Лэйни Тейлор - Дни крови и света
Теперь, глядя на свою мечту из реальной жизни, а не из лирического уголка, где царили — такие хрупкие — гармония и мир, Кэроу понимала, что стало бы с этой мечтой, если бы им дали ее воплотить. Ее бы извратили, испоганили, зверей никогда не примирить с ангелами, как не оттереть метки смерти с пальцев убийц. Метки всегда стояли бы между ними — между ней и Акивой, между химерами и серафимами, — и хамсы тоже. Их народы даже не могут по-настоящему коснуться друг друга. Как можно было надеяться соединить такие руки? Безумцы. И все же… надежда умирает последней. Слова Бримстоуна.
«Дочь моего сердца, ты мне дважды дочь, счастье мое. Твоя мечта — моя мечта. В твоем имени — истина. Вся наша надежда — на тебя…» Таково было прощальное послание Бримстоуна, предназначавшееся Кэроу. Вспомнив безусловное доверие и поддержку мага, она чуть не разрыдалась.
Что ж, даже извращенная, испоганенная мечта лучше, чем никакой. Только раньше с ней был Акива и надежда, что он убедит серафимов. А теперь обещать нечего, плана нет. Есть только ее имя.
— Нет, — повторила Кэроу. — Я не предлагаю подставить им свои глотки, но я против того, чтобы вы обрекли наш народ на полное уничтожение. Я против того, чтобы вы похоронили всякую надежду на спасение ради того, чтобы убить как можно больше врагов.
Тьяго лихорадочно соображал, как ее остановить, но так и не нашел нужных слов.
— Бримстоун говорил мне, что оставаться самим собой вопреки окружающему злу — это проявление силы, — продолжила Кэроу. — Если мы позволим превратить себя в монстров…
Она посмотрела на Амзаллага, на Ниск и Лиссет, утративших красоту и грацию нагов, на остальных химер — слишком массивных, слишком клыкастых и когтистых, — потерявших естественный облик. Стараниями Кэроу ее соплеменники превратились в тех чудищ, какими воображали их ангелы.
— Убийства надо прекратить, — обратилась она к Тьяго. — Кто-то должен остановиться первым.
— Вот пусть ангелы и остановятся, — холодно ответил он, едва сдерживая бешенство.
— Мы решаем только за себя. В наших силах прекратить эти набеги, задуматься о том, как строить нашу жизнь иначе. Наши атаки уничтожают пути к спасению — и для нас, и для выживших в Лораменди.
— Мы и так на грани исчезновения. Хуже не будет.
— А как же Заповедный предел? Тан? Чем ангелы ответят на зверства Резака? Будет все хуже, пока никого из химер не останется. Или… может стать лучше. — Кэроу снова вспомнились слова Акивы, и она повторила их без малейшего смущения: — Будущее химер зависит от нас.
Живые Тени бесшумно расправили крылья и с грацией видений и кошмаров перелетели на сторону Кэроу. Высоко подняв прекрасные головы, сфинксы с вызовом смотрели в толпу. Кэроу захлестнуло ощущение триумфа и силы. Амзаллаг, тангри, баньши, Исса. Кто еще? Она посмотрела на химер. Некоторые глядели на нее с неприкрытой злобой — их испепеленные ненавистью сердца уже не затронет никакая надежда. В глазах остальных сквозил страх.
Баст была готова присоединиться, и Кэроу мысленно подталкивала ее. Эмилион? Хвит? Вирко?
А Тьяго? Волк сверлил Кэроу тем же взглядом, что тогда, в реквиемной роще. В нем снова проступил зверь: бешенство в глазах, раздутые ноздри — но затем… зверь скрылся, на лице снова появилась маска. Кэроу ужаснулась хитрости и расчетливости Белого Волка. Его притворная доброжелательность была страшнее открытой ненависти.
— Ты привела веский аргумент, — благодушно заметил он.
«Нет. Только не это!»
— Я тщательно обдумаю все, что ты рассказала, — продолжил «доброжелательный» Тьяго. — Мы рассмотрим все, включая и новые возможности, радующие наши сердца. Мы обязательно уделим должное внимание вопросу, как собрать души, заключенные в соборе.
Триумф Кэроу оказался недолгим. Дав ей эту маленькую победу, Волк отобрал шанс добиться большего. Теперь химерам не нужно было искать в себе мужество, чтобы примкнуть к ней. Бойцы облегченно вздохнули, не желая выбирать. Они не хотели выбирать ее. Насколько проще было следовать приказам генерала! Баст избегала ее взгляда. Трусы! Кэроу задрожала, охваченная бессильным разочарованием. Белый Волк ни на минуту не усомнился в необходимости акций террора! Победа и возмездие. Тьяго не намеревался менять девиз на своем знамени. Кэроу с тоской вспомнила символ Воителя: оленьи рога с распустившимися почками, начало новой жизни. Недостижимый идеал… Совсем недавно симпатии многих были на ее стороне, а теперь… Тьяго, привыкший с легкостью повелевать чувствами толпы, отнял у Кэроу ее маленькую победу, достигнутую великой ценой, и привлек химер к своим планам по вызволению душ из собора.
Первым вызвался выполнять это задание Амзаллаг, за ним потянулись другие. О Кэроу все забыли. Исса ободряюще взяла ее за руку. Живые Тени скрылись, вскоре палящее солнце прогнало со двора и остальных.
Тьяго вдохновенно приступил к выполнению обещанного: составлял планы проведения раскопок на территории, захваченной врагом, разрабатывал сценарии вывода химер в Заповедный предел. Кэроу понимала, что Волк продолжал свою игру. Чего он добивался на самом деле?
Об этом Кэроу узнала ночью.
68
Сиритар
Вслед за Байоном Акива прошел последние врата. Пахнуло влажными ароматами.
— А, Лорд Бастард соизволил почтить нас своим присутствием… — послышался голос — глубокий, сильный, закаленный на полях сражений. Когда-то Иорам был воином.
Акива отвесил поклон. В клубах пара возникла крепкая, жилистая фигура императора, окруженная армией слуг — царственную особу, по-видимому, иначе не отмыть. Одна из прислужниц полила на него из кувшина, и император закрыл глаза. Другая, на коленях, натирала его хлопьями пены.
Акива представлял эту встречу по-разному, но не ожидал, что отец предстанет перед ними голым. Похоже, Иорам ничего не подозревал, иначе встретил бы бастардов во всеоружии.
— Милорд, я польщен великой честью находиться в вашем присутствии, — ответил Акива.
— Честь, честь, честь… — пренебрежительно протянул император. — Слишком много чести…
— Излишки всегда можно повесить у Западных ворот, — произнес знакомый голос. Иаил развалился на скамье — ему единственному позволялось сидеть в присутствии императора. Какое удачное совпадение. К счастью, он был одет.
— Жаль, места не всегда хватает, — жалобно добавил Иаил.
Присутствующие подобострастно засмеялись. Акива окинул их взглядом: вольных поз никто не принимал, но по их лицам было ясно, что банные совещания у императора для советников привычны.
— На виселице всегда найдется место, — ухмыльнулся Иорам.
Это угроза? Вряд ли. Император, не глядя на прибывших, подставил лицо очередному потоку из кувшина и отряхнулся. Намай и Мизорий, сморгнув попавшие на них брызги, замерли истуканами. Поговаривали, что братья смертельно опасны в схватке — обойти или нейтрализовать их было главной заботой сегодняшней аудиенции. У стен стояли Серебряные Мечи в запотевших доспехах, с вымокшими плюмажами на шлемах. О Гнутых Мечах Акива не беспокоился.
Иорам, выйдя из пенной ванны, облачился в халат. Беспокоиться было не о чем: банный прием оказался полной неожиданностью, но в остальном все проходило по самому легкому сценарию: замкнутое пространство, малочисленная охрана, несколько свидетелей, которым поверят на слово, и — полное отсутствие подозрений.
В глазах императора, охраны и свиты не мелькнуло ни малейшего беспокойства.
Наследный принц Иафет, ровесник Акивы, сидел с остекленевшим от скуки взглядом. Его лицо не отражало никаких эмоций. Бесхарактерный кронпринц стал бы лучшим императором, чем отец. Рядом с ним стоял седой халдейский волхв Эллад, глава придворных магов: по слухам, император благоволил их советам. Одного взгляда на напыщенное, обрюзгшее лицо халдея было достаточно, чтобы понять, что чар невидимости он не заметил. Спесивые лица остальных серафимов были Акиве незнакомы.
— Дай-ка я на тебя погляжу, — велел Иорам.
— Милорд, — ответил Акива, не сдвинувшись с места.
Император, сощурившись, с любопытством рассматривал своего прославленного отпрыска. Полы шелкового халата Иорам так и не запахнул, и Акива не спешил убивать отца. Клинок с легкостью вошел бы в обнаженную распаренную грудь, пронзил сердце… Кровь Акивы жарко бурлила, толчками отдаваясь в напряженном теле. Он жаждал покончить с отцом, но ему не давали покоя вопросы.
«Зачем меня вызвали?
Ее участь была ужасна…»
Или сейчас, или никогда.
Он скрестил взгляд с Иорамом. Поговаривали, что глаза императора отражали всю ничтожность жизни подданного — и даже предвещали смерть. Под безразличным взором Иорама серафимы падали ниц, а недостойные, исполнившись стыда и страха, сами подставляли глотки. Эти голубые глаза, обрамленные густыми золотистыми ресницами, свидетельствовали о полном, презрительном бездушии.
