Ли Кэрролл - Взлет черного лебедя
Безрезультатно.
— Ну, давай, — прошептала я, и очки запотели от моего дыхания. — Не будь гадом.
И в ответ на мой голос шов размягчился и засветился, как яркая лента. Он начал плавиться.
— Умница, — проворковала я и провела пламенем вдоль металла. Я делала так до тех пор, пока он не начал пузыриться. Другой рукой я вставила скальпель между крышкой и основанием, провела по трем сторонам шкатулки и под пластиной. Металл вокруг печатки засветился, а сама накладка стала белой — кроме фигуры взлетающего лебедя посередине. Птица осталась черной на раскаленном добела фоне. Казалось, она взлетает над водоемом, залитым солнцем. На миг я явственно услышала хлопанье крыльев, а потом раздался щелчок и свет ослепил меня.
Это сияние я практически ощутила. От всплеска энергии завибрировали кости, стало покалывать в кровеносных сосудах, и все волоски на моем теле встали дыбом. Я будто нырнула в холодное, как лед, озеро летним днем, или шагнула в горячую ванну, в которой кипела морская соль для ванн, или… нет, это было невозможно описать. Я словно впервые в жизни вдохнула полной грудью. И мгновенно осознала, что если я это выдержу, то потом буду пытаться повторить новое ощущение.
Когда свет померк, я взглянула на свои руки и ноги, отчасти ожидая увидеть потемневшие культи. Однако я ни капельки не обожглась.
«Все хорошо», — повторяла я, успокаивая себя. В словах мне слышался призрачный голос моей матери. Так она говорила, если я падала или ушибала голову. «Все хорошо», — бормотала я, стараясь унять часто бьющееся сердце. Ничего не болело, и ничто не пострадало, даже… Я посмотрела на шкатулку, вздрогнула и замерла.
Она была открыта. А к потолку поднималось облачко голубоватого дыма. Он, как змея, обвивал фигуру металлического дракона. К дыму примешивались хлопья сажи, парящие в воздухе. Но меня потрясло другое — внутренняя сторона крышки. На серебре голубели знаки, и они мерцали, подобно иконкам на экране компьютера.
Я протянула дрожащие пальцы к шкатулке. Полумесяц превратился в круг, дважды рассеченный двумя пересекающимися линиями, и сменился треугольником с точкой в центре. Перевернутый глаз превратился в букву Z, потом — в цифру 7, а потом — в нечто, напоминающее инфузорию-туфельку.
Я зажмурилась, отчаянно надеясь, что, когда открою глаза, иллюзия исчезнет. Когда в шестнадцать лет у меня появилась зрительная аура при мигрени, я думала, что схожу с ума. Я выросла в доме, который часто посещали художники, и потому слышала разговоры о том, что кто-то из друзей родителей «шагнул за грань». Их существование представлялось мне и даром, и тяжким бременем бытия. Разве мама не говорила мне постоянно о том, какая я талантливая? Не означало ли это, что я потенциально способна шагнуть за предел рационального мира — в безумие? Какое невероятное облегчение я испытала, когда окулист объяснил мне, что сверкания, слепые пятна, обрамленные зигзагообразными линиями, и туманные короны совершенно нормальны и обычны для приступов мигрени. Но вдруг он ошибался? Что, если симптомы являлись опасным признаком и я уже начала сходить с ума?
Я открыла глаза. Символы испарились. Шкатулка стала серебряной и отполированной до блеска. От патины не осталось и следа. «Понятно, крышку обработали химикатами», — подумала я. Символы были начертаны на каждом слое, они проявились при нагревании и последующем остывании. Так лимонный сок становится виден на бумаге, если ее подержать над огнем. Собственная логика меня немного успокоила. Я сняла защитные очки, перчатки и прикоснулась к шкатулке. Металл еще хранил тепло. Я опустила крышку, потом подняла…
Внутри было пусто.
Я уставилась на хлопья сажи, плавающие в воздухе. И меня осенило — это же клочки обгоревшей бумаги! Листы лежали внутри шкатулки, воспламенились, когда открылась ее крышка. На единственном уцелевшем обрывке, валявшемся на верстаке, я увидела затейливый древний шрифт. Но я не смогла ничего разобрать — зрение пока не восстановилось, а руки тряслись. Я лишь различила подпись «Уилл Хьюз». Буквы были написаны крупно, с изысканным росчерком. Подпись стояла прямо под сургучной печатью с изображением лебедя. Остальные бумаги превратились в белые и голубые конфетти, порхающие по комнате. Мое рабочее место стало похоже на заснеженное поле во Франции, написанное Писсарро более века назад.
ЛЮДИ-ТЕНИ
Собрав остатки хлопьев, я уложила их в шкатулку, закрыла крышку и оставила ларчик на верстаке. Правда, у меня мелькнула мысль убрать его в сейф, где я хранила запасы золота и серебра… Но, с другой стороны, таунхаус был снабжен системой сигнализации. У меня не имелось серьезных причин прятать вещицу под замок — разве что для того, чтобы защититься от нее, а это было глупо.
Я взяла уцелевший клочок и серебряную печатку в спальню, поскольку мне хотелось получше разглядеть их, когда зрение окончательно восстановится. Я положила бумагу и печатку на тумбочку у кровати и принялась раздеваться. «Галлюцинации развеялись, я цела и невредима», — подумала я. Забравшись в постель и обхватив себя руками, я пыталась унять дрожь. Странное чувство, которое я испытала, когда вспыхнул свет… просто нечто, вроде разряда электричества. Шок, вот и все. А теперешний тремор, конечно, от усталости. День выдался тяжелый и долгий. Но прежде чем выключить лампу, я сняла цепочку с медальоном (хотя я оставляла ее на шее даже ночью) и взяла печатку, отделенную от шкатулки. Я решила сопоставить два орнамента. Да, они почти одинаковы, но это ни о чем не говорит. Ничего особенного. Но, действительно, приятно обнаружить безделушку, напомнившую мне о матери. Я будто получила послание от нее. Я заснула, сжав печатку в руке и водя кончиком пальца по фигурке лебедя с распростертыми крыльями.
Мне приснилось, что я нахожусь на берегу круглого озера. Над противоположным берегом, за старой каменной башней садилось солнце. Вода окрасилась цветом расплавленного золота, и на ее поверхности плавал черный лебедь. Сцена выглядела мирно и безмятежно, но я знала, что сейчас произойдет что-то ужасное. Птица тоже это ощущала. Лебедь наклонил длинную шею, расправил крылья и начал готовиться к полету. Внезапно я заметила серебряную цепь с тяжелым медальоном у него на груди. А потом, едва кончики его крыльев оторвались от воды, я услышала свист. Какой-то предмет рассек воздух рядом со мной, а в следующий миг над золотистым озером пронесся гневный стон. От черных перьев потемнел воздух. Сперва я наблюдала за происходящим с берега, а затем оказалась в воде… и перестала быть собой. Я, к собственному ужасу, превратилась в раненого лебедя. Именно я издавала возмущенный крик боли, похожий на зов трубы Судного Дня.
Я проснулась.
Мне понадобилась доля секунда, и я поняла, что гудит сирена сигнализации двумя этажами ниже. У меня похолодела кровь. В следующую секунду я уже была на ногах. Натянула джинсы, рубашку и рабочие ботинки. Еще мгновение — и я выскочила на лестничную площадку и посмотрела вниз. Скрипнула дверь этажом ниже, и у перил возникла лысина моего отца.
— Папа! — завопила я под завывание сирены. — Наверное, ложная тревога! Дождись приезда полиции!
Но отец меня не услышал или не пожелал слушать. Он побежал вниз по лестнице. Полы шелкового халата с рисунком в виде индийских «огурцов» развевались в потоках сквозняка.
Значит, парадные двери были открыты.
Я бросилась за отцом. Мое сердце колотилось от страха, и я прыгала через две ступеньки. Роман хранил в тумбочке армейский пистолет — сувенир времен Второй мировой. Неужели он взял его?
На середине очередного лестничного пролета я разобрала крик Романа и звук выстрела. Я одолела последние ступени и рухнула на колени на первом этаже. Не обращая внимания на боль, я вскочила и бросилась в конец коридора, к кухонной двери, распахнутой настежь. Пара длинных неуклюжих прыжков… и я застыла на пороге. Зрелище показалось мне совершенно диким. Наверное, сбылся мой детский ночной кошмар и я попала в сюрреалистическую картину Дали или де Кирико.[11]
Я увидела трех мужчин. Все в черном — в одинаковых водолазках, штанах, перчатках и лыжных масках. Они напоминали мне тени, а не людей. Один из них скрючился возле тюка из красной ткани перед открытой дверью сейфа и с помощью картонажного ножа вырезал полотно из рамы. Закончив работу, он протянул картину подельнику, а тот быстро свернул ее в рулон и убрал в длинную продолговатую сумку. «В таких, — пронеслась в моем обезумевшем сознании мысль, — носят гимнастические коврики». Я была готова расхохотаться. Но, когда я опустила глаза, то догадалась — никакой это не красный тюк, а мой отец в ярком шелковом халате. Кровь забрызгала белый воротник его пижамы.
В этот момент с моих губ сорвался хриплый возглас, и грабители одновременно обернулись. Тот, который был вооружен ножом, резко встал. Второй захлопнул дверцу сейфа, а третий застегнул молнию сумки. И все направились ко мне.
