Александр Киричек - Водоем. Часть 1. Погасшая звезда
Глава 23. Религия свободы и любви
Часы показывали без четверти семь, когда Сергей достал из кармана рубашки листочек с заветными шестью цифрами, под которыми округлыми, ровными, почти что детскими буковками, было выведено: «Если что — звони. Не хочу, чтоб ты грустил!» Он знал, что у Светы был сегодня непростой день, что она могла устать, что ей надо готовиться к экзамену, но стоило ему воспроизвести в сознании ее облик, как всякие сомнения и страхи улетучивались, уступая место зыбкой надежде: «А вдруг? А если?… Да, это невозможно представить, чтобы такая красавица, да к тому же чужая жена… Но разве его духовный наставник — философ Лев Шестов — не учит, что, имея веру, можно получить даже самое несбыточное? И не только Шестов, но и Киркегард, и Достоевский, и сам Иисус Христос… Так что рискнуть — стоит… Попытка — не пытка…»
Нет, она не собиралась спать, хотя действительно устала — только полчаса назад вернулась из колледжа. — Как консультация? — Да, все нормально, послезавтра сессия закончится, ведь по остальным предметам — автоматы, так что можно вздохнуть легко и спокойно. — Настроение? — Так себе, что-то средненькое, ни рыба, ни мясо. — Грустишь? — Да, есть немного. Но в целом не особенно. — Может, погуляем? — Прости, устала. Не хочется таскаться по улицам. А тебе тоскливо, да? — Да, Светочка, да, очень. — И не хватает женского тепла? — А разве его может хватать??? — Хочешь, я приду? — Когда, прямо сейчас??? — Да, прямо сейчас, только ты меня встреть у подъезда. — Адрес помнишь? — Конечно, Сережа, я не склеротик (кажется, она улыбнулась). Через пятнадцать минут буду — только приоденусь, так что встречай. — Ты с ума сошла? — Может быть. — Но я рад, очень. — Я тоже. — Ладно, жду с нетерпением. — Я скоро.
Пожалуй, ни для кого на земле в этот час время не тянулось так медленно, так по-черепашьи нескоро, как для Сергея, ожидающего возле подъезда свою вечернюю гостью. Быть может, если бы он мог закурить, то ожидание не было бы таким жестоко-мучительным, но… Света, не переносившая никотина, не заслуживала того, чтобы одаривать ее смоляным ароматом даже самых дорогих сигарет… Он в очередной раз взглянул на часы и не поверил своим глазам: секундная стрелка стояла на месте… Стал трясти часы, пытаясь привести их в чувство, снова взглянул на циферблат: стрелка снова стояла, но уже на пять делений впереди… Боже, что же это такое!? Он решил вовсе не глядеть на часы, а просто двадцать раз пройти до соседнего подъезда и обратно… Прошел, а Светы все нет… Что же, надо еще двадцать раз… А лучше сорок или даже пятьдесят…
— Сережа, извини, я никак не могла дверь закрыть — замок заедает, — раздалось из-за спины Кострова мягкое шуршание знакомого голоса. — Ну, что, пошли к тебе? А то я уже замерзаю…
Вечер действительно был холодный. После прихода холодного фронта от воскресной жары не осталось и следа, а Света была одета все так же — в юбку и майку, а на ногах — все те же тапочки… И Сергей окончательно понял, что ей, похоже, действительно больше нечего одеть, что, скорей всего, это скромное одеяние у нее если и не единственное, то самое приличное… Но, взглянув в сапфиры Светиных глаз, он моментально забыл про ее бедность… Всё его существо задрожало, язык онемел, уши заполонил звон, мысли заплясали как козлоногие на шабаше — еще бы, ведь перед ним стояло божество, божество, снизошедшее до него, спустившееся с горных вершин, да и сам он чувствовал себя богоравным, но не в смысле силы, а в смысле счастья, ибо то, что он переживал сейчас, не могло сравниться по возвышенности и остроте наслаждения ни с чем, что было прежде. Даже с тем, что было с грозящей смертоносной опасностью Ариадной несколько дней назад — так казалось теперь, возможно, потому, что прошлое всегда прошлое, и нет в нем живой горячей крови настоящего.
И теперь, собрав остатки самообладания, Сергей только смог тихонько кивнуть головой, выражая согласие, и шатающейся походкой двинуться вперед, показывая путь, увлекая девушку за собой…
Когда же он в течение целой минуты не мог вставить ключ в скважину замка, Света все поняла, поняла, какой он ее видит, поняла отчего его шатает, почему он молчит… И то, что так ее воспринимает умный и интеллигентный молодой человек, ее премного радовало, хотя и мало удивляло… Она поняла, что надо брать инициативу в свои руки, ибо ее визави в таком состоянии способен быть только объектом, но никак не субъектом, наделенным волей и способностью действовать…
— Я тебе должна кое-что показать, Сережа. Но ты мне должен пообещать, что не будешь вмешиваться, не будешь удивляться и спрашивать. Обещаешь?
— Да, конечно… — только и нашелся, что сказать, Костров.
— Мне нужна твоя помощь — ты мне должен рассказать о своих ощущениях — для меня это очень серьезно, чтобы понять нечто очень важное. Согласен?
— На всё… — хрупко вымолвил Сергей, постепенно приходя в себя от шока новой встречи, предвещающей настоящее счастье.
— Тогда найди мне крем, лучше всего детский, масло, лучше оливковое, чем подсолнечное, носовой платок и… шарф, лучше от военной формы…
— Но зачем?
— Ты же обещал!!! — грозно похоронила всякую охоту к продолжению дискуссии Светлана.
Когда же все заказанное она получила, то, напомнив знаками про недопустимость малейших расспросов, завязала шарфом глаза озадаченному юноше и, нежно взяв его под руку, увлекла в спальню… Аккуратно задрапировав окна шторами так, чтобы был истинный интимный полумрак, вставив в портативный «Шарп» принесенную кассету с мягкой инструментальной музыкой, Светлана принялась за работу, которая ей самой больше казалась священным действом, настоящим камланием…
То, что происходило дальше, Сергей помнил с трудом… Очнулся он лишь спустя несколько минут после того, как все закончилось… И, конечно же, ощущения свои описать не мог, потому что такое не описывается, а только переживается, но этим свою божественную гостью особенно не расстроил…
— Зачем ты это сделала? — наконец, спросил он девушку, уже почти прийдя в себя.
— Хотела доставить тебе удовольствие — только и всего, — с долей игривой кокетливости отвечала Светлана.
— Но ведь ты сама ничего не получила?
— Я привыкла ничего не получать или получать мало… Но на самом деле я получила очень много, только тебе этого не понять…
— А где ты этому научилась, в госпитале?
— Не где, а от кого, Сереженька!
— И от кого?
— Ну, конечно, от своего мужа — от кого же еще!? Он уважал мое желание выйти замуж девственницей, а потому научил меня этому нехитрому ремеслу задолго до свадьбы…
— И сколько тебе тогда было?
— Ты не поверишь, но тогда мне было только шестнадцать…
— Совратил малолетку?
— Похоже, что так… Но дело не в этом. Лучше скажи, тебе понравилось?
— Спрашиваешь! Очень-очень понравилось. У тебя классно получилось!
— Спасибо, мне приятна твоя оценка.
— Да чего уж там, — заскромничал Костров, продолжая лежать на кровати и любуясь лицом девушки, украшенным блистающими сапфирами глаз и обрамленным снопом вьющихся пшенично-золотистых волос.
— А ты не будешь теперь меня считать развратной?
— Что ты, разве можно?!
— А, как ты думаешь, то, что я сделала — это измена?
— Ну, ты спрашиваешь! Я вообще не использую в своем лексиконе это слово… Но, главное, чтобы ты не ощущала чувства вины. Есть вина — есть измена, нет вины — то и измены, как мне кажется, нет…
— В смысле? Что-то я не до конца поняла?
— Ну, как тебе объяснить, Светик… Если муж оставил жену с маленьким ребенком, оставил без средств к существованию, то тогда это, конечно, измена, или если жена, допустим, бросила парализованного мужа, мужа-инвалида, то тогда это тоже измена. А все остальное… Знаешь, все так не просто…
— Понимаю… Угости меня чаем, а? — Света неожиданно развернула беседу на 180 градусов. — Я сегодня даже и не ужинала… Покормишь меня?
— Без проблем. В холодильнике полно еды. Правда, не вся она свежая, но что-то обязательно найдем.
Разговор перекочевал на кухню, где под мерное сипение чайника девушка поведала о том, что «этим» она занимается на своем рабочем месте регулярно, но не слишком часто, чтобы об этом не поползли слухи. Хотя они все равно появляются, но им, конечно, никто не верит. А началось все год назад, еще до отбытия на Северный Кавказ мужа, когда в их больницу поступил солдатик с раздавленными ногами — это так деды над ним подшутили, толкнув на сельхозработах под сдающий назад грузовик. Ноги ему тут же ампутировали… Но воспаление не проходило, температура не спадала… Врачи давали ему максимум месяц жизни… И однажды ночью Света услышала его тихий вой… Оказалось, что он ни разу даже не целовался с девушкой. Обидно, очень обидно умирать нецелованным… И сердце Светы дрогнуло: не долго думая, несмотря на острый запах мочи и лекарств, она не побрезговала взять его член в руку и сделать то, чему так старательно научил ее жених… Тот мальчик рыдал всю ночь, рыдал от счастья… И вопреки прогнозам врачей выкарабкался… Что с ним сейчас? Уехал в Европу, в родной Курск, каждую неделю пишет ей, Свете, письма, собирается этим летом поступать в институт, если успеет получить протезы и научится передвигаться на них хотя бы немного… А после него были другие, немного, быть может не больше одного в месяц, но были…
