалуй, не додумались бы даже эти никчемные буржуазные прихвостни.
– Как река может быть желтой? – растерянно переспросил я, даже забыв о тлеющей в пальцах козьей ноге, так вдруг нестерпимо захотелось мне увидеть эту Желтую реку.
– Она проходит через Лессовое плато, состоящее из трехсотметровой толщи легкоразмываемого песка, – пояснил Джеминг, и я прикусил губу – такое пояснение показалось моему пытливому уму слишком простым или даже обманчивым, ставящим целью сокрыть какую-то тайну, запутать любопытного чужака, могущего на эту ценную во всех отношениях реку покуситься. – Там воды реки становятся мутными, приобретая желтый цвет.
– А откуда ты будешь родом сам, Джеминг? – додумался я до вопроса, который давно следовало задать китайцу, повинуясь революционной бдительности.
– Из провинции Гуандун. Столицей там город Гуанчжоу, – сказал китаец и вздохнул.
– И большой он, этот твой Гуанч… Гуанчжоу?
– Десять миллионов человек. То есть, не человек, а китайцев.
– Буржуазный, выходит, город-то, совсем как ихняя Москва… Небось, и классовая борьба в ем неотвратимо обостряется?
– Обостряется, Иван Лисыч, ох как обостряется…
Я тоже вздохнул и почувствовал, как дотлевшая до корня самокрутка обожгла пальцы.
Мы долго сидели молча и думали каждый о своем, хотя, конечно, мои мысли имели для всеобщего мирового пространства куда большую ценность, чем мысли какого-то неосознанного басурмана. Да и думал ли он о чем-нибудь? Может, просто сидел, изображая задумчивость, а сам вынашивал запрещенные антиреволюционные помыслы.
– Давай спать, Джеминг, – наконец сказал я и опять вздохнул.
И когда китаец встал, намереваясь брести к своим, давно спавшим вповалку возле затухающего без пригляда костра, сказал с надлежащей партийной прямотой, ему вослед, точнехонько в жирную от комбикорма спину:
– Эх, ты, Джеминг… Сам китаец, а о своей реке толком не знаешь… Как она может быть желтой от песка? Нет, неверно это. Так что, можно сказать, не смог ты разгадать ее тайну, тот неприкасаемый, можно сказать, секрет, что она несет в своих натруженных пролетарских водах… Но и от меня разгадки не жди, не скажу я тебе ту разгадку, потому что каждый должен дойти до нее сам…
И когда меня сморил тревожный сон конвоира, увидел я великую реку, несущую в своем стремительном беге чистейшее золото, переливающееся и сверкающее при каждом ее многозначительном всплеске. Оттого и были ее воды желтыми…
И не было после того разговора минуты, которую бы я не думал о той реке, каковую мировая природа ошибочно подарила китайцам, хотя такая река, конечно же, должна была принадлежать исключительно победившему классу пролетариата, чтобы пополнить его восприимчивый к новому кругозор и одарить прочими эстетическими радостями общего жизневосприятия.
И мучился я этим вопросом до тех пор, пока не догадался в какой-то ответственный момент истории точно, что не может быть в Китае такой реки, чтобы величием своим она превосходила нашу, российскую, и, следовательно, манящая названием и сущностью своей Хуанхэ брала исток у нас, аккурат на территории Российской Федерации, и только вследствие нашей пролетарской доброты и великодушного международного курса было позволено нашим трудовым народом пользоваться этой рекой и отсталым в политическом и ином отношении китайцам…
И снилась мне эта река каждую ночь, да так преступно занимала весь мой сон, что наутро я испытывал чувство не проходящей душевной вины, потому что в этот ночной момент, выходит, оставлял свой круглосуточный пост и по той причине не мог прочно контролировать доверенный мне дальневосточным комиссаром конвоируемый китайский элемент.
А элемент тот тем временем все больше разъедался на выбиваемых мной комбикормовых харчах, и в итоге этого непреложного факта раздобрел просто до недопустимого для рабочего класса состояния – так, что мне приходилось подталкивать китайцев в их широченные спины, если степь путем неожиданного изменения рельефа своей неровной местности решала устроить нам очередное испытание в виде трудного проверочного подъема.
На некоторых комбинатах я побывал уже по несколько раз, меня везде узнавали и выдавали провиант немедля и в полном объеме, понимая, что я все равно выколочу из них положенный харч путем отрывания пуговиц с ворота гимнастерки и самовольной порчи ткани тельняшки, которые я, используя иголку и нитку, добросовестно чинил после каждого посещения очередного питательного пункта. И сдавалось мне, что это путешествие есть ни что иное, как проверка руководством моей революционной самосознательности, испытание, имеющее целью выявить, достоин ли я новой жизни, осознал ли недопустимость своего прежнего поведения, когда подобно распоследнему буржую обжирался из чистых тарелок с золотыми каемками паштетами фуа-гра и прочими недопустимыми для рабочего человека гастрономическими крайностями, в то время как настоящему представителю нового мирового поколения надлежало питаться с газеты, хватая незатейливую экологическую еду пальцами, которые непременно должны быть желтыми от табака подобно циррозным водам красивой русско-китайской реки.
И когда я совсем уже уверился в факте воспитательной миссии конвоирования и решил, что буду все дальнейшее обозримое будущее водить китайцев по степи, случилось неожиданное…
– Ни хрена себе… – не веря глазам, пробормотал сторож питательного комбината номер двадцать пять, когда увидел моих китайцев, у которых от излишеств собственного веса подгибались похожие на гигантские сардельки ноги, и по этой незатейливой причине они не смогли стоять перед воротами, а попадали на землю подобно кеглям в буржуазном кегельбане, и тяжело, со свистом легких, дышали, напоминая рыб, получающих жизненный кислород через красные добывающие жабры. – Это как же ты, мил человек, смог их сюда довести…
И не дождавшись от меня ответа, поскольку я как раз скручивал козью ногу и по причине отвлечения внимания не смог надлежащим образом своевременно собраться с мыслями, радостно сказал:
– Сейчас позвоню, доложу о таком невероятном факте руководству.
И побежал крутить ручку своего вахтерского телефона…
Выбежавший вскоре работный человек в чине мастера, облаченный в длинный брезентовый фартук, сначала недоверчиво уставился на китайцев, затем потряс мне в крепком рабочем рукопожатии кисть, и сказал:
– Сейчас быстро всех на весы, зафиксировать привес… А потом конвоируй их, мил человек, в пятый цех, там на воротах номер прописан, найдешь… – И не давая мне обстоятельно что-то ответить, указательно бросил вахтеру: – Пропустить немедля.
И я пошел расталкивать недопустимо придремавшихся на траве китайцев, чтобы гнать их на весовую площадку…
– Загоняй их внутрь, – буркнул после тщательной измерительной процедуры неприветливого вида работник в таком же брезентовом фартуке, и удалился в какие-то темные коридоры, не обращая на меня дальнейшего внимания и поставив тем в затруднительное положение по причине невозможности задать ему всевозможные уточняющие вопросы.
– Давайте сюда… – бросил я в свою очередь подопечным и те через раскрытые деревянные ворота безразлично побрели внутрь похожего на хлев приемного цеха, где оказалась еще одна группа дремлющих на раскиданном повсюду сене китайцев. Те, как отметил я с гордостью, телесными габаритами оказались куда меньше моих, хотя и в их организмах не проглядывалось ни единого костяного угла, все они, как один, были упитаны до крайней степени круглобокости.
