Рэй Брэдбери - Страх
— Ну вот, — объяснил Володя, — тут рисуночки есть, — вот видишь, тени. Ну, я и показывал их на стене, да у меня плохо выходило.
— Ну, что ж тут прятать! — сказала мама, успокоившись. — Какие ж это тени, покажи мне.
Володя застыдился, но послушно стал показывать маме тени.
— Вот это — голова лысого господина. А это — заячья голова.
— Ах ты! — сказала мама. — Вот ты как уроки готовишь!
— Я, мама, немножко.
— То-то, немножко! Чего ж ты краснеешь, милый мой? Ну полно, ведь я знаю, ты все сделаешь, что надо.
Мама взъерошила Володины коротенькие волосы. Володя засмеялся и спрятал пылающее лицо под мамиными локтями.
Мама ушла, а Володя все еще чувствовал неловкость и стыд. Мама застала его за таким занятием, над которым он сам посмеялся бы, если бы застал за ним товарища. Володя знал, что он — мальчик умный, и считал себя серьезным, а ведь это все-таки — забава, годная разве только для девочек, когда они соберутся.
Он сунул книжку с тенями подальше в ящик своего стола и не вынимал ее оттуда больше недели, да и о тенях всю эту неделю мало вспоминал. Разве только иногда вечером, переходя от предмета к другому, улыбнется он, вспомнив рогатую головку барышни, — иногда даже сунется в ящик за книжкою, да вспомнит сейчас же, как мама застала его, застыдится и скорее за дело.
V
Володя и его мама, Евгения Степановна, жили на окраине губернского города, в собственном мамином доме. Евгения Степановна вдовела уже девять лет. Теперь ей было тридцать пять лет, она была еще молода и прекрасна, и Володя любил ее нежно. Она вся жила для сына, училась для него древним языкам и болела всеми его школьными тревогами. Тихая, ласковая, она несколько боязливо смотрела на мир широкими глазами, кротко мерцавшими на бледном лице.
Они жили с одною прислугою. Прасковья, угрюмая вдова, мещанка, была баба сильная, крепкая; ей было лет сорок пять, но по строгой молчаливости своей она была похожа на столетнюю старуху. Когда Володя смотрел на ее мрачное, словно каменное лицо, ему часто хотелось узнать, что думает она длинными зимними вечерами на своей кухне, когда холодные спицы, позванивая, мерно шевелятся в ее костлявых руках и сухие губы ведут беззвучный счет. Вспоминает ли она пьяницу мужа? Или рано умерших детей? Или мерещится ей одинокая и бесприютная старость?
Безнадежно уныло и строго ее окаменелое лицо.
VI
Долгий осенний вечер. За стеною и дождь и ветер.
Как надоедливо, как равнодушно горит лампа!
Володя оперся на локоть, весь наклоняясь над столом на левый бок, и смотрел на белую стену комнаты, на белую штору окна.
Не видны бледные цветы на обоях… Скучный белый цвет…
Белый абажур задерживает отчасти лучи лампы. Вся верхняя половина комнаты в полусвете.
Володя протянул вверх правую руку. По затененной абажуром стене потянулась длинная тень, слабо очерченная, смутная…
Тень ангела, улетающего в небеса от порочного и скорбного мира, прозрачная тень с широкими крыльями, с головой, грустно склоненной на высокую грудь.
Не уносится ли из мира нежными руками ангела что-то значительное и пренебреженное?..
Володя тяжело перевел дыхание. Рука его лениво опустилась. Он склонил скучающие глаза на свои книги.
Долгий осенний вечер… Скучный белый цвет… За стеною плачет и лепечет…
VII
Мама второй раз застала Володю за тенями.
На этот раз бычачья голова очень удалась ему, и он любовался ею и заставлял быка вытягивать шею и мычать. Но мама была недовольна.
— Вот как ты занимаешься! — укоризненно сказала она.
— Я ведь немножко, мама, — застенчиво прошептал Володя.
— Можно бы этим и в свободное время заняться, — продолжала мама. — Ведь ты не маленький, — как тебе не стыдно тратить время на такие пустяки!
— Мамочка, я больше не буду.
Но Володе трудно было исполнить обещание. Ему очень нравилось делать тени, и желание заняться этим частенько стало приходить ему среди какого-нибудь интересного урока.
Эта шалость иной вечер отнимала у него много времени и мешала хорошенько приготовить уроки. Приходилось наверстывать потом и недосыпать. А как бросить забаву?
Володе удалось изобрести несколько новых фигур, и не только при помощи пальцев. И эти фигуры жили на стене и, казалось иногда Володе, вели с ним занятные беседы.
Впрочем, он и раньше был большой мечтатель.
VIII
Ночь. В Володиной комнате темно. Володя улегся в свою постель, но ему не спится. Он лежит на спине и смотрит на потолок.
По улице идет кто-то с фонарем. Вот по потолку пробегает его тень среди красных световых пятен от фонаря. Видно, что фонарь качается в руках прохожего, — тень колышется неровно и трепетно.
Володе становится почему-то жутко и страшно. Он быстро натягивает одеяло на голову, и, весь содрогаясь от торопливости, ложится поскорее на правый бок, и принимается мечтать.
Ему становится тепло и нежно. В голове его складываются милые, наивные мечты, те мечты, которые посещают его перед сном.
Часто, когда он ляжет спать, ему делается вдруг страшно, он словно становится меньше и слабее, — и прячется в подушки, забывает мальчишеские ухватки, делается нежным, ласковым, и ему хочется обнять и зацеловать маму.
IX
Сгущались серые сумерки. Тени сливались. Володе было грустно. Но вот и лампа. Свет пролился на зеленое сукно стола, по стене прошмыгнули неопределенные милые тени.
Володя почувствовал прилив радости и одушевления и заторопился вынуть серенькую книжку.
Бык мычит… Барышня звонко хохочет… Какие злые, круглые глаза делает этот лысый господин!
Теперь свое.
Степь. Странник с котомкой. Кажется, слышна печальная, тягучая дорожная песня…
Володе радостно и грустно.
X
— Володя, я уж третий раз вижу у тебя эту книжку. Что ж, ты целыми вечерами на свои пальцы любуешься?
Володя неловко стоял у стола, как пойманный шалун, и вертел книжку в горячих пальцах.
— Дай мне ее сюда! — сказала мама.
Володя сконфуженно протянул ей книжку. Мама взяла ее и молча ушла, а Володя уселся за тетрадки.
Ему было стыдно, что он своим упрямством огорчил маму, и досадно, что она отняла от него книжку, и еще стыдно, что он довел себя до этого. Он чувствовал себя очень неловко, и досада на маму терзала его: ему совестно было сердиться на маму, но он не мог не сердиться. И оттого, что сердиться было совестно, он еще более сердился.
«Ну, пусть отняла, — подумал он, наконец, — а я и так обойдусь».
И в самом деле, Володя уже знал фигуры на память и пользовался книжкой только так, для верности.
XI
Мама принесла к себе книжку с рисунками теней, раскрыла их, — и задумалась.
«Что же в них заманчивого? — думала она. — Ведь он — умный, хороший мальчик, — и вдруг увлекается такими пустяками!»
«Нет, уж это, значит, не пустяки!..»
«Что же, что тут?» — настойчиво спрашивала она себя.
Странная боязнь зарождалась в ней, — какое-то неприязненное, робкое чувство к этим черным рисункам.
Она встала и зажгла свечу. С серенькой книжкой в руках подошла она к стене и приостановилась в боязливой тоске.
«Да, надо же наконец узнать, в чем здесь дело», — решила она и принялась делать тени, от первой до последней.
Она настойчиво, внимательно складывала пальцы и сгибала руки, пока не получала той фигуры, какая была ей нужна. Смутное, боязливое чувство шевелилось в ней. Она старалась его преодолеть. Но боязнь росла и чаровала ее. Руки ее дрожали, а мысль, запуганная сумерками жизни, бежала навстречу грозящим печалям.
Вдруг услышала она шаги сына. Она вздрогнула, спрятала книжку и погасила свечу.
Володя вошел и остановился у порога, смущенный тем, что мама строго смотрит на него и стоит у стены в неловком, странном положении.
— Что тебе? — спросила мама суровым, неровным голосом.
Смутная догадка пробежала в Володиной голове, но Володя поторопился ее отогнать и заговорил с мамой.
XII
Володя ушел.
Мама прошлась несколько раз по комнате. Она заметила, что за нею на полу движется ее тень, и — странное дело! — первый раз в жизни ей сделалось неловко от этой тени. Мысль о том, что есть тень, беспрестанно приходила ей в голову, — но Евгения Степановна почему-то боялась этой мысли и даже старалась не глядеть на тень.
А тень ползла за нею и дразнила ее. Евгения Степановна пыталась думать о другом, — напрасно.
Она внезапно остановилась, бледная, взволнованная.
— Ну, тень, тень! — воскликнула она вслух, со странным раздражением топая ногами, — ну что же из того? что же?
