Алексей Бычков - Энциклопедия языческих богов. Мифы древних славян
а Испр.; в ркп. Минотару.
1 Миф о Тезее в изложении Малалы существенно отличается от традиционной версии: Минотавр из чудовища превращается в критского царя, наследника Миноса на престоле; отец Минотавра, также, вероятно, был понят как обыкновенный человек; Эней прибывает на
Крит не в числе афинян, обречённых на съедение Минотавру, а по приглашению критских, бояр; Ариадна не помогает Тезею, но брошенная им, становится не женой Диониса, а жрицей в храме этого бога, и т. д. 2 Упоминается миф о борьбе Геракла с Антеем. 3 Дардан — дед, а Лаомедонт — отец троянского царя Приама. 4 Женами Тесея были Антиопа и Федра; кто имеется здесь в виду — неясно.
ИЗ «ТРОЯНСКОЙ ИСТОРИИ» ГВИДО ДЕ КОЛУМНА
Фрагмент из древнейшей редакции перевода «Троянской истории» Гвидо де Колумна — рассказ Одиссея царю Идоменею о своих странствиях — публикуется по рукописи ГИМ, Музейское собр., № 358, середина XVI в. (первому тому Лицевого свода), л. 973 об. — 979 об. Орфография оригинала упрощена.
Истинно есть, господи царю, да по взятии Трои, коего взятия.а аз часть неложно велия бех, с корабли своими, многими богатствы обремененными от богатств трояньскых, во множестве злата и сребра и во опещении многих моих раб пучине вдахся, и по многи дни пловущи ми спешно, в некое пристанище, иже Мирна[3] опще именуется, первое здрав пристах, идеже со своими за прохлаждение снидох. И ту без боязни чрез некие дни пребых, зане ту нихто ми пакость нанесе.
Посем от предреченного пристанища отеидох, и время ми ласкавше, поспешно в пристанище, иже именуется Калостофагес2, здрав приидох, идеже паки с своими чрез некие пребых. И егда лестнии ветри на поспешное время научаху, от того пристанища отступих, паки по ряду здраво плых. Тогда внезапу буря ветреная возможе, и аер от ведрости скоро бысть темен, безвестным плаванием ныне семо, ныне овамо в пагубеб зелныя бури озлобе. Последи буря она меня понуди в Сисилою3 обратитися зело неволею, идеже озлобления многия потерпех и труды болта. Бо в Сисилии два брата царя, иже един звашеся Стригон, а другии звашеся Сикаон. Се два царя нападоша на мя и на моих, видящи корабли моя богатств толиких поленых, пограбиша их силно и все, еже обретоша в них, отнесоша во множестве своих оружных. И того горши, яже наидоша два сына их, воини зело храбри и зело бранни, ихже един звашеся Алифам, а другии — Полифем4. Сии нападоша на воины моя и сто убита от них, меня изымаша и Алфенора, обещника моего, и заключшпа нас в некоем городке в темнице. Сей Полифем име некую сестру, деву красну, юже виде Алфенор в похотениа ея разжеся и у вязе любовью ея, бысть зело безумен. По шесть же месяц поймана в Сисилии держа мя Полифем, но последи помилова мя и со мною Алфенора освободи. И последи он Полифем много яди учини и чести, но Алфенор в своей зелнои любви толико трудися, да яко сестру Полифемову любляше, во время нощи у таибника отча изят и тое с собою приводе, еже егда прииде в слух его, сущим оскорбишася зело. Сего ради той же Полифем паки на мя и моих тое же нощи вооружися в велице множестве воин. И бывшу устремлению на моих, и его сущий приобретоша Полифемову сестру, и последи Полифем на мя нападе, и егда от него настоящих себе защитити, едино око ему изяхв. И со обещники своими вставшими в корабли своя внидох и тое же нощи в них от Сисилии отидох. Потом прямым плаванием текох во Елиду остров, ветр мя принесе, аки не хотяща5.
В сем же острове бяху две отроковицы сестры, зело красны, того острова госпожи, яже в черной хитрости и заклинания зело научены имяхуся. Елико же во остров сей плавающих случаи принесет, и те две сестры не толико их красотою, елико волшебными их обавании толь прилежно пленяху, да никая надежда бяше вшедшим от острова мощно отити, вся иная попечения оставя. Сих же едина, яже наипаче всей хитрости бе учена, Сирсеи именем нарицашеся, а другая своим именем Калифа6. В власть же сих двоих счастие мя приводе. Их же едина, сииречь Сирсес, моею паки любовию упися, своя смеша пи-т(ь)я и обавании своих козней, толь безумие мя прилаща, да яко год цел не бе мне воля от нея отити. В той же год Сирсес бысть непраздна и зачат от меня сына Телагона. И после родися от нея, возрасте и бысть мужь зело бранноносец. Аз же во умышлении своего отшествия попекохся, но Сирсес раагневася, своими волшебными хитростьми веруя мя задержати. Но аз, иже в той хитрости зело такоже бе наказан, спротивными деиствы вся ея ухищрения разруших и отнюдь уничижих. И зане сице хитрость поругается хитростью, спротивными слагании от хитростей Сирсины в толико превозмогоша силнее хитрости моя, да яко со всеми путники моими, тогда со мною сущими, Сирсес зело озлоблен отидох.
Но что ми ползова оно отшествие! Да не вдавшу ми ся на море, ветр принесе в землю царицы Калифы, яже мя своими хитростьми такс увязи и моих, до болшим временем, нсже восхотех меня задержа у себя. Но то закоснение не бе мне зело докучьно за красоту оноя царицы, в ней же чюдно цветяше, и за хотение благоволное, неже у неё обретох, яже угодити мне и моим зело прилежа. Последи прилежанием разума своего бысть, да от тое здрав отидох. Но в велице труда моего казни за неё хитрости мои едва отгнати возмогоша.
И понуди мя ветр пройти чрез некое место, бед многих исполнено. Доидох бо того на море, в немже сиренес суть, яже суть велия дивеса морьская в пучине гулят. Суть от пупа вниз всяк образ рыбей имея, се же чюдны гласы чюдным шумом воздают в пении в толь сладце воспевании песней, да небеснаго вознепщуеши превзыти в гласех музичных, да яко беднии плавающие, егда до них дойдут, толикою сластию их пения пленяются, да яко паруси кораблей их спускаются, весла отлагают, от плавания отнюдь воздержащеся. Тако бо пение упояет, да яко бедные, слышаще, всех иных попечении тягости совлекутся, и толико их сладость удручит, да аки себе самых отшод забыв и нести не хотят. Егда в их мысли некий сон найдет, имже отшод уснут, ихже тогда сиренес спящих ощутит, корабли правления кормил оставленых, скоро опрометывают и топят, да яко плавающие в них спяще злым опровержением погружаются. В се бо сиренес впадох, да и спутники мои со мною сущими не обвиются подобным сна заблужением, своими хитростьми мои и их слух тако заткох, да их пения аз и спутники мои не слышаще. Их отнюдь победихом и боле тысящи от них убихом, да яко здрав в них преидох, от бед их иабавлени.
Потом пловущи, несчастный случаи меж сирти принеси и прапрудных мест и зане на 15 стадии поглощение их протязашеся8. Ту от того морьского поглощения боле половины кораблей многих пожрошася. Темже обещники мои пловущие в них от поглощения онаго морьского опровержением изгибоша. Аз же со другою половиною кораблей моих от того поглощения морьского изсторгеся, в Финикии пловущии доидох, идеже обретох дивная языка мучителя, иже напад на меня и моих болшуго часть мечем погуби, мало остави от них, и вся благая со мной сущая в кораблех взяша у меня. Человецы языка оного и меня изымаша и оставших со мною, в жестокие темницы заключиша. Потом свободиша мя и моих сущих заключеных, ничего ми отдаст от моих вещей. Сего ради в болшои нищете ведохся, обидох поледень, и последи в сию землю пристах, быв нищ и убог, якоже видиши. Се заповедах ти вси случаи свои: и отшед от Трои и в нищету како приидох.
ЗАМЕТКА О КАМЕННЫХ БАБАХ БЛИЗ МОСКВЫ
(Печ. по 3-й книге «Чтений» в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете 1870 года)
Кеннен указал Обоянский уезд, как границу распространения на север древних человекоподобных каменных изображений, называемых в наших южных степях «бабами». Между тем известно, что под Москвою, именно в Кунцеве, в имении, принадлежавшем прежде гг. Нарышкиным, а ныне гг. Солдатенкову и Солодовникову, находится такое же точно каменное изображение. Появление его на столь отдалённом севере объяснялось прихотью барства прошедшего века, хотя, при отсутствии всяких положительных данных, первоначальное место нахождения этой «каменной бабы» в большом отдалении от усадьбы и парка (более чем на версту), в глуши леса, на высоком холме, или мысе, образуемом рекою Москвою, на так называемом «Проклятом Месте», где видны следы какого-то древнего кладбища[4], могло бы несколько ослабить силу этого убеждения.
Несколько десятков лет эта «каменная баба» Кунцева обращала уже на себя внимание просвещённых русских людей и археологов; но всё это внимание ограничивалось лишь созерцанием древнего идола и упорным сохранением убеждения, что он перевезён сюда с юга России в недавнее время. На том всё и успокаивались, как успокаивались на многом, как успокаивались, например, и на мысли, что случайно найденные под Москвою и раскопанные Чертковым и Нечаевым курганы суть случайные могилы, какие-то «Татарские» курганы, покамест мне, новому в Москве человеку, не пришлось указать, что вся почва Московской губернии покрыта густо этими курганами, и что они не случайные, не Татарские, а курганы предшественников Славян в здешней местности. Так точно и в этом случае: никто, сколько мне известно, не полюбопытствовал доселе дознаться: не сохранилось ли у бывших владельцев Кунцева какого-нибудь письменного сведения, доказывающего, что действительно, по воле одного из их предков, или по какому-либо особенному случаю, издалека притащили сюда эту несчастную «бабу», и нет ли около Москвы других подобных «баб»? Спешу исправить дело, обращаясь ныне от имени науки к бывшим владельцам Кунцева с следующею покорнейшею просьбою: не благоволят ли они разыскать в своём семейном архиве какого-нибудь письменного приказания их предка времени Екатерины II касательно перевозки с юга России «каменной бабы», счёта, или какого-нибудь извещения об её доставке в Кунцево? Одним таким сведением они избавили бы нашу науку от напрасной потери времени, сил и издержек.
