Стивен Кинг - Я знаю, чего ты хочешь
Но это не любовь. Это насилие.
Она сошла на углу Мэйн и Милл-стрит, холодный ветер обжег лицо, и она поежилась, а автобус уже отъехал с мягким ворчаньем. Задние фары помигали в сумерках и растворились.
Никогда еще ей не было так одиноко.
Эда дома не оказалось.
Она стучала минут пять, а потом в растерянности стояла под дверью, не зная, как быть дальше. У нее не было ни малейшего представления, чем Эд занимается и с кем встречается, когда они не видятся. Об этом как-то речь не заходила.
Может, зарабатывает сейчас покером на новый фен?
Неожиданно решившись, она встала на цыпочки и поискала над дверью, где, она знала, лежал запасной ключ. Пальцы нашарили ключ, и он со звоном упал к ногам.
Она вставила ключ в замочную скважину.
В отсутствие Эда квартира выглядела совсем другой — неживой, как бутафорская мебель в театре. Ее всегда забавляло, что человек, совершенно безразличный к своему внешнему виду, сделал из квартиры игрушку, хоть фотографируй для модного журнала. Квартирка была вся точно специально устроена для нее, а не для него. Ну это, положим, бредовая мысль. Бредовая?
Словно впервые она отметила про себя, как ей нравится заниматься, сидя на этом стуле, или смотреть телевизор. Как сказала бы Златовласка, усевшись на стул Младшего Медвежонка: «В самый раз». Не слишком твердо и не слишком мягко. Идеально. Как и все остальное, что ассоциировалось у нее с Эдом Хамнером.
Из гостиной вели две двери — в кухоньку и в спальню.
За окном разгулялся ветер, и старый дом скрипел, как бы вжимаясь в землю.
В спальне она постояла над железной кроватью. Тоже в самый раз. Внутренний голос не удержался от язвительного вопроса: «Шикарная кроватка, а?»
Элизабет остановилась перед стеллажами, взгляд скользнул по корешкам книг. Одно название привлекло ее внимание. Она сняла книгу с полки: «Что мы танцевали в пятидесятых?» Томик раскрылся на танце «Стролл». Пояснения обведены жирным красным карандашом, а на полях крупно, с вызовом: БЕТ.
Уходи, сказала она себе. Еще что-то можно спасти. Если он сейчас вернется, я не смогу смотреть ему в глаза. То-то Элис восторжествует. Не зря платила денежки.
Но она уже не могла остановиться. Слишком далеко все зашло.
Она подошла к чулану и повернула ручку, но дверь не поддалась. Заперто.
На всякий случай она пошарила над дверью и сразу нащупала ключ. «Не делай этого», — предупредил ее внутренний голос. Она вспомнила, что случилось с женой Синей Бороды, когда она открыла запретную дверь. Но остановиться сейчас значило навсегда остаться в неведении. Она открыла дверь.
И в тот же миг у нее возникло странное чувство, что Эд Хамнер-младший жил именно здесь.
Чулан являл собой страшный кавардак: гора скомканной одежды, книги, теннисная ракетка без струн, изношенные спортивные тапочки, разбросанные конспекты, пачка табака «Боркум Рифф», наполовину рассыпанного. Зеленая армейская куртка валялась в дальнем углу.
Она подняла с пола книжку. «Золотая ветвь» Фрэзера. Подняла вторую. «Древние ритуалы, современная мистика». Третью. «Гаитянское ву-ду». Последняя книжка, в старом, потрескавшемся переплете, с почти стершимся заглавием, запахом своим напоминала тухлую рыбу. «Некрономикон». Она открыла наугад и с омерзением отшвырнула книгу. Низкопробная похабщина.
Она потянулась к куртке Эда, как к спасительной соломинке, даже самой себе в этот момент не признаваясь, что собирается шарить по карманам. Под курткой обнаружилась жестяная коробочка.
Она с любопытством повертела ее в руках, внутри что-то погромыхивало. В таких жестянках мальчишки обычно хранят свои сокровища. На крышке рельефными буквами было написано: «Бриджпортские леденцы». Она сняла крышку.
Сверху лежала куколка. Куколка, с которой она играла в далеком детстве.
Элизабет затрясло.
Куколка была одета в красный нейлоновый лоскут, оторванный от шарфика, который Лиз потеряла два-три месяца назад. Потеряла в кино, где она была вдвоем с Эдом. Ручки куколки обернуты мохом. Уж не кладбищенский ли? Волосы… волосы были какие-то не такие. Белые шелковистые, неумело приклеенные к розоватой целлулоидной головке, тогда как ее «натуральные» волосы были песочного цвета и грубее. Эти скорее напоминали волосы Элизабет…
В детстве.
Она сглотнула слюну. В первом классе им всем выдали маленькие ножницы с круглыми лезвиями. Неужто ее тайный воздыхатель подкрался к ней сзади и…
Элизабет отложила в сторону куколку и снова заглянула в коробку. Голубой чип для игры в покер с необычным шестигранником, нарисованным на одной стороне красными чернилами. Ветхая газетная вырезка с некрологом мистера и миссис Хамнер. Оба улыбались бессмысленной улыбкой с приложенной к некрологу фотографии, и оба лица были опять-таки заключены в шестигранники, но уже черные. Еще две куколки, мужская и женская. Сходство с лицами на фотографии было пугающим.
И кое-что еще.
Пальцы у нее так дрожали, что она едва не выронила вещицу. Из груди вырвался сдавленный стон.
Это был игрушечный автомобильчик типа «Склей сам» — такие продаются в сувенирных лавках. Красный «фиат». На радиаторе — клок от рубашки бедного Тони.
Она перевернула автомобильчик. Весь низ был раскурочен.
— Докопалась, значит, тварь неблагодарная.
Она вскрикнула и выронила игрушку вместе с жестянкой. Все эти омерзительные сокровища рассыпались по полу.
Он стоял в дверях, разглядывая ее в упор. Она не подозревала, что в человеческих глазах может быть столько ненависти.
— Ты убил Тони, — сказала она.
Он криво усмехнулся:
— Интересно, как ты это докажешь.
— Не важно, — ее удивила твердость собственного голоса. — Главное, я теперь знаю. Больше мы с тобой не увидимся. Никогда. А если ты… проделаешь это… с кем-нибудь еще, я сразу пойму. И тогда тебе не поздоровится. Можешь мне поверить.
Лицо его исказила гримаса.
— Вот она, твоя благодарность. Я дал тебе все, что ты хотела. Кто дал бы тебе столько? Разве я не сделал тебя счастливой?
— Ты убил Тони! — она сорвалась на крик.
Он шагнул ей навстречу.
— Да, ради тебя. А на что способна ты, Бет? Ты не знаешь, что такое настоящая любовь. Я полюбил тебя с первой минуты и люблю вот уже семнадцать лет. А что твой Тони? К тебе все само плыло в руки. Потому что ты красивая. Все к твоим услугам, и одиночества можно не опасаться. Не надо… прилагать усилия, как некоторым. Всегда найдется какой-нибудь очередной Тони. Все, что от тебя требовалось, — это улыбнуться и сказать «пожалуйста», — он возвысил голос: — А мне ничего не давалось само! Думаешь, мне не хотелось? Да не тут-то было. Отец сам из меня тянул что мог. Я не услышал от него ни одного доброго слова, пока не сделал его богатым. И мать была такая же. Я вернул ей мужа — думаешь, она воспылала благодарностью? Она меня ненавидела! Шарахалась, как от прокаженного! Считала выродком! Я ей и то, и это, а она… Бет, не надо! Не на-аа-а…
Она наступила на детскую куколку — свое подобие — и раздавила ее каблуком. И сразу отпустило сердце. Страх прошел. Перед ней был не мужчина — жалкий мальчишка, не умеющий даже подобрать носки одного цвета.
— Теперь ты мне ничего не сделаешь, Эд, — сказала она. — Ничего. Что, разве не так?
Он повернулся к ней спиной.
— Уходи, — сказал он упавшим голосом, — Только коробку оставь. Хоть это.
— Ладно, так и быть. Пустую.
Когда она поравнялась с ним, он дернулся, словно желая остановить ее, и тут же весь обмяк.
Она уже была на втором этаже, когда он выскочил на лестницу и истерично закричал ей вслед:
— Иди, иди! Но учти, ни с одним мужчиной тебе не будет так, как со мной! А когда ты состаришься и они перестанут исполнять твои желания, ты меня еще вспомнишь! Ты еще пожалеешь о том, что так легко все отбросила!
Она вышла на заснеженную улицу. Легкий морозец приятно холодил лицо. Ей предстояло пройти пешком добрых две мили, но это ее не смущало. Ей даже хотелось пройти по морозу. Хотелось очиститься.
Странно, но ей по-своему было жаль этого взрослого мальчика, чья изуродованная душа с кулачок разрывалась под напором сверхъестественных сил. Да, ей было жаль этого мальчика, который пытался сделать из взрослых людей послушных солдатиков и в ярости давил их, если они артачились или разгадывали его намерения.
А что сказать о ней? О ней, от природы награжденной всем, чего лишен он, хотя тут не было ни его вины, ни ее заслуги? Она вспомнила свой спор с Элис. С каким слепым безрассудством, с какой безоглядной ревностью хваталась она за того, с кем было не столько хорошо, сколько удобно.
А когда ты состаришься и они перестанут исполнять твои желания, ты меня еще вспомнишь!.. Я знаю, чего ты хочешь.
Неужели она так ничтожна, чтобы хотеть так мало?
