Павел Крусанов - Бом-бом, или Искусство бросать жребий
Шло время, как ходят призраки без существа и вещества — появляясь ниоткуда и скрываясь в никуда, — шло валом, как стая незримых зверей, чьи пасти алчут крови, а слюна врачует раны. Миновало пять лет, сменился венценосец на троне. В тот день, когда почила государыня, тридцать шесть часов перед тем истекавшая молоком, струившимся из её внезапно набухших грудей, словно жидкий перламутр (платки, которыми доктора, ежеминутно их переменяя, утирали соски императрицы, затвердели, как створки жемчужниц, и были после пущены на пуговицы), Александр Норушкин вместе с государевой ротой был в карауле. Он третьим поздравил Павла, только накануне прибывшего из Гатчины, со вступлением на престол и присягнул новому самодержцу прямо на мраморных ступенях дворцовой лестницы, за что получил Святую Анну и был произведён в гвардии капитаны. Одновременно Павел обязал Александра всегда иметь при себе пудру, волосы зачёсывать не на лоб, а назад, носить косичку или гарбейтель и никогда не надевать круглую шляпу, жилет, фрак и башмаки с завязками, что благодарный и растроганный Норушкин обещал соблюдать неукоснительно.
В ту пору Александр Норушкин был статным красавцем, умудрённым в любви и кое-что повидавшим в жизни: он знал, что дым кальяна пахнет яблоком, а море — огурцом, что отброшенный ящерицей хвост бьётся до заката, а бесчеревные китайские солдаты, не нуждаясь в пище, способны проходить за день полторы сотни вёрст, что притворный смех выдаёт в мужчине недостаток уважения к себе, а в женщине — похотливость, что для выяснения, был ли человек отравлен или нет, тело его следует предать огню, так как сердце, тронутое ядом, по природе своей не может сгореть, что истина не выносит перемены климата и в результате пространственных перемещений «да» с лёгкостью обращается в «нет», и, наконец, он знал, что девственнице, угодившей в рай, больше не на что рассчитывать. Словом, князь Александр Норушкин к двадцати девяти годам обрёл стойкий душевный склад и был вполне готов для подвигов и славы, не опасаясь, что, если таковые его всё-таки отметят, им удастся заметно повредить его характер. И случай для подвигов, конечно, не замедлил подвернуться.
Перенеся прах отца из Александро-Невской лавры в царскую усыпальницу, разрешив Радищеву возвратиться из Илимска в своё имение, наделив смутьяна Костюшко шестьюдесятью тысячами рублей и отпустив его из Петропавловской крепости на все четыре стороны, отменив объявленный покойной государыней рекрутский набор и положив конец войне с Персией, Павел в начале 1797 года заключил с Мальтийским орденом конвенцию, по которой принял иоаннитов под своё высочайшее покровительство. Решение это пришлось рыцарям весьма кстати, так как четыре с лишним года назад, благодаря декретам французского революционного правительства, Орден лишился своих владений во Франции, в результате чего рыцари трёх из восьми лангов иоаннитов — Прованс, Овернь и Франция — оказались в положении беспорточных изгоев. Далее, в ознаменование конвенции и для устрашения дерзкого генерала Бонапарта, император, подобно памятным правителям древности, решил устроить военные игры с морской баталией, осадой крепостей и сечами в открытом поле (с младых ногтей он испытывал страсть к забавам Мельпомены, так что ещё при жизни матушки участвовал в дворцовом спектакле «Галатея и Ацис», где в виде брачного бога Гименея являлся на сцену и удивлял зрителей искусными и благородными танцами). С этой целью велено было вырыть недалеко от Гатчины гигантский пруд, насыпать посередине остров Мальту, насадить на нём сады и рощи, а также построить и заселить деревеньки и фортеции, какие прославились во времена Великой осады 1565 года, когда рыцари-госпитальеры выстояли против восьмикратно превосходящей их числом армии султана Сулеймана Великолепного.
Всё так и исполнили. Вырыт был пруд; насыпан остров; поднялись на острове сады и рощи; вознеслись над гаванями бастионы фортов, ощетинились пищалями, бомбардами и гафуницами времён, примерно, взятия Казани; хутора заселили «мальтийцы» из государевых крестьян, по большей части выведенные из Малороссии. Император, сличая местность с картой, лично проверил соответствие рельефа, сам ревизовал готовность потешных войск к размашистой мальтийской мистерии и по своему усмотрению отобрал людей на роли. Великим магистром Жаном Паризо де Ла Валлетта был назначен граф Илья Андреевич Безбородко, родной брат государственного канцлера, в турецкого воеводу Мустафа-пашу нарядили Ивана Павловича Кутайсова, бывшего пленного турчонка, служившего некогда лакеем при Павле Петровиче в бытность его великим князем, ну а капитану Норушкину под команду достался гарнизон форта Священномученика Эразма Антиохийского. Остальные имена участников мистерии предание не сохранило.
К Троице приготовления закончились, и в Духов день турецкая армада из пятидесяти кораблей, десяти тысяч войска, набранного из пленных турок и крымских татар, а также полутора тысяч кавказских шапсугов-янычар под общей командой закрученного в чалму Кутайсова вошла в мирную рыбацкую гавань Марсашлокк. Войско госпитальеров числом тысяча триста девяносто человек состояло из ста сорока рыцарей и оруженосцев (семёновцы, лейб-гвардии егеря и преображенцы, посаженные по трём фортам), двухсот пятидесяти испанских солдат (московцы), присланных на подмогу вице-королём Сицилии, а также тысячи хохлов-мальтийцев из местного ополчения. Оружие в обеих ратях было прадедовское, но для пущей достоверности боевое, хотя и ведено было в мушкеты пуль не вкладывать, стрелы не вострить, пушкам палить без ядер, а в рукопашной неистовство смирять и до увечий не рубиться.
Турки стали лагерем в Марсе, на подступах к Большой гавани. Там и случился эпизод, переменивший начальный сценарий затеи и обративший потешное лицедейство в кровавую бойню, как капля слюны зачумлённого превращает кувшин воды в яд. Шапсуги, привыкшие на Кубани жить разбоем, не удержались от озорства и здесь, на Мальте, под янычарским треугольным значком с полумесяцем и чёрным скорпионом на ало-золотом поле. Заприметив неподалёку на лужке козье стадо, они, понуждаемые воровской кровью, зарезали пастуха, а скотину перегнали в лагерь. Обиженные мальтийцы, вплетя в обвислые усы траурные ленты, отправили к Кутайсову депутацию дидов с пенями на басурман, но янычары депутацию перехватили и показательно отрезали всем жалобщикам языки, после чего, решив, что кара недостаточна, жестокосердно старцев ослепили. Вслед за тем, подбив на дурное дело и часть крымских татар, шапсуги совершили набег на Мдину, где вволю пограбили селян и сверх того увели в полон немало наливных мальтийских дивчин. Кутайсов, прознав наконец об этих бесчинствах, велел заковать затейщиков в кандалы, однако пряный запах гяурской крови уже разбудил неподдельный воинский дух в потешной турецкой армии — охрана Кутайсова была изрублена, а сам несостоявшийся Мустафа-паша бежал к Безбородко в Биргу — под защиту пушек форта Святого Ангела. Увязавшихся было преследователей отогнали от стен картечью, чью роль сыграла забитая в стволы щебёнка. Далее события развивались так: Безбородко отправил императору депешу с известием о мятеже и попросил снабдить вверенные ему войска боевыми зарядами для немедленного усмирения бунтовщиков, однако благородный монарх повелел предоставить заряды обеим сторонам, после чего, послав всё же в Петербург за подмогой, поднялся на специально отстроенную вышку и посредством зрительной трубы стал надзирать за ходом мальтийской баталии.
Тем временем турецкие силы, взамен развенчанного Кутайсова, возглавил некто Пеленягре-ага, который первым делом попытался перевести флот из шуршащей на языке гавани Марсашлокк поближе к месту боевых действий, дабы с воды поддержать атаки своих аскеров на оплот иоаннитов — укрепления в Биргу и Сенглее, но сделать это ему не удалось — пушки форта Священномученика Эразма, чьей обороной ведал капитан Норушкин, простреливали вход в Большую гавань насквозь. Тогда Пеленягре-ага решил начать кампанию с устранения досадной помехи. Белой, как брошенная в поле кость, ночью на высотки близ крохотной крепости были спешно доставлены турецкие орудия, и с шести часов утра началась сокрушительная бомбардировка подначальной Норушкину твердыни. Но, словно бы не замечая ураганного огня, пушки с бастионов ответили бесстрашной канонадой, причём столь успешной, что турки вынуждены были насыпать вал из камней и земли, чтобы укрыть свои орудия и приставленных к ним пушкарей от убийственных ядер госпитальеров. Конечно, неразумно было предполагать, что крепостца с гарнизоном в двести человек сможет выстоять против многотысячной османской рати, и тем не менее капитан Норушкин не намеревался сдавать позиций — принимая удар на себя, он предоставлял Безбородко возможность укрепить главные фортификации рыцарей в Биргу и Сенглее, вполне подходящие для забавы, но негодные для настоящего сражения.
