Александр Бруссуев - Радуга 2
Но это было неважно. Нападающих было достаточно много, и они по какой-то причине сосредоточили все свое внимание именно на нем. Может быть, потому что перепутали с каким-нибудь злоумышленником, а может, потому что успели только его и заметить. Урна кололась мелкими крошками цемента, принимая на себя все огневую мощь, Иван даже не мог сделать в ответ ни одного выстрела. Получить в голову какой-нибудь дурной рикошет — дело нескольких секунд, сохранить жизнь можно было только выходом в плен. Однако в живых оставлять его, судя по всему, никто не собирался. Как же он не расслышал стрельбу и вылез под выстрелы! Чувство досады преобладало над всеми остальными: страха перед смертью, обиды на бросивших его парней, жалости к полумертвому Шурику, долга перед близкими.
Но к большому удивлению ситуация изменилась в одну секунду. Вновь восстали из своих убежищ бойцы, произвели по одному выстрелу и бросились врукопашную. Бились они жестко, понятие «плена» было забыто. Люди в маскхалатах были искуснее, но их после внезапной контратаки осталось едва ли половина. И из этих пятерых только двое выглядели здоровыми и бодрыми. Но и эта парочка способна была нанести максимальный урон. Никто не пытался уступить. Парни в гражданской одежде бились прикладами своих винтовок и даже примкнутыми штыками. Они не упражнялись в ловкости, выказывая навыки уличных драк, безжалостных и скоротечных. Противостояли им отлично тренированные бойцы, способные элегантно и долго махать руками и ногами. Казалось, что мастерство должно победить, даже несмотря на то, что численное преимущество было не в их пользу, но главное-то в драке — сила воли, а не сила тела.
Сбитый с ног пинком ноги в голову, получивший в грудь сокрушительный удар локтем, парень в черной куртке с надписью «Dead end» во всю спину должен был лишиться всяких чувств и желания сопротивляться, чтобы принять в живот лезвие боевого ножа, но он не позволил себе этого сделать. С неистовым хрипом он извернулся совсем невозможным образом и впечатал-таки обрезок трубы в шею своего убийцы. Оба остались лежать на асфальте, один — с легкой улыбкой на губах, другой — с гримасой страха.
Иван видел это как в замедленном действии, его тело самостоятельно навело винтовку на очень рослого, похожего на раскормленного до гигантских размеров ребенка, спецназовца и нажало курок. Правая половина зверской рожи «ребенка» разлетелась брызгами и кусочками. И в тот же момент все кончилось. Парни в гражданской одежде с бешеными глазами, окровавленные и хрипящие, добили прикладами лежащих и стонущих специалистов, похватали их автоматы и бросились к покинутой баррикаде.
Через несколько секунд раздались уже не скупые, и, судя по крикам с той стороны, меткие очереди.
Иван, ошалело глядящий на трупы вокруг себя, спросил в никуда:
— Что это было? — Это война, брат, — ответил ему спокойный голос из-за- спины. — Или ты считаешь как-то иначе?
Произнесший эти слова оказался высоким парнем со светлой бородой, обширной лысиной и насмешливым взглядом голубых глаз. Иван никак не считал, тот, видимо, догадался об этом и протянул руку.
— Андрей. Теперь ультрас. Раньше рядовой питерский- болельщик с двадцатипятилетним стажем, — представился он. — Зенит — чемпион.
— По метанию кирпичом, — пожал руку Иван, все еще под- тягостным впечатлением от последствий бойни, и тоже назвал себя.
По стечению обстоятельств в день «Хе» менты забрали товарищей Андрея под вполне благовидным предлогом: проверка документов. А у них были некие совместные дела в подготовке очередной игры своей команды. Теперь просто так болеть было нельзя, должны были соблюдаться ряд формальностей: плакаты — на цензуру и корректировку, речевки — на согласование и прочее, прочее.
Менты никого без затей не берут. Или они денег хотят, или поступил заказ на человечка. Попробуй заикнуться о некой конституции, да о том, что носить документы с собой не входит в перечень обязанностей взаимоотношений «государство — гражданин», получишь в свое говорящее устройство от тупого красномордого деревенского сержанта, таким вот образом добывающего себе постоянную прописку в городе.
Парней забрали в прошлой жизни, в этой — оставшиеся в живых коллеги-болельщики пошли выручать. Собралось их всего-навсего человек сорок. Вполне достаточно, чтобы милицейский начальник выслушал и объяснил суть претензий. Да, в принципе, и так все было ясно. Их заказали «зверьки», проплатили и проследили за выполнением. Теперь наших надо было выручать.
А выручать-то было уже некого. Нет, вообще-то товарищи никуда не делись, но вот состояние их сделалось плачевным: избитые до посинения, неспособные самостоятельно передвигаться. Самые главные граждане страны, словно, с цепи сорвались. Тогда пришлось взять у Адмиралтейского объединения из сарая одного из «черных» копателей весь арсенал, что имелся: винтовки и патроны к ним. Все товарищи уже слышали, что устроили правоохранительные органы на «Зимнем стадионе» (Иван, конечно, не был в курсе, но и знать не хотел. Во-первых, потому что большая часть из такого рода слухов — вранье. Во-вторых — провокация, нацеленная на получение политического авторитета одними негодяями и умаление оного другими).
В общем, Андрей сотоварищи захватили этот небольшой опорный пункт охраны общественного порядка, где тусовались беспризорные участковые и строили планы постовые патрульной службы. Здесь даже камер, как таковых, не было. Сидели за решеткой горемыки в ожидание решения начальства: то ли дальше отправлять, то ли домой выпускать. Стало быть, и оружейной комнаты не имелось.
Это было самым досадным, потому как никто просто так расходиться по домам не собирался.
— Это мой город, — говорил Андрей. — Я здесь родился, — вырос, здесь и умру. Те, кто меня поддерживают, остались со мной. Будем биться. Это же счастье — умереть за Родину.
Стрельба постепенно стихла. Подтянулись другие бойцы. Сначала они деловито освободили трупы в пятнистых одеждах от всего оружия и боеприпасов, разгрузок и бронежилетов. Потом одного за другим выволокли тела в окно ближайшего здания.
— Таким вот образом мы пополняем свой боезапас, — объяснил Андрей. — Эти спецы прут, как танки, уверенные в своей неуязвимости. Мы доказываем обратное. Ты уж прости, что не предупредили. Заманим гадов внутрь, а потом уничтожаем. Теперь мы готовы повоевать немного подольше.
— А как же эти жертвы среди вас самих? — Иван указал на- троих погибших и двух раненных.
— Ты можешь предложить другой способ поиска вооружения? — вопрос Андрея носил чисто риторический характер. — Мы здесь воюем в комфортных условиях. Вода есть, артобстрелов нет. Трупы не разлагаются: сбросим с окон на ту сторону, в овражек — «мешки» их за полдня переработают. В правоте своего дела мы уверены. У них, оборотней, дефицит специалистов. Как это ни странно звучит, но ни подрывников, ни снайперов, ни каких еще образованных ребят нет. Мяса и обычных тупых держиморд — пожалуйста. Поэтому некоторый паритет, однако, мы учимся, они — нет, не барское это дело. За спиной у нас — никого, о ком бы душа болела. Надежды, правда, тоже ни на кого. Но появляются новые люди, встают плечом к плечу. Бьются вместе. Правда, приходится за всеми вновь прибывшими приглядывать. Зашлют к нам диверсанта — плохо будет всем.
— Не, не, парни, — поднял Иван обе руки, будто сдаваясь. — Я просто мимо шел. С вами воевать тут не могу — у меня на руках раненный товарищ. Я не диверсант. Мне врача надо найти.
— А нет ли у тебя, друг сердешный, не шпион и не- диверсант, что-нибудь поесть? С продовольствием у нас пока сложилось не очень хорошо. Решаем, конечно, этот вопрос, но слишком много приходится отвлекаться. Оборотни лезут, словно здесь медом намазано.
— А как же им не лезть, — хмыкнул Иван. — Если вы их- гнездо разворошили. Они теперь не успокоятся, пока вас всех до одного не перестреляют.
Он достал из своего рюкзака стародавнюю, еще с первого дня, бутылку коньяку и скудный сухой паек. Андрей воодушевился, свистнул людей и сдал весь продуктовый набор в общий стратегический запас. Все, кроме алкоголя. Разлил по пластиковым стаканчикам и обвел рукой — берите, товарищи. Кто-то выпил, кто-то отказался, что было для Ивана удивительно. Как-то не вязался облик футбольного фаната с трезвой нормой жизни.
— Мы с парнями тут делились впечатлениями и пришли к соглашению. Наше отличие от тех, кто на нас нападает, совсем мизерное: они убивают, и мы убиваем всеми доступными способами. Но отличие все же есть. В 41 году цивилизованные немцы в первый же день войны применили «живой щит» из раненных, женщин и детей. В девяностых нецивилизованные чурки сделали то же самое, захватив больницу. Совсем недавно и менты отличились, поставив «живой щит» из гражданских людей в машинах около Москвы. Кажется, что это неестественно и ненормально, претит человеческой сути. Но этим занимаются люди, которые ходят рядом, питаются той же едой, учились в тех же школах, и они — такие же, как мы. Но мы — не такие, как они. У них человеческие чувства подменились чужими приказами, чужой ответственностью и своей собственной мертвой душой. Как бы они не прикрывались масштабными «государственными» делами, но если это несет горе и унижение — так это и не люди тогда, а нелюди. Как с таким грузом можно жить-то?
