Алексей Оутерицкий - Немцы в городе
Несколько минут я стоял, пялясь на эти надписи, пока, наконец, не понял, за что машинально зацепился взгляд. Это были стандартные буквы «ДМБ», разве что они были свежими. Разумеется, автор этой отметины не расписался, чтобы его не вычислили офицеры или, если таковой был молодым, этого не сделали деды. Однако у меня было стойкое ощущение, что я знаю, кто это сделал. Конечно, в качестве художника-графика выступил мой закадычный дружок Петров.
Во-первых, надпись была совсем свежей, а, заступая сегодня в караул, мы как раз принимали наряд у бойцов взвода управления, к которым присовокупили Петрова в качестве подмены бойца, отпущенного в полковую санчасть по причине неожиданно разболевшегося зуба. И тянул он лямку часового именно на первом посту.
Во-вторых, и это было даже более существенным аргументом… я просто чувствовал, что это его работа. Чувствовал, и все тут.
Только, если я не ошибался и автором надписи являлся действительно Петров, была во всем этом одна небольшая, но существенная странность. Он допустил ошибку в цифрах, слегка срезав себе оставшийся срок службы…
Я был озадачен настолько, что не просто лишился обычной для часового сонливости и оставшееся время ходил, хмурясь и прикидывая, что все это должно означать, но даже не скурил пронесенную на пост сигарету, попросту о ней позабыв, что лишь подчеркивало степень этой моей озадаченности.
– Ну да, я нацарапал, – беззаботно сказал Петров спустя сутки, когда наша батарея сдала наряд стартовому взводу и мы пересеклись с ним перед ужином. – И что?
Я пожалел, что не удержался и затеял этот разговор. Конечно, ни черта он мне не скажет, просто отшутится в своей обычной манере или загадочно промолчит.
Так и произошло.
– Говоришь, я ошибся? – переспросил Петров. И, помолчав, задумчиво произнес: – Кто знает, кто знает…
– Что «кто знает»? – не выдержав, чрезмерно резко сказал я, когда пауза опять затянулась.
– Кто может знать срок своего выхода на дембель, – сказал Петров нелепейшую для солдата срочной службы фразу. Затем бросил докуренную сигарету в контейнер, встал и потянулся. – Ну, пошли?
– Подразделение, строиться перед казармой! – словно уловив его посыл, прокричал выскочивший на крыльцо дневальный.
– Ну, пошли, пошли, – проворчал я, тоже вставая и отбрасывая бычок. И рявкнул в сторону рядового со скуластой физиономией с густыми черными бровями: – Чего расселся, Насыров! Команды, что ли не слышал…
Но все это, как выяснилось чуть позднее, было сущей ерундой. Этой же зимой случилось такое, что и мнимое отсутствие кожи в том эпизоде полугодичной давности, и происшествие во время отработки химической атаки, и «ДМБ», и прочие несуразности, все стало казаться незначительной мелочью – настолько страшным, невероятным и необъяснимым было произошедшее…
Мы с прапорщиком сидели в своей кабине на горке. Шла боевая работа, то есть операторы ручного сопровождения целей в кабине «У» крутили свои штурвалы, а наша кабина со сложной конфигурации антенной на крыше поворачивалась за целью соответственно поворотам штурвалов операторов. В принципе, ничего особенного во время боевой работы не происходило, поэтому один из нас мог даже спать, что зачастую и делал я с молчаливого согласия прапорщика Беликова, который был нормальным мужиком и позволял мне много вольностей. Вообще, мне здорово с этим тридцатилетним примерно прапорщиком повезло. Он был мало похож на военного – обычный специалист по радиоэлектронике, надевший погоны из-за зарплаты, или досрочного выхода на пенсию, или всего этого сразу. За год совместной службы я не получил от него ни одного настоящего нагоняя – разве что ряд мелких замечаний, делаемых даже с некоторым смущением, лишь по необходимости, из-за того что я находился в его подчинении и прапорщик мог получить взбучку от командира за мой, к примеру, внешний вид или что-нибудь вроде этого.
– У нас закончилась ветошь… – сказал прапорщик, не поворачивая головы, как бы никому, наблюдая за показаниями приборов.
Я услышал, но промолчал, находясь в полудреме. Сидел я на полу, на резиновом коврике, прислонившись спиной к одному из шкафов с аппаратурой и вытянув ноги, потому что крутящаяся табуретка окончательно отдавила зад и сидеть на ней стало уже нестерпимо.
– А после работы нам надо будет протереть кое-что, – продолжил Беликов и я вздохнул, поняв, что он не отстанет. – Командир обещал зайти, – как бы оправдываясь, пояснил прапорщик, наконец повернув ко мне голову. Стекла его очков сверкнули.
Я вздохнул еще раз и с кряхтением поднялся.
– Старшину наверняка не найти, – буркнул я. – Да и не станет он сейчас ветошью заниматься. Что вы, прапорщика Бурдастого не знаете…
– Ничего, обойдемся без Бурдастого, – сказал, опять посмотрев на меня, Беликов. Он ловко крутанул в пальцах отвертку и ткнул ею, указывая вниз. – Сходи к дизелистам, к прапорщику Величко. Он даст, мы договорились.
– А много… – я с наслаждением потянулся, – ну, это… много ветоши надо?
– Ну, так, охапочку… – неопределенно сказал Беликов, опять уставившись на индикатор одного из приборов. Кажется, ему там что-то не нравилось.
Я вздохнул в третий раз и вышел из кабины, решив, что шинель накидывать не стоит, тут всех дел на пять минут.
Спустившись с горки, я помочился рядом с капонирами, ничуть не опасаясь, что меня увидят, потому что все были задействованы на боевой работе, сдвинул сапогом снег, чтобы замаскировать желтое пятно, и побрел к дизелям. Едва я занес ногу над ведущими в кабину ступеньками, как дверь кабины открылась и в проеме появился Величко, невысокий, с излишним весом и одышкой. Вполне вменяемый прапорщик, но, как и Бурдастый, очень любящий припахать любого, кто попадется ему на глаза. Вот и сейчас, увидев меня, он обрадовался, словно встретил возлюбленную после долгой разлуки.
– Малютин, ты-то мне и нужен… Давай-ка за мной.
– Товарищ прапорщик! – начал я с возмущением, – у нас же работа боевая вовсю идет! Меня вот на минуту буквально отпустили, а потом бегом обратно в кабину! Вы мне только ветоши дайте, меня Беликов к вам послал.
– Минуты нам как раз хватит, – пропустив мои доводы мимо ушей, заявил Величко и, не дожидаясь новых возражений, быстро пошел за кабину, внутрь капонира. Там он заставил меня ворочать тяжеленную маскировочную сеть, под которой вроде бы должен был лежать какой-то ящик с каким-то барахлом, потом, когда ящика там не оказалось, мне пришлось укладывать эту сеть обратно, потом он велел мне разгрести груду еще какого-то барахла, а через десять минут я начал ныть на полную катушку, поняв, что мой поход за ветошью может изрядно затянуться:
– Товарищ прапорщик… ну вы же видите, я без перчаток, у меня руки замерзли! Я и без шинели к тому же… и меня Беликов с ветошью ждет, и работа боевая вовсю…
– Ладно, пошли, – сказал Величко, а я, оказавшись за его спиной, быстро стер с физиономии плаксивость и приобрел обычный самодовольный вид хитрожопого сытого черпака, отпахавшего на благо родины аж полновесный, весь в тяготах и лишениях, год.
– Стой здесь, – сказал прапор, поднимаясь по металлическим рифленым ступенькам, – а то нанесешь в кабину снега…
– Так точно, – буркнул я, думая, что из-за Величко не удастся перекинуться парой словечек с Петровым, а мне нужно было с прискорбием ему сообщить, что наша общая банка сгущенки, припрятанная до ужина, случайно съедена мною сегодня утром, но я не виноват, потому что…
Внезапно внутри кабины раздался жуткий крик, дверь распахнулась, словно ее протаранил кто-то, имеющий массу африканского слона, и по ступенькам почти скатился бледный как простыня Величко, у которого по достижении земли окончательно подкосились ноги. Он осел на деревянный помост перед ступеньками собственной кабины и некоторое время смотрел на меня бессмысленным взором, явно не узнавая, а возможно даже попросту не видя.
– Товарищ прапорщик… – осторожно позвал я, моментально забыв про холод и чувствуя, как бешено заколотилось сердце. – Товарищ прапорщик, вы… с вами все в порядке?
– Там… – он механическим движением, с усилием поднял руку и ткнул большим пальцем за спину, – там…
– Что там, товарищ прапорщик?
– Петров…
Я почувствовал, что еще секунда и сердце уже просто пробьет грудную клетку и поскачет по снегу, по всем этим замаскированным сигаретным бычкам и замерзшим желтым пятнам, а я буду бежать за ним и…
– Что Петров? – дрогнувшим голосом переспросил я, но прапорщик промолчал. Он безвольно опустил голову и глядел в утоптанный перед кабиной снег. А когда я уже подумал, что пора бы звать кого-то на помощь, он, все так же не поднимая головы, неожиданно прошептал:
– Надо доложить командиру…
