Либба Брэй - Прекрасное далеко
Я глубоко вдыхаю, судорожно выпускаю воздух.
— А теперь начнем снова.
Время срывается с места и мчится вперед. Все поднимают головы, как будто пробуждаясь от сна и очень этому радуясь.
— Э-э… о чем мы говорили? — спрашивает отец.
Бабушка моргает большими глазами.
— Это самое странное, что я только могу припомнить! Ха-ха! Вот ненормальная старуха!
Том берет еще один бисквит.
— Фантастически вкусно!
— Томас, как ты думаешь, наши обыграют сегодня шотландцев?
— Англичане всегда побеждают, это уж точно! Лучший крикет в мире!
— Какой ты хороший мальчик!
— Отец, я давно не мальчик.
— Ну да, ты прав. Ты довольно давно носишь длинные брюки.
Отец смеется, и Том поддерживает его.
— Наши джентльмены заставят гордиться самого бога, — добавляет Том. — Грегори — отличный парень!
Отец поглаживает усы.
— Грегори? Да, прекрасный игрок. И имей в виду, видеть его игру — это истинное удовольствие! Ничто с ней не сравнится!
Отец съедает два бисквита, лишь однажды остановившись, чтобы откашляться. Бабушка снова до краев наполняет чашки.
— Ох, этой комнате не хватает света. Мы должны его добавить!
Она не вызывает экономку, а сама легко подбегает к окнам и отдергивает тяжелые занавеси. Дождь прекратился. И солнце пробивается сквозь серый лондонский саван, как сама надежда.
— Джемма? — говорит бабушка. — Дорогая, что случилось? Почему ты плачешь?
— Просто так.
Я улыбаюсь сквозь слезы.
— Никаких причин, правда.
Это один из самых счастливых вечеров, проведенных нами вместе, насколько я могу припомнить. Отец подбивает нас сыграть в вист, и мы играем допоздна. Мы играем на грецкие орехи, но поскольку они очень вкусны, мы их тайком съедаем, и вскоре нам уже нечего ставить на кон, и приходится прекратить игру. Бабушка усаживается к пианино и предлагает вместе спеть модные песни. Миссис Джонс приносит чашки с горячим шоколадом, и даже ее тащат к пианино, чтобы она присоединилась к хору. Когда опускается вечер, отец раскуривает трубку, которую я подарила ему на Рождество, и запах душистого табака пробуждает детские воспоминания, окутывающие меня плотно, как кокон.
— Если бы только твоя мать была здесь и сидела с нами у огня, — говорит отец.
И я задерживаю дыхание в страхе, что весь сооруженный мной карточный домик вот-вот рухнет. Я не готова прямо сейчас отказаться от счастья. И осторожно прикасаюсь к отцу.
— Как странно, — его лицо светлеет. — Я вспоминал о твоей матери, но воспоминания вдруг умчались куда-то, и я не могу их вернуть.
— Может, это и к лучшему, — предполагаю я.
— Да, — соглашается он. — Забудем. Итак, кто хочет послушать интересную историю?
Мы обожаем отцовские истории, потому что они всегда невероятно захватывают.
— Так… я когда-нибудь рассказывал вам о тигре… — начинает отец, и мы все разом усмехаемся.
Мы отлично знаем эту историю; он уже сотни раз ее рассказывал, но это вряд ли имеет значение. Мы сидим и слушаем, и заново восхищаемся и ужасаемся, потому что хорошая история, судя по всему, никогда не утрачивает своей магии.
Глава 23
Пасха удивляет нас таким сияющим синевой утром, небом такой чистоты, что при взгляде на него больно глазам. После посещения церкви мы все вместе неторопливо направляемся в Гайд-парк. Улицы превращаются в пенное море, когда открываются белые зонтики, защищающие дам от тусклого британского солнца. Как ни слабы его лучи, они могут вызвать появление веснушек, а наша кожа должна быть такой же незапятнанной, как наша репутация. Впрочем, мое лицо уже покрылось маленькими коричневыми точками, к ужасу бабушки.
Леди в праздничных нарядах выступают важно, как павлины. Прикрываясь зонтиками, они внимательно изучают новое, отделанное мехом пальто леди Бережливость или оценивают попытки миссис Увядающая Красота выглядеть моложе своих лет — она затянулась в корсет так, что едва дышит. Они поглядывают друг на друга, обмениваясь впечатлениями, либо молча, либо едва разжимая губы. Нянюшки и гувернантки следуют за мамашами и папашами, толкая перед собой коляски, то и дело одергивая детей постарше.
Парк едва начинает расцветать, но выглядит просто волшебно. Множество леди расставили на траве кресла, чтобы поболтать и понаблюдать за лошадьми. Дорожки принадлежат тем, кто горит желанием продемонстрировать искусство верховой езды. Тут и там проносятся всадники, соревнуясь между собой. Но они не позволяют себе забываться. И вовремя переводят лошадей на вежливую иноходь. И очень жаль, потому что я предпочла бы видеть, как они несутся через Гайд-парк во весь опор, и чтобы их глаза горели жаждой победы, а губы решительно улыбались.
Мне ужасно не повезло, я иду рядом с дочерью какого-то богатого купца, которая, должно быть, смертельно боится тишины, потому что болтает без умолку. Я про себя называю ее мисс Коробка С Болтовней.
— А потом она танцевала с ним четыре раза подряд! Вы можете себе такое вообразить?
— Просто скандал, — отвечаю я без малейшего энтузиазма.
— Именно так! Всем известно, что больше трех раз подряд танцевать нельзя! — кивает она, не заметив моего сарказма.
— Осторожнее, — предупреждаю я. — Взвод вдовушек на горизонте.
Мы останавливаемся с самым скромным и невинным видом. Команда престарелых леди, напудренных и приукрашенных, как торт с меренгами, проходит мимо, едва удостоив нас кивками. Толпа слегка редеет, и у меня чуть не останавливается сердце. Саймон Миддлтон, неотразимый в белом костюме и шляпе-канотье, идет в нашу сторону. Я и забыла, как он красив, — высокий, хорошо сложен, с каштановыми волосами и глазами синими, как спокойное море. Но в этих глазах постоянно мелькает что-то порочное, что заставляет девушек чувствовать себя так, будто он их раздевает, не интересуясь возражениями. Рядом с Саймоном шагает прелестная брюнетка. Она маленькая и хрупкая, как фигурка на музыкальной шкатулке. Ее сопровождающая идет сзади, не отставая ни на шаг и всем своим видом воплощая респектабельность.
— А что это за девушка с Саймоном Миддлтоном? — шепотом спрашиваю я.
Мисс Коробка С Болтовней приходит в восторг от того, что я готова посплетничать с ней.
— Ее зовут Люси Фэрчайлд, и она какая-то его дальняя родственница, — сообщает она с придыханием. — Американка, и весьма состоятельная. Новое состояние, само собой, но денег у нее просто куча, и ее отец прислал красотку сюда в надежде, что она подцепит какого-нибудь бедного второго сына и вернется домой с титулом, чтобы добавить блеска их денежкам.
Так, значит, это и есть Люси Фэрчайлд… Мой брат с удовольствием бы поохотился на нее, желая завоевать и ее внимание, и ее состояние. Да любой мужчина не отказался бы.
— Она очень красива.
— Да, просто само совершенство, — с завистью соглашается мисс Коробка С Болтовней.
Я, наверное, надеялась услышать, что ошибаюсь — «Да ну, я даже хорошенькой ее не считаю. У нее смешная шея, а нос очень странной формы». Но красота дальней родственницы подтверждена, и почему же эта красота словно бросает на меня такую длинную тень, что весь мой свет до последней искры угасает?
Мисс Коробка С Болтовней продолжает:
— Уже ходят слухи о ее помолвке.
— С кем?
— Ох, ну вы и… Да с Саймоном Миддлтоном, конечно! Разве они не чудесная пара?
Помолвка. На Рождество Саймон сделал мне точно такое же предложение. Но я его отвергла. А теперь гадаю, не слишком ли я поспешила, отказавшись от Саймона.
— Но это пока только слухи, — говорю я.
Мисс Коробка С Болтовней осторожно оглядывается вокруг и поворачивает зонтик так, чтобы прикрыть нас обеих от нежелательных взглядов.
— Знаете, мне бы не следовало этого повторять, но я случайно узнала, что состояние Миддлтонов не самое лучшее. Они нуждаются в деньгах. А Люси Фэрчайлд невероятно богата. Я бы не удивилась, если бы они в любой момент объявили о помолвке. О, это же мисс Хэмпхилл! — восторженно восклицает Коробка С Болтовней.
Заметив кого-то, более весомого, чем я, она тут же исчезает, не добавив ни слова, за что, наверное, мои уши должны ее поблагодарить.
Пока бабушка болтает с какой-то престарелой дамой о садах и ревматизме и прочем в этом же роде, я стою на Роттен-роу, наблюдая за лошадьми и отчаянно жалея себя.
— С Пасхой вас, мисс Дойл! Вы прекрасно выглядите.
Рядом со мной стоит Саймон Миддлтон. Он силен, уверен в себе, он улыбается, а на щеках у него ямочки… и он один.
— Спасибо, — говорю я. — Рада вас видеть.
— И я рад видеть вас.
Я слегка откашливаюсь. «Ну, скажи что-нибудь остроумное, Джемма! Что-нибудь неординарное, ради всего святого…»
— Чудесный сегодня день, не так ли?
