Pale Fire - Вампир
Куртка была великовата: прежний владелец был повыше Эрика дюйма на три. Рукава доходили до середины кисти, но Эрик не стал их подворачивать, только туже затянул пояс. В левом кармане нашелся плетеный кожаный ремешок, до сих пор слабо пахнущий потом. Эрик убрал под него длинные пепельные волосы. Намотал на левый кулак цепь с гирькой. Проверил, легко ли выходит меч из заплечных ножен.
Движение в зеркале его остановило. Там отразился юноша, почти мальчик, бледноволосый и темноглазый, с породистым носом, нежной кожей и недобрым оскалом.
— Вампиры не отражаются в зеркалах, — сказал ему Эрик. — Значит, ты — не вампир.
Башня Танскин-Шрайн, сосредоточие холода и тьмы, поглотившее огонек, притягивала к себе. Келпи тихо фыркнул, когда Эрик разбудил его. Быстро оседлав коня, Эрик поскакал вокруг озера — посолонь, хотя так было дольше.
Ругань, визг и шакалий скулеж раненого вампира Эрик уловил за полмили. Он спешился, велел Келпи ждать и не слышнее ночного облачка проскользнул к башне. Беатриче была там и, похоже, Груммар был уже сам не рад, что связался с ней. Наведенный транс на нее не действовал, и визжала она так, что звенели камни.
Эрик медленно вошел в недавно выбитую дверь и стал спускаться в подвал. Яростные вопли Беатриче заглохли: кто-то исхитрился заткнуть ей рот. Эрик уловил свежий запах крови — ее крови. От него горела кожа, но Эрик двигался все так же медленно.
Дойдя до подземелья, он несколько мгновений постоял под закопченной аркой. Беатриче стояла у вкопанного в земляной пол столба, привязанная к нему за шею и талию, заведенные назад локти были туго стянуты врезавшимся в тело шнуром. Ее шея, запястья и щиколотки мерцали серебром и хрусталем: оказывается, памятный по Греции гарнитур состоял из пяти предметов. Пять вампиров стояли перед ней полукругом. Один, сутулый и рыжий, из парижских птенцов, баюкал сломанную руку с наскоро вправленными костями, а Груммар держался за ребра.
Под ногами девушки растекалась лужица крови. Кто-то из вампиров только что пнул ее в живот, вложив в удар всю свою силу. Эрик чувствовал, что ее сознание мерцает и гаснет.
Он ворвался в подземелье с обнаженным мечом в одной руке и серебряным кистенем — в другой.
Веселись в горниле боя,
Хохочи, не чуя боли.
Пока ты в земной юдоли,
Не найти тебе покоя.
Они не могли противостоять смерчу, полыхавшему серебром. Клинок входил в тела, как в масло. Серебро на куртке плавило ночь. Первый же взмах кистеня пробил рыжему череп, следующего вампира Эрик разрубил от ключицы до диафрагмы, еще одному отсек руку. Бывший шпион попытался улизнуть, но цепь обвила его шею и бросила на меч. Груммар, оцепенев, смотрел на мгновенную гибель своих птенцов, пока Эрик не отсек ему голову. Она покатилась к ногам Беатриче.
Эрик вынес девушку наружу, положил на землю, укрыл курткой, свистнул Келпи. Беатриче открыла светящиеся от боли глаза, шепнула:
— Танцуешь с молнией?
— Я сейчас, — сказал Эрик.
Он вернулся в башню. Вампир с отрубленной рукой попытался отползти. Не смог. Эрик отсек головы, сложил их в чей-то макинтош, вынес наружу и вывалил на берег. Рассвет их сожжет, а тела можно вынести позже.
Эрик усадил Беатриче на коня, вскочил в седло. Келпи шел быстро, но осторожно, фыркая от запаха крови, которая стекала по его шкуре.
Дома Эрик осторожно раздел Беатриче, теплой водой смыл кровь. Она продолжала течь, однако это походило бы на обычное женское кровотечение, если бы не черный узел боли, скрутившийся над лобковой костью.
— Я поеду за врачом.
— Нет. Зажги свечу. Слушай.
Глаза у нее запали, кожа стала прозрачной, губы побелели — сильная кровопотеря.
— Положи руку туда, где больше всего боли. Смотри на свечу и переливай туда солнечный свет. Растворяй боль. Заполни меня солнцем.
«Я не смогу», — подумал Эрик. И возразил себе: «Сможешь».
Он положил руку на живот Беатриче и стал смотреть на самую яркую часть пламени, не моргая. Когда веки опустились и огонь воспринимался, скорее, «третьим глазом», из пальцев Эрика стало струиться солнечное тепло. Он направлял его туда, откуда в ладонь ударял самый сильный холод. Это продолжалось долго, свеча успела сгореть до половины, но Эрик не отступался, пока в теле Беатриче не осталось холодных и темных узлов. Только тогда он отнял ладонь — горячую, с розовыми ногтями.
— Прожги руки над огнем, — сказала Беатриче.
Купая пальцы в пламени, Эрик сказал:
— Я думал, ты уснула.
— Это не сон.
Эрик показал ей ладони. Копоти на них не было.
— Я чиста, Эрик. А как ты? Не устал?
— Нет.
— Ты сейчас очень, очень много мне отдал.
Эрик пожал плечами.
— Но ты все равно кровишь.
— Это скоро пройдет.
Эрик обнял ее и почувствовал то, что она изливала без слов: любовь, восхищение, благодарность и гордость. Ни страха, ни упрека, ни обиды.
— Ведь это я виноват, — шепнул он.
— Не бери на себя чужих грехов.
— Они сказали тебе, кто я?
— Самый старый вампир Европы.
— Ты не боишься?
Беатриче фыркнула и ничего не сказала.
— Мне придется истребить всех вампиров Лондона. И всех центральноевропейских. Тот, рыжий, был из парижских, — Эрик выругался на архаичном испанском. — И подумать только, двадцать лет назад я чуть не сгинул, охотясь на убийцу вампиров! Надо было уехать в Новый Свет и не мучиться корпоративной солидарностью.
— Что сделано, то сделано.
— Да уж. И кто я теперь? Дневной вампир — убийца вампиров.
— Нет. Ты — ведьмак.
— Что это?
— А разве ты не знаешь? Этот меч, цепь, шипы на куртке — ведьмацкое снаряжение.
— И кто же был предыдущий владелец?
— Фаоильтиарна.
Вдвоем они выволокли трупы вампиров на солнце, а потом стояли и смотрели, как они горят. Жар был таким сильным, что подмерзшая земля под телами запеклась и потрескалась. Оставшиеся кости Эрик сбросил в озеро.
Билл Карлайл и Кэти проснулись поутру в своих постелях без всяких воспоминаний о канувших сутках: корову Беатриче подоила сама. Кэти жаловалась на слабость, но приписала ее перемене погоды и начинающейся простуде.
В Лондон ехали в молчании. За рулем сидел Эрик. Он гнал автомобиль с максимальной скоростью, которую дозволяли дороги и его нечеловеческая реакция. Останавливавшие их патрульные оставались на трассе с пустым взглядом и полным отсутствием воспоминаний о большой черной машине. Беатриче упорно молчала.
Когда начались лондонские предместья, Эрик спросил:
— Куда теперь?
— К отцу.
По Лондону пришлось пробираться с черепашьей скоростью: вечер субботы, к тому же жил доктор Регис в Гринвиче. Была половина одиннадцатого, когда Эрик, предварительно посигналив, въехал в ярко освещенный дворик, где меж базальтовых плит пробивалась заиндевевшая трава. Лакей-кокни молча принял ключи. Эрик и Беатриче поднялись по ажурной винтовой лестнице в маленький сине-серый кабинет. Из-за стола встал высокий седой мужчина, горбоносый и черноглазый. Беатриче бросилась ему на шею, а Эрик, вдыхая запахи шалфея, аниса и мяты, в оцепенении смотрел на того, чьей крови он напился Ивановской ночью.
Горели свечи. Десятки синих и зеленых свечей. В камине потрескивали яблоневые дрова. Гостиная была наполнена теплым золотистым маревом, в котором растворялось все: усталость, удивление, страх.
— Вот, выпейте, — сказал Эмиель Регис, протягивая Эрику чашку со светло-коричневой жидкостью. — Это бальзам из лимонника, женьшеня, золотого корня и элеутерококка. Он бодрит и приятнее на вкус, чем кофе, который нам с вами противопоказан.
Помимо трав и меда в бальзаме присутствовал алкоголь. Эрик выпил приятно пахнущую сладкую смесь, откинулся на спинку дивана.
— Это Беатриче собирала травы? — спросил он.
— Нет. Из экзотических мест мне их присылают. Например, компоненты этого бальзама прислали из уссурийской тайги. Конечно, это не то, что собирать травы самому, но не могу же я все время разъезжать по миру.
Некоторое время они молчали. Наконец Регис сказал:
— Если вы хотите что-то спросить, спрашивайте, потому что если я начну рассказывать… Меня всегда корили за велеречивость.
— А меня — за лаконичность. Вы знали, что мы с вашей дочерью…друзья?
— Откуда? Она писала из Греции, что юный идальго дарит ей розы. Перед поездкой в Лох-Сторк сообщила, что, вероятнее всего, поедет не одна. Видите ли, когда она стала проявлять интерес к мальчикам, мы уговорились, что личная жизнь — это личное дело каждого. Это предупреждает любые конфликты. Да и потом, я уважаю Беату и ее выбор. До сих пор он был безупречен, и вы — лучшее тому подтверждение.
— Несмотря на то, что я намеревался убить вас?
— Эрик, как сотворенный вампир вы редко питаете личные чувства к жертве. Когда вы неосторожно выпили моей крови, в этом не было ничего личного, и как-то повлиять на ваши отношения с моей дочерью тот эпизод не может. И если вы ей не проговоритесь, она и не узнает. Что же до кровопийства вообще, то когда-то я и сам был небезупречен в этом отношении. Правда, для подобных мне кровь — не пища, а нечто вроде наркотика, но было время, когда я чрезмерно увлекался этим наркотиком.
