Эрнст Гофман - Фалунские рудники
У Элиса заколотилось-таки ретивое, когда он вновь очутился на краю дымящейся адской пасти и, облаченный в горняцкое снаряжение, непривычно ступая в тяжелых далекарлийских башмаках с железными подковами, начал под руководством штейгера спускаться на глубину шахты. Вот уж дыхание занялось от густых испарений, вот затрепетало пламя горняцкой лампы от пронизывающего сквозного ветра, которым потянуло из пропасти. Спуск продолжался все ниже и ниже, железная лестница сузилась до одного фута, и Элис понял, что его морской сноровки маловато для лазания по таким перекладинам.
Наконец они добрались до самого дна, и штейгер указал Элису его работу.
Элис вспомнил милую Уллу, ее светлый образ витал над ним, осеняя его ангельскими крылами, и он позабыл про ужасы бездны, и тяготы томительного труда стали ему нипочем. Он твердо знал, что ничего не добьется от Перссона Дальшё, если не посвятит себя безраздельно горняцкому делу; ему предстояло трудиться, не жалея себя, отдавая работе все душевные и телесные силы, и только тогда он, может быть, достигнет исполнения своих сладостных грез; поэтому он, на удивление быстро, научился работать наравне с самыми опытными рудокопами.
С каждым днем честный Перссон Дальшё все более привязывался к трудолюбивому и набожному юноше и без утайки говорил ему, что полюбил его не просто как усердного работника, а как милого сына. По примеру отца и Улла все больше выказывала Элису сердечную склонность. Не раз уже, когда Элис отправлялся на опасную работу, она со слезами на глазах заклинала его беречь себя, чтобы только с ним не случилось беды. Зато при возвращении она радостно спешила ему навстречу, и Элис уж знал, что его ждет дома кружка доброго эля и вкусная еда, заботливо приготовленная Уллой, чтобы он мог подкрепиться.
Сердце Элиса так и встрепенулось от радости, когда в один прекрасный день Перссон Дальшё заговорил с ним, что, мол, раз у него есть кое-какие деньжата, то при таком усердии он сможет в скором времени обзавестись своим хозяйством, а не то купить даже фрельсу, и что тогда уж ни один из фалунских мастеров ему не откажет, если он надумает посвататься к его дочери. Элис готов был тут же объявить, что он бесконечно любит Уллу и все свои лучшие надежды полагает в том, чтобы получить ее в жены. Но из неодолимой робости, а скорее всего, испугавшись своих сомнений, точно ли Улла любит его, как ему порой начинало казаться, он так и не решился высказаться и промолчал.
И вот однажды случилось так, что Элис работал на самой глубине, вокруг него все заволокло густыми клубами серных паров, горняцкая лампочка едва тлела тусклым мерцающим светом, так что он с трудом различал ход рудных жил. Вдруг ему послышалось, будто откуда-то с еще большей глубины доносится стук, словно там кто-то работает большим дробильным молотом. Обыкновенно такого не бывало в заводе, чтобы дробить добытую породу прямо под землей, к тому же Элис хорошо помнил, что сегодня штейгер отправил всех работать в подъемный ствол, а сюда вместе с ним никто не спускался, поэтому ему сделалось не по себе от непрерывной стукотни. Он отложил молоток и кирку и прислушался к глухим равномерным ударам, которые, как ему показалось, раздавались все ближе и ближе. Вдруг перед ним появилась черная тень, в этот миг клубы пара рассеялись от порыва леденящего ветра, и он узнал рядом с собою старого рудокопа из Гётеборга.
— Здорово, Элис Фрёбом! — зычным голосом приветствовал юношу старик. — Здорово тебе в каменных недрах! Ну что, друже? Как жизнь молодая, доволен ли ты?
Элис хотел спросить старика, каким чудом он вдруг оказался в шахте, но тот стукнул по каменной стене с такой силой, что так и брызнули вокруг огневые искры и отзвук его удара прокатился по шахте далеким громовым раскатом, и тут старик закричал на него страшным голосом:
— У тебя здесь проходит богатейшая жила, а ты, сквернавец, негодный работник, не замечаешь ничего, кроме маленького ответвления не толще соломинки! — Ты ведешь себя под землею, точно слепой крот, на которого никогда не посмотрит благосклонно повелитель металлов, да и наверху у тебя все из рук валится, никогда тебе не сделать хорошую варку. — Эге! Ты только и думаешь, как бы тебе заполучить в женки Уллу, дочку Перссона Дальшё, оттого ты и работаешь спустя рукава, без любви и разумения. — Берегись, обманщик! С повелителем металлов шутки плохи! Гляди, как бы он не схватил тебя за шиворот да не сошвырнул бы в бездну на острые камни — разобьешься так, что костей не соберешь! — И знай, никогда Улле не бывать твоей женой!
Элис вскипел от гнева, не стерпев обидной издевки.
— А ты, — крикнул он в ответ, — за каким делом ты пришел сюда, в шахту моего хозяина Перссона Дальшё, где я работаю не за страх, а за совесть, не жалея сил? Сгинь отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! А не то мы еще поглядим, кто кому скорее раскроит башку!
С этими словами Элис Фрёбом упрямо встал перед стариком и замахнулся на него железным молотком, которым только что работал. Старик презрительно захохотал, и Элис Фрёбом с ужасом увидел, как он с ловкостью белки ускакал от него наверх по перекладинам железной лестницы и скрылся в черноте пролома.
Руки и ноги Элиса сделались точно ватные, работа перестала спориться, и он поднялся наверх. Увидя его, старший штейгер, который только что вышел из подъемного ствола, воскликнул:
— Господи боже мой! Что с тобой стряслось, Элис? На тебе же лица нет, ты бледен как смерть! Небось, надышался серных паров и сомлел с непривычки? Ничего! На-ка, парень, хлебни! Это тебя подкрепит.
Элис с жадностью глотнул водки из фляги, которую ему предложил старший штейгер, и, немного оправившись, рассказал все, что произошло с ним в шахте, объяснил, как в Гётеборге состоялось его знакомство с таинственным рудокопом.
Старший штейгер спокойно выслушал его до конца и задумчиво покачал головой:
— Тот, с кем ты повстречался, Элис Фрёбом, был, верно, старый Торбьерн, и сдается мне теперь, что рассказы о нем, которые ходят у нас в Фалуне, пожалуй, не простые побасенки. Более ста лет тому назад жил у нас в Фалуне рудокоп по имени Торбьерн. Говорят, он был одним из тех, кто положил почин горному делу и кому Фалун обязан своим процветанием, и будто бы в его время добыча шла куда удачливее, чем сейчас. В те времена никто не разбирался в горном деле лучше Торбьерна, он превзошел все науки и заправлял всей работой в руднике. Он находил богатейшие жилы, все было ему открыто, словно он был наделен какой-то высшей силой; а человек он был мудреный и нелюдимый, не было у него ни жены, ни детей, да и дома-то настоящего у него в Фалуне не было; он, можно сказать, не вылезал из шахты, только и знал ковыряться в глубоких забоях, немудрено, что скоро о нем стали поговаривать, будто он заключил союз с таинственной силой, которая царит под землей и варит в недрах металл. Не слушая строгих наставлений Торбьерна, который предостерегал от неминуемой беды, неустанно твердил, что нельзя рудокопу работать под землей без истинной любви к металлам и чудесным минералам, алчные люди, гонясь за наживой, все больше и больше расширяли разработку, пока наконец в Иванов день 1687 года не случился на руднике страшный обвал, после которого образовалась нынешняя котловина; во время обвала были уничтожены все шахты, и уж потом понадобилось много трудов и искусства, чтобы восстановить хотя бы некоторые из них. О Торбьерне с тех пор не было ни слуху ни духу, поэтому все были уверены, что он погиб под завалом. Но вскоре, когда дела опять пошли на лад, рудокопы стали рассказывать, будто бы видели в шахте старого Торбьерна, он всегда давал им дельный совет и показывал лучшие жилы. Другие встречали Торбьерна на поверхности, он бродил вокруг провала, иногда с горестными причитаниями, а бывало, что серчал и бранился. Не раз к нам приходили юноши вроде тебя и говорили, что их наставил на этот путь и проводил к нам старый рудокоп. Это всегда случалось, когда у нас не хватало рабочих рук. Видать, и тут нам помогал старый Торбьерн, заботясь о горном деле. — Коли и впрямь он был тот, с кем ты повздорил, то если уж он сказал тебе, что там пролегает богатейшая железная жила, значит, так оно и есть, и завтра мы пойдем туда, чтобы ее разведать.
Обуреваемый разноречивыми мыслями, Элис воротился в дом Перссона Дальшё, но сегодня Улла не вышла ему навстречу с радушным приветом. Потупленная и, как ему показалось, заплаканная, она сидела на скамье, а подле нее Элис увидел представительного молодого человека, который, не выпуская ее руки из своей, изощрялся в шутливых любезностях; но Улла, казалось, не вслушивалась в то, что он говорил. Перссон Дальшё насильно увлек за собой Элиса, который, оцепенев от тоскливого предчувствия, неподвижно стоял, устремив пасмурный взор на молодую парочку; уединившись с ним в соседней комнате, Перссон Дальшё сказал:
— Ну вот, Элис Фрёбом! Скоро ты сможешь доказать мне свою любовь и привязанность; если раньше я держал тебя за сына, то теперь ты и подавно заменишь мне родное дитя. Человек, которого ты сейчас видел у меня в доме, богатый купец из Гётеборга, и зовут его Эриком Олафсеном. Он посватался к моей дочери, и я выдаю ее за него замуж; он увезет ее в Гётеборг, и тогда ты один у меня останешься, ты будешь моей единственной опорой на старости лет. — Что же ты, Элис, молчишь? — Ты бледнеешь? — Неужели я не угодил тебе этим решением, и ты бросишь меня, когда я останусь без дочери? — Но я слышу, что господин Олафсен зовет меня. — Пойду к ним!
