Игорь Тумаш - По совместительству экзорцист
Григорий прячется в курятнике. Через несколько минут к дому одновременно подъезжают санитарная и милицейская машины. Первыми в дом проходят милиционеры. Лейтенант извлекает из–под бабулиной подушки пакет и сверток. Пакет брезгливо бросает на стол, а доллары рассматривает на свет, мнет:
— Ого, первый раз в жизни такую классную подделку вижу!.. Ну и старуха!
Милиционеры забирают у санитаров носилки, перекладывают на них больную и выносят. Недоумевающие санитары идут следом. Шествие замыкают лейтенант и врач.
— Больная невменяема, она не могла совершить действия, в которых вы ее подозреваете, — категорично заявляет «айболит».
— Я, конечно, понимаю, что анашу бабусе кто–то подбросил, — скислился лейтенант. — А вот того, что она не фальшивомонетчица, понимать уже не имею права. Во всяком случае до тех пор, пока не получу отмашку от начальства и официальное медицинское заключение с гербовой печатью. Вы можете такое представить?
Врач качает головой; лейтенант пожимает плечами. Носилки с больной загрузили в милицейскую машину.
— Родная, ты на меня не сердишься? — прошептал Григорий, наблюдавший за сценой через щель между досками, смахивая слезу. — Ведь тебе все равно, где лежать. И уход за тобой там хуже не будет. А я не для того из зоны бежал, чтобы жить в курятнике… Прощай, мама, я был тебе хорошим сыном.
Василий в трусах и майке стоит у окна и курит, выпуская дым в форточку. Маргарита мужу:
— И не спрашивай Гришу, зачем так поступил, не кори. Он столько пережил!.. Да на самом–то деле, большая ли матери разница, где лежать?.. По крайней мере, там, в больнице СИЗО, она будет находиться под постоянным медицинским контролем.
— Как–то не по–людски получилось.
— Возьми–ка, Вася, на бутылку.
Карабас сидел на кухне и, чавкая, дожирал батон колбасы. Марго вантозом шуровала забившуюся раковину. Он молча наблюдал за ней и думал о том, что для завершения трапезы ему еще нужен кусок сала с чесноком или воблу со сметаной. Поэтому сейчас поднимется и откроет холодильник. Но вдруг в голове у него словно щелкнул какой–то переключатель, вместо холодильника метнулся к Маргарите. Молча сгреб в охапку, отнес в спальню, бросил на кровать и стал срывать одежду.
— Ведь Вася брат тебе, — с мягким укором напомнила она Григорию.
— Я же не виноват, что как раз–то в его жену и влюбился до беспамятства, — сосредоточенно вставляя «прибор», объяснился в чувствах Григорий.
И практически в ту же секунду дом огласился Маргаритиными сладострастными криками.
Я вся хотела б нервочками стать,
Чтоб только перси чуткие твои
Прошлись по мне, заставив трепетать
Когда ты нас коснешься в забытьи.
Да, совершенству не нужна хвала,
Но ты ни нот, ни красок не жалей,
Чтоб в славе красота пережила
Твой золотом покрытый гименей, —
«сочинила» Маргарита утром, полистав на сон Шекспира, будучи потрясенной до самых глубин своего естества тремя полноценными завершениями.
На следующее утро Григорий голышом выскочил во двор, и с криками восторга вывалялся в пушистом, выпавшем ночью снегу.
«Как прекрасен этот мир, посмотри! Как прекраааасен этот мир!» — напевал он, обрезая у зеркала бороду. Подстриг лопатой. Теперь от брата его смогла бы отличить только Маргарита. И только при определенных обстоятельствах.
О чем–то воркуя, они отправились в ближайшее отделение милиции.
— Пришли давать свидетельские показания, — тоном решившихся на ответственный гражданский поступок обывателей, заявили они хором дежурному. — Записывайте, — продолжил уже один Григорий. — Мы, супруги Василий Константинович и Маргарита Владимировна Григориади, заявляем, что в нашем доме скрывается бежавший из мест лишения свободы опасный преступник Андрон Самуилович Копытов, по кличке Карабас, гражданин Республики Гондурас (Григориади как–то по случаю купил гондурасский паспорт). Кров и пища были предоставлены нами под угрозой насилия над нашими милыми детками Гошей и Антошей. Из опыта общения с преступником мы сделали вывод, что Копытов — человек очень опасный, так как обладает невероятной изощренностью ума. Например, ему ничего не стоит заявить, будто он — это Василий Константинович Григориади, а я — Андрон Самуилович Копытов. Мы и действительно похожи. Я вообще на многих похож. Мне даже говорили, будто на типичного грека–афинянина. Не знаю. Ни я, Василий Константинович Григориади, ни моя жена, Маргарита Владимировна Григориади, ни разу в жизни за пределы Республики Беларусь не выезжали, трудились честно, награждены грамотами.
— Вы, гражданин, так сильно не волнуйтесь, — прервал поток лжи лжеВасилия дежурный, наливая воду из графина. — Мы службу для того и несем, чтобы не давать уголовникам над честными людьми измываться. Успокойтесь, пожалуйста.
В тот же день Васю и взяли. К концу рабочей смены к проходной завода «Ударник» подкатил милицейский «козел». Хотя Вася выходил не из пивной, но он лыка не вязал:
— Что?.. Из какого Гондураса?.. Со второго механосборочного… Ой, щекотно ведь, куда лезете!.. Всерьез, что ли подумали, будто у меня там, за поясом, пистолет?.. Бутылка! А кто сказал, что рабочему человеку после смены выпить нельзя? Женком, Кофи Аннан сказал? Да я на них!.. Ай, больно, чего руки выламывайте! Сам пойду!
До «козла» их сопровождала целая толпа. Никогда еще Васе не удавалось привлечь к своей серой, порочной персоне столько внимания.
— А я лягу–прылягу, вдоль гастинца старога! — во всю глотку заорал он песню из репертуара «Песняров», долгое время бывшую прямо–таки гимном белорусских алкашей.
В один из дней марта с Григорием Григориади произошла еще одна, в том же духе, метаморфоза. Он превратился в дипломированного выпускника некоего тибетского монастыря, магистра черной магии, бакалавра оккультных наук и доктора белого чудодейства Пантелеймона Уралова. Который, если верить синему белорусскому паспорту, был однако, уроженцем города Анадырь Чукотского автономного округа. И айном по национальности, что в паспорте, согласно международным нормам, не декларировалось, но было очевидно благодаря буйной растительности на лице. Так как с этих пор даже сожительнице Григорий наказал называть себя Пантелеймоном, во избежание путаницы пусть таковым станет он и для нас. По крайней мере, до следующего превращения.
Столь же разительные перемены произошли и в его скромной бандитской светелке. Она превратилась в рабочий кабинет, все убранство которого, даже на взгляд непосвященного, было предназначено отнюдь не для будничного и кропотливого оккультного труда, а исключительно для пускания пыли в глаза заманенным сюда лохам. Ну какую, спрашивается, оккультную пользу можно было извлечь из чучела неведомой зубастой рыбы с пуговичными глазами? Да вообще никакой! Разве поместить ее на витрину пивбара: дабы посетители пили пиво, если можно так выразиться, «вприглядку». Кроме рыбины на столе еще валялись колода гадальных карт, свечи, старые, небось купленные где–то за бутылку, книги и восточный кинжал. Обои в кабинете были наклеены — а як же! — черные с серебряными звездами.
Ожидая «клева», Григориади восседал в кресле надутый, будто индюк, в мантии и «профессорской» шапочке, на которых Маргарита вышила метки — букву «П». В соседнем квартале она обнаружила маленькую частную прачечную, где стирали качественно и очень дешево, а крахмалили и вовсе за копейки.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Заваривайся кашка густой–густой и сладкой, словно шербет
Чтобы успеть собрать некий стартовый капитал, Пантелеймон изначально поставил себе задачу работать только крупно. Пусть клиентов будут единицы, зато с каждого он постарается содрать не менее тысячи у. е. Поэтому в тексте объявлений было оговорено, что услуги стоят дорого.
Психологический расчет магистра строился на «чистоплюйстве» богатеньких. Ведь обычно, если какой–нибудь специалист предупреждает, что работу расценивает максимально, то, разумеется, тем самым ее качество и гарантирует. (Остальным слоям населения не до качества вообще. Даже средний класс может удерживаться на плаву только в том случае, если вместо подобных гарантий будет неустанно, денно и нощно выруливать какую–нибудь халяву. Например, искать услугу, которая будет производиться и вовсе за бутылку. Покупать ворованное. Короче всех, кроме действительно богатых, инстинкт выживания гнал по газетным полосам дальше.)
И вот в прихожей раздался звонок. Первый клиент! В лжеоккультный театр одного актера крадущейся походкой проскользнул квадратный тип в солнцезащитных очках на такой же квадратной морде и в черном деловом костюме. Молча обошел кабинет, с подозрением покосился на рыбу, заглянул за шторы и зачем–то под стол. «Ага, телохранитель», — сообразил Пантелеймон.
