Максим Далин - Обманная весна
— Товарища привел, Илья? — спросил батя.
— Ага, — сказал Грин, широко улыбнувшись. — Товарища. По оружию. В командировке были вместе, а теперь собираемся вместе чистить город от всяких тухлых гадов.
— Он тоже… видит? — спросил священник, выделив последнее слово.
Грин рассмеялся.
— Ничего он не видит, пока не покажешь. Вы ведь тоже не видели, пока я не показал, отец Николай. Что такого? Это у меня вроде дара или наказания — а остальным легче живется…
Иван не знал, куда деть глаза. Неловкость достигла пика; в церкви, казалось, стояла тропическая жара. Иван знал, что у него горят щеки, горят уши — и ему было до слез стыдно за собственный стыд. Он перестал прислушиваться к словам, очнувшись лишь, когда Грин отправился зажигать свечи.
Отец Николай смотрел строго и испытывающее, но в отсутствие Грина это, почему-то, не вызывало такой невероятной неловкости.
— Отец Николай, — сказал Иван, — а вы не думаете, что Грин — сумасшедший?
Священник помолчал, размышляя.
— Н-не думаю, — сказал он после длинной паузы. — Ты — Иван? Илья о тебе рассказывал… Так вот, Иван, я бы не называл Илью безумцем. Он… ты ведь, как большинство современных людей, если и веришь, то условно и на всякий случай? Тогда тебе будет сложно принять то, что твой друг — ясновидящий. То, что он наблюдает, выглядит ужасно… но это его удел, судьба, понимаешь? — и вдруг еле заметно улыбнулся. — Илья-бесобой… Он настоящий, Иван. В наше время живут единицы таких, как он. Илья видит первопричину зла.
Иван задумался. Зла он видел достаточно, и ему не казалось, что вампиры — основа чего бы то ни было. Осознавать их реальность было очень страшно и очень гадко, но, по самому большому счету, она ничего не решала. Мир с вампирами, если только суметь принять факт их существования как данность, до смешного мало отличался от мира без вампиров. С точки зрения Ивана, вампиры просто не могли творить больше зла, чем люди — а считать ли злом природные катаклизмы, вроде катастроф и эпидемий, он не понимал.
— Не вампиры же причина всех зол, — ляпнул он раньше, чем хорошенько обдумал форму высказывания.
— Безусловно, — неожиданно согласился отец Николай. — Они только доказывают современным атеистам факт существования причины.
— Дьявола?
— Вот именно.
Иван кивнул, в душе жалея, что ему не страшно и не горько от этих слов. Страстно хотелось проникнуться спокойной убежденностью отца Николая или истовостью Грина, но стоило начать думать о дьяволе, о первопричине зла — и страсть тут же выгорала в дешевую оперетту, в голливудский мистический триллер — Джек Никлсон в главной роли…
— Если существуют вампиры, значит, существует и то, что их создало, — сказал отец Николай, и Иван услышал, как рассмеялся подходящий Грин:
— Доказательство от противного! Забавно, отец Николай! А знаете, что? Вере-то доказательства не нужны, вот в чем дело!
— Видишь, Иван, — улыбнулся и священник, но в этот раз его улыбка показалась Ивану несколько натянутой. — Илья совершенно настоящий, в вере он крепок.
— Ванюха, что ты тут философствуешь? — сказал Грин, щурясь. — Нечего переливать из пустого в порожнее. Есть ходячие дохляки, я их вижу и буду отправлять в ту яму, откуда они выползают. Я ненавижу все противоестественное, а ходячий жмур — противоестественная штука, нет?
— Да, — кивнул отец Николай. — Только это тяжело осознавать. Ты знаешь, как настороженно я относился… к твоим сражениям… пока ты не уничтожил тварь у меня на глазах. Я сам изрядно… скажем, растерялся, когда увидел, что это — не суеверие и не мелкое вранье некоторых современных писак… Забыть было бы куда приятнее, чем помнить… знаешь, Илья… иногда я радуюсь — да, радуюсь тому, что Господь меня уберег от такого дара, как твой.
Полуулыбка Грина стала победительной. Священник сделал короткий вдох, собираясь что-то сказать, но Грин его опередил:
— Только не говорите, что я горжусь, батюшка, — сказал он, махнув рукой. — Я бы гордился, если бы себя переламывал — но мне, действительно, не страшно, понимаете? Это не хвастовство. Мне хорошо. Я чувствую себя на высоте. Я чувствую, что живу не зря — это так сильно, что просто совершенно не страшно. И никогда не было страшно.
— Даже не знаю, хорошо это или плохо, — сказал отец Николай, окончательно мрачнея. — Иногда мне кажется, что в этом есть что-то ужасное.
Грин отрицательно мотнул головой.
— Ничего ужасного, — сказал он насмешливо. — С людьми воевать ужаснее. А вообще, знаете, батюшка… вы — как доктор в полевом госпитале. В войне участвуете, но в атаку не ходите. Поэтому не знаете, что в бою… в бою на страх времени нет. Других эмоций хватает.
Священник чуть нахмурился, но не возразил. Грин заговорил о Иване, о крестике и еще каких-то вещах ритуального толка; градус разговора снизился. Иван слушал вполуха и думал.
Отец Николай, похоже, не был наставником Грина. Между Грином и священником существовала некая очевидная связь, действительно, похожая на связь солдата с врачом; они друг в друге нуждались, но приоритеты имели совершенно разные. Ивану вдруг показалось, что батюшка, пожалуй, боится Грина — и уж совершенно точно боится тех сил из темной реальности, среди которых Грин существует.
Священник не может не общаться с Грином, подумал Иван. Это — его профессиональный долг. Но он не хочет общаться с Грином. Ему неприятно.
Отца Николая отвлекли бабуси в платочках. Они говорили громко и разом; худенькая, носатая старушка, распространяясь об «охальниках, которым что церковь, что кабак — все едино», с плохо скрытой ненавистью посматривала на молодых людей. Грин не стал никого перебивать, усмехнулся жестко и печально, кивнул головой, как отвесил церемониальный поклон, перекрестился и пошел прочь.
Иван догнал его у церковной лавки.
— Держи крестик, — сказал Грин прежде, чем Иван успел задать вопрос. — Надень. И пошли отсюда… пока. Потом к бате домой зайдем, я ему позвоню, договорюсь.
— Мне не очень хочется, — сознался Иван. — Неудобно.
— Неудобно штаны через голову надевать, — хмыкнул Грин. — Нам нужна поддержка по его ведомству. Я больше не мочу тварей при нем — у него нервы еще слабее твоих — но он меня молиться научил, понимаешь? Мы же — дураки невежественные, мы в этом смысле — круглый ноль…
— Но он боится…
— Что б ему не бояться, — Грин откровенно улыбался, обозначив ямочки на щеках. — Я вампиршу завалил в церковном приделе; он знает, что их святая земля или святая вода сами по себе не останавливают. А раньше, хоть и говорил, что главное — вера, все равно, похоже, думал, что и мулек хватит.
Вышли из храма. Пасмурный день никак не хотел светлеть, зимняя хмарь висела над городом. Снег успел потемнеть, но, едва начав таять, снова смерзся в грязные глыбы, а наледь выглядела синяком на исколотой вене. Мир, больной и холодный, ненастоящая весна, обманная весна, декабрьский март, темный и полумертвый — и из всех запахов наиболее отчетлив бензиновый перегар. День похож на сумерки, утро похоже на вечер. Ивану стало зябко.
— Ты праведник, Грин? — спросил он, когда стояли на трамвайной остановке и курили.
Грин коротко рассмеялся, промолчал.
— Ты воюешь за всех? — снова спросил Иван. — И за этих трепаных бабок, которые к твоему Богу никакого отношения не имеют, в смысле — понятия не имеют, как это «любить ближнего»?
Грин пожал плечами.
— Вообще-то, мне наплевать, — сказал он. — Я Богородицу люблю. Очень. А тварей ненавижу. И все. И не доставай меня своей философией. Трамвай идет.
Грин позвонил в одиннадцатом часу.
— Ты бы сказал своему вежливому товарищу, что для бесед существует день, — заметила мама, передавая трубку. — Я, конечно, понимаю все, но тут уже не Кавказ…
— Ты чего так поздно? — сказал в трубку Иван, совершенно автоматически, просто под мамину диктовку.
— У тебя склероз начинается? — саркастически осведомился Грин. — Сегодня — полнолуние. Я с пяти жду твоего звонка. Ты, вообще, как, собираешься идти или передумал?
Иван немедленно затошнило.
— Иду я, иду, — сказал он хмуро. — Просто мама недовольна, что я по ночам…
— Ванюха, сколько тебе лет?
— Я же сказал — иду.
— Уже темно. Через полчаса я за тобой заеду, — гудки.
Иван повесил трубку.
— Мам, — сказал он, — я ухожу.
— Куда опять на ночь глядя? — мама действительно была недовольна.
Мама всегда была страшно недовольна, если Иван собирался отсутствовать дома. Мама с трудом и только под папиным нажимом пережила его службу в армии и его командировку в «горячую точку». Когда Иван вернулся домой, мама вздохнула с облегчением, оттого что ее мальчик теперь будет проводить вечера в кругу семьи, как это было до армии, будь она неладна. И вот теперь — Грин.
