Джек Лондон - Планшетка
— Ну, довольно, — сказал дядя Роберт, снимая руку с дощечки. Он наклонился и поправил очки.
— Конечно, это письмо, и написанное почерком лучшим, чем у каждого из вас. Льют, прочти, у тебя молодые глаза.
— О, какие росчерки! — воскликнула Льют, взглянув на бумагу. — И посмотрите, здесь два различных почерка.
Она начала читать.
— «Это первое поучение. Сосредоточь все внимание на следующей сентенции. „Я дух положительный, а ни в каком случае не отрицательный. Поэтому думай всегда о положительной любви. Выше всего любовь, и она даст тебе мир и гармонию. Твоя душа“…»
А тут начинается другой почерк. И вот что написано: «Бульфорк — 96. Дикси — 16. Золотой Якорь — 65. Золотая Гора — 13. Джин Бутлер — 70. Джембо — 75. Полярная Звезда — 42. Браунхот — 16. Железная Гора — 3».
— «Железная Гора» стоит довольно низко, — прошептал Бартон.
— Роберт, это опять твои шутки, — с упреком сказала тетя Милдред.
— Нет, я тут ни при чем, — оправдывался дядя Роберт. — Я только прочитал биржевой бюллетень. Но каким чертом — прошу прощения — эти цифры попали на бумагу, я не знаю.
— Это ваше подсознательное «я», — сказал Крис. — Вы прочитали биржевой бюллетень в сегодняшних газетах…
— Нет. Сегодня я не читал. На прошлой неделе я бегло взглянул на него.
— День или год — для подсознательного «я» безразлично, — сказала миссис Грантли. — Подсознательное «я» никогда не забывает. Но я не могу сказать, что это действительно подсознательное «я». Я пока отказываюсь объяснить происхождение этого послания.
— Ну а что вы скажете о первых фразах? — спросил дядя Роберт. — Это нечто вроде христианского поучения.
— Или теософского, — многозначительно сказала тетя Милдред. — Послание для какого-нибудь неофита.
— Ну, продолжайте, читайте остальное, — решительно распорядился ее муж.
— «Это приводит тебя в соприкосновение с высшими духами, — читала Льют. — Ты должна стать одной из нас, и твое имя будет „Ария“, и ты будешь… Победитель — 20, Власть — 12, Гора Колумбия — 18»… и… это все. Ах нет, здесь еще росчерк — «Ария из Кандора».
— Ну, как вы объясните эту теософскую штуку на базисе подсознательного «я», Крис? — вызывающе спросил дядя Роберт.
Крис пожал плечами:
— Не знаю, у меня нет никаких объяснений. Вы, должно быть, получили послание, которое направлялось кому-нибудь другому.
— Линии перепутались, а? — шутил дядя Роберт. — Я бы назвал это — «мультипликатор духовного беспроволочного телеграфа»…
— Какие все глупости, — сказала миссис Грантли. — Я никогда не думала, что «планшетка» может так вести себя. Какие-то влияния вредят ее работе. Я чувствовала это с самого начала. Может быть, это потому, что вы позволяете себе слишком много шуток. Вы чересчур веселы.
— Некоторая серьезность необходима в данном случае, — согласился Крис, кладя свою руку на дощечку. — Позвольте мне попробовать. И пусть никто не смеется и не позволяет себе никаких шуток. А если вы рискнете фыркнуть хоть раз, дядя Роберт, то вас может постигнуть… уж я и не знаю, какое оккультное мщение.
— Я буду смирнехонек, — сказал дядя Роберт. — Ну а если мне захочется фыркнуть, могу я потихонечку уйти?
Крис кивнул. Без всяких предварительных колебаний, едва только рука Криса коснулась дощечки, «планшетка» стала двигаться быстро и равномерно по бумаге.
— Посмотри на него, — шепнула Льют своей тетке, — как он бледен.
Крис посмотрел на Льют, услышал ее шепот. Она замолчала, и водворилось общее молчание. Слышно было только царапанье карандаша по бумаге. И вдруг словно что-то ужалило Криса — он отдернул руку. Со вздохом, зевая, он отошел от стола и смотрел на всех, точно человек, только что проснувшийся.
— Кажется, я написал что-то? — сказал он.
— Да, вы действительно написали, — подтвердила миссис Грантли довольным тоном, поднимая лист бумаги и вглядываясь в него.
— Читайте вслух, — попросил дядя Роберт.
— Это начинается одним словом: «Берегись», написанным три раза подряд и буквами гораздо большего размера, чем все остальное. «БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ!.. Крис Дунбар, я намерен уничтожить тебя. Я уже два раза покушался на твою жизнь, но неудачно. Теперь неудачи быть не может. Я так уверен в успехе, что не боюсь сказать тебе об этом. Мне не нужно говорить тебе — почему. Твое сердце знает. Зло, которое ты делаешь…» Тут обрывается.
Миссис Грантли положила бумагу на стол и посмотрела на Криса, на которого уже обратились все взгляды. Крис продолжал зевать, не в силах победить странной сонливости.
— Могу сказать, веселый оборот, — заметил дядя Роберт.
— «Я уже два раза покушался на твою жизнь», — еще раз прочитала миссис Грантли.
— На мою жизнь? — спросил Крис между двумя зевками. — Ну, на мою жизнь ни разу никто не покушался. Но что это со мной? Я засыпаю стоя.
— Ах, дружок! Вы думаете о людях с плотью и кровью, — засмеялся дядя Роберт. — А перед нами бесплотный дух. На вашу жизнь покушались невидимые существа. Может быть, руки какого-нибудь привидения пытались задушить вас во время сна.
— О, Крис, — воскликнула Льют, — а сегодня днем? Вы сказали, точно какая-то рука схватила поводья.
— Но ведь я шутил, — возразил он.
— Все-таки… — Льют не окончила своей мысли.
Миссис Грантли с любопытством прислушивалась.
— А что случилось сегодня? Вашей жизни угрожала опасность?
Сонливость Криса исчезла.
— Я сам начинаю интересоваться этим, — сказал он. — Мы об этом никому еще не рассказывали. Мой Бен сломал себе спину сегодня. Он бросился с обрыва, и я едва не погиб вместе с ним.
— Вот видите, — торжествующе произнесла миссис Грантли. — В этом есть что-то. Это предостережение. Да. А вчера вы ушиблись, когда ехали на лошади мисс Стори? Вот вам и два покушения.
Она с торжеством посмотрела на всех.
— Все это глупости, — рассмеялся дядя Роберт, но в его смехе чувствовалось скрытое раздражение. — Такие вещи не случаются в наши дни. У нас двадцатый век, дорогая моя. А все, что тут происходит, пахнет Средневековьем.
— Я делала очень много чудесных опытов с «планшеткой», — начала миссис Грантли, но быстро оборвала свою речь, подошла к столу и положила руку на дощечку.
— Кто вы? — спросила она. — Как ваше имя?
Дощечка немедленно начала писать. Все головы, за исключением головы мистера Бартона, наклонились над столом и следили за карандашом.
— Это Дик! — воскликнула тетя Милдред. И в ее голосе послышались истерические ноты.
Муж ее выпрямился, и его лицо в первый раз стало серьезным.
— Это подпись Дика, — сказал он. — Я узнал бы его почерк из тысячи других.
— «Дик Картис», — громко прочла миссис Грантли. — Кто это — Дик Картис?
— Но это замечательно, — заметил мистер Бартон, наклонившись над столом. — Почерк в обоих случаях один и тот же. Ловко, могу сказать, необыкновенно ловко! — прибавил он с восхищением.
— Покажите-ка, — потребовал дядя Роберт. Он взял бумагу и стал рассматривать ее.
— Да, это почерк Дика.
— Но кто такой Дик? — настаивала миссис Грантли. — Кто такой Дик Картис?
— Дик Картис — это капитан Ричард Картис, — ответил дядя Роберт.
— Это отец Льют, — прибавила тетя Милдред. — Льют носит нашу фамилию. Она никогда не видела отца. Он умер, когда ей было несколько недель. Это мой брат.
— Замечательно, необыкновенно, — повторила миссис Грантли, восстанавливая в своей памяти первое послание. — И действительно — два покушения на жизнь мистера Дунбара произошли. Здесь ничего нельзя объяснить подсознательным «я», потому что никто из нас не знал о том, что произошло с мистером Дунбаром.
— Но я-то знал, — ответил Крис, — и в это время держал руку на дощечке. Объяснение вполне простое…
— А почерк? — вмешался мистер Бартон. — То, что вы написали и что написала миссис Грантли, — совершенно одинаково.
Крис наклонился и сравнил написанное.
— И кроме того, — воскликнула миссис Грантли, — мистер Стори узнал почерк! — И она посмотрела на дядю Роберта, ожидая подтверждения.
Он наклонил голову.
— Да, это рука Дика, я готов поклясться.
А в это время в душе Льют поднимались давно забытые образы. Пока вокруг нее спорили и в воздухе звучали фразы — «психический феномен», «самогипноз», «пережиток необъяснимой истины», «спиритизм», в ее уме проносились картины детства, в которых такую большую роль играл ее отец, хотя она никогда его не видела. У нее была его сабля, несколько старых дагерротипов, она много слышала рассказов о нем, и на основании всего этого ее детское воображение нарисовало ей живой образ отца.
— Совершенно невозможно, чтобы одно подсознательное «я» заразило своим знанием другое «я», — говорила миссис Грантли.
Перед мысленным взором Льют встал образ отца верхом на рыжей боевой лошади. И рядом с его физическим образом она рисовала себе его характер, его храбрость, его пылкость, его верность идеалам старого рыцарского прошлого.
