Наль Подольский - Возмущение праха
— Перестань! — Она шлепнула меня по руке.
— Переведи меня в другую палату! Пожалуйста.
— Расселением ведает старшая. Я человек маленький.
— Валечка, ну пожалуйста! Все же знают, ты — самая главная, как скажешь, так и будет.
— Ишь ты, льстивец какой! — Она снова шлепнула меня по руке. — Ладно, поищу тебе коечку. До обеда потерпишь?
Вечером я оказался в четырехместной палате, в обществе безобидных, совершенно выживших из ума старичков.
А на другой день, утром, за мной, очень радостная, явилась Рыжая:
— Тебя на комиссию. Говорят, выписывать. Ну и везунчик же ты!
За столом в кабинете Главного сидело несколько унылых личностей в белых халатах. Меня усадили на стул у стенки, и моя заведующая отделением высказалась в том смысле, что меня можно выписать.
— Вопросы, пожалуйста, — скучающим тоном объявил главный врач.
Наступила долгая пауза. Наконец остроносый человечек в очках проскрипел:
— Сколько будет сто сорок один умножить на двадцать семь?
Ах ты крысенок! Хочет из себя вывести. Хрен тебе.
— Я же не компьютер, — пожал я плечами, — могу перемножить на бумажке.
— Не нужно, благодарю вас.
Опять повисло молчание. Его нарушила дородная смуглая дама с усиками:
— Скажите, больной, как вы думаете, почему летает самолет?
— Потому что он запроектирован как летательный аппарат, — отрезал я равнодушно.
Главный врач позволил себе улыбнуться:
— Ну что же, в здравости суждений нашему пациенту отказать нельзя. Полагаю, возражений не будет? — Он расписался несколько раз на каких-то бланках и в первый раз взглянул мне в лицо, как бы переводя меня этим в категорию одушевленных предметов. — Желаю вам всяческих успехов. Будьте здоровы.
Через час я был уже на свободе, на прощание записав домашний телефон Рыжей, И она же, по моей просьбе, уговорила охранника у задних ворот выпустить меня на набережную Пряжки, подальше от главной проходной, выходящей на Мойку.
— Интересный ты человек, — задумчиво сказала она. — Ты и вправду сыщик?
Я шагнул за ворота, их железные створки с лязганьем стали съезжаться, но внезапно остановились и разъехались снова.
— Эй, Сыщик, — негромко окликнула меня Рыжая.
Я вернулся к ней и взял ее руки в свои:
— Я больше не сыщик, Валюша. Теперь я — доктор. Если я позвоню, называй меня «доктор».
— А мне что, доктор так доктор. Теперь слушай. Мне болтать об этом не велено, но я думаю, тебе надо знать. Во-первых, твоего друга украли. То есть покойника.
— Украли?
— Ну да, не сам же ушел.
— Не знаю. Он был человек не простой.
— Тебе виднее. И еще вот что. В четыреста седьмую вечером поселили новенького, а ночью он помер. Сердечный приступ.
— Что-то много сердечных приступов, эпидемия прямо.
— Говорят, ничего тут странного нет, потому что в атмосфере магнитные бури.
— Кто же так говорит?
— Игнатий Маркович.
— И он же велел тебе помалкивать?
Она выдержала паузу, внимательно разглядывая мое лицо:
— Да… Доктор.
2. КРОКОДИЛ
Нынешний разум, или наука, находится под влиянием половым.
Николай ФедоровЗначит, так: 24 мая я отвалил из психушки и отправился прямо домой. Я считал, у меня часа два в запасе, даже если они расчухали, что шлепнули не того.
Для начала я, не трогая ничего, хорошенько осмотрел коридор, кухню и комнату. За полгода накопилось достаточно пыли, она лежала везде ровным слоем, и ни следов на ней, ни сдвинутых предметов я не обнаружил. Похоже, за это время никто не проникал в мое скромное жилище. Да к тому, собственно, и не было повода. А с позавчерашнего дня, к сожалению, повод вроде бы есть.
Я не стал даже кофе варить, хотя искушение было большое: ведь в психушке кофе — продукт запрещенный.
Собрал в кейс самое нужное, приклеил контрольные волоски на все двери, оставил контрольные отпечатки на кнопке звонка и вокруг замочной скважины, убедился, что перед домом, на набережной Фонтанки, никто не маячит, и удалился. Неприятно, конечно, чувствовать себя бездомным, но лучше быть живым бомжем, чем мертвым квартиросъемщиком. Если те ребята взяли след, они скоро сюда наведаются. У них не заржавеет.
В управлении меня встретили как родного. Все приготовлено было заранее, и за пару часов я получил и расчет, и все полагающиеся при увольнении документы.
Попетляв для порядка по улицам, я наконец смог расслабиться за чашкой кофе в подвальчике. Теперь я, можно сказать, и БОМЖ, и БОЗ сразу, — сколько раз писал эти слова в протоколах и не думал, что когда-нибудь они будут применимы ко мне. Я решил на недельку-другую лечь на грунт и прикинуться шлангом. Была у меня на примете бабенка — когда-то ее мне подставили по случаю одной проверочки, но она, хотя дело было казенное, трахалась с таким увлечением, что потом мы встречались еще пару раз уже без служебной надобности. Я позвонил наудачу, она оказалась дома и сразу узнала мой голос.
Я прожил у нее девять дней — мы трахались, умеренно выпивали и много ели, — впрочем, последнее относится в основном ко мне. Она же не высказывала впрямую удивления моему аппетиту как за столом, так и в постели, и не пыталась меня расспрашивать. Она вообще никогда ни о чем не спрашивала. Через день она уходила на работу — я не интересовался какую, — а я в это время гонял по ее видаку боевики и порнуху, ничего другого у нее не было.
В общем, жить бы мне у нее и жить — бабок пока хватало, но через неделю появилось беспричинное беспокойство, словно кто подзуживал: довольно, мол, тут ошиваться, пора двигаться. Некоторые торчат на этих внутренних голосах, а я их не люблю и не верю им, но совсем не обращать внимания на них нельзя. Иной раз потянет откуда-то вроде как сквозняком, и сразу смека: надо свинчивать, а потом только диву даешься — еще бы секунда, и кранты. Но сейчас было другое, не сигнал опасности, а беспокойство, как бы приказ или, может, совет — шевелиться. И еще, совсем уж не к месту, вспоминался мой сокамерник по психушке, Философ. Сам он был во всем виноват, сам нашел приключения на свою, мягко говоря, голову и меня в них чуть не втянул. Не мое это дело, повторял я себе. Как говаривал мой бывший начальник, «пусть мертвые хоронят своих мертвецов».
Безумная личность: он уверен воистину, что эти слова — этакая народная поговорка.
Вот, вот, опять, как раньше, какие-то чужие мыслишки исподтишка зудят. Понять бы, откуда это дерьмо лезет.
Так или иначе, вскоре мне жить у нее надоело, и на десятый день я отвалил. Убедившись, что мою квартиру не навещали, я поселился дома. Пора было подумать, куда прислониться.
Самой верной наколкой для меня был Витя Барельеф. Кликуху «Барельеф» он приобрел еще на юрфаке за то, что всегда старался повернуться к собеседнику в профиль. В фас он смотрелся придурком, а профилем обладал чеканным. Теперь он служил в коммерческой сыскной фирме и вроде бы вышел в паханы. Меня он считал не слишком тонким, но оперативным сыщиком и пробовал переманить около года назад.
Я завалился к нему в кабинет без предварительных телефонных звонков и прочих там политесов, но он приветствовал меня так, будто назначил встречу заранее:
— А, это ты, Крокодил. Здорово. Значит, решился?
— Решился.
— С психушкой — что за история?
— Так не отпускали.
— Насчет чердака ксива съедобная?
Я молча положил на стол бумаги. Он небрежно заглянул в них и отгреб в сторону:
— Ладно, хер с ними. Все равно будет комиссия.
Дальше пошло обычное дерьмо — бумаги, медицинская комиссия и снова бумаги, а затем тир, спортзал и бесконечный юридический инструктаж. Началась оперативная работа, пока на подхвате. Я по этому поводу не выказывал никаких амбиций, работал четко и старался не высовываться. Наконец через три месяца я стал работать самостоятельно и даже получил помощника.
После угрозыска эта контора казалась мне богадельней. Бабки платили хорошие, а дела шли несложные. Частные заказы отличались поразительным однообразием. Муж в командировке пропал — обнаруживался в Сочи с телкой, сбежал из дома подросток — ищи на панковых или хипповых тусовках. Джеф, мой помощник, знал прилично эту среду, и подростковые дела мы щелкали, как орешки. Бизнесмены чаще всего хотели узнать, где находится их компаньон, прихвативший с собой ту или иную часть наличности фирмы. Такие заявки, к счастью, редко, но все-таки иногда приводили к криминальному финишу, даже к убийству, и тогда, независимо от требований заказчика, мы передавали дело в прокуратуру, увы, теряя при этом больше половины гонорара.
Я всегда считал первой заповедью сыщика — не искать самому приключений, но однообразие все же слегка раздражало. Именно из-за него, по крайней мере так мне тогда казалось, временами возвращалось смутное беспокойство, какой-то невнятный зуд, и опять вспоминалась психушка и история с Философом.
