Александр Лидин - Отступник
— Конечно. Убийства… бессмысленные убийста, — пробормотал я, покосившись на Викториана (я-то, в отличие от Жаждущего, знал о молодом человеке, подвешенном к потолку в соседней комнате), — …бессмысленные, зверские убийства должны прекратиться.
Жаждущий, стоя на коленях, яростно закивал:
— Они не были бессмысленными! Они подарили мне Запах… — и чуть позже. — Да… Да… Я согласен!
Викториан еще раз многозначительно обвел нас взглядом, а потом спросил у меня:
— Вам нужны какие-то части тел?
Вначале я покачал головой, а потом, вспомнив, попросил большие пальцы с правых ног женщин, три уха, все равно чьих, и кожу с волосами с лобка изнасилованной (даже в КГБ такая вещь — большой дефицит). Тогда у меня был небольшой заказ райкома на амулеты для потенции, а мой поставщик человечины как назло уехал в командировку.
— Пальцы, уши, скальп с промежности изнасилованной девственницы… — неопределенно протянул я. Мне было жаль, что погибли невинные люди, но если они уже мертвы, почему бы не воспользоваться бесплатно подвернувшимся материалом?
Викториан кивнул.
Заходя в свою кладовую, он специально неплотно закрыл дверь, чтобы мы могли слышать, что происходит внутри. Некоторое время оттуда доносились лишь неопределенные звуки. Потом началось песнопение. От голоса Колдуна мурашки побежали у меня по коже. Никогда я не думал, что человеческое горло в состоянии издавать такие звуки. Было в них что-то от рычания насытившегося хищника, и что самое страшное — это была членораздельная речь. Растянутые слова колдовского языка складывались в фразы. Потянуло какими-то благовониями.
Потом я услышал другой голос. Нечеловеческий — насколько может быть нечеловеческим голос, правильно говорящий по-русски, но звучащий, как необычная смесь произносимых вслух слов компьютерного языка и речи птиц, научившихся передразнивать людей. И еще — в нем чувствовалась мудрость многих веков и безразличие к жизни как таковой.
— Ты звал меня?
— Я узнал об убийстве.
— Люди рождаются, живут и умирают. Какое это имеет отношение к нам?
— Об этом убийстве не известно властям. Вы можете забрать трупы.
— Это интереснее.
— Но я попросил бы пальцы и уши убитых, а также скальп с лобка изнасилованной девственницы.
— Хорошо. Твоя просьба будет выполнена. Где случилось убийство?
Тут Викториан назвал точный адрес и объяснил, где именно искать.
— Кто-нибудь из слуг отправится туда, — ответил голос. Наступила пауза. Она длилась минуты две. Викториан за дверью снова затянул какую-то монотонную песню на нечеловеческом языке, но голос неожиданно перебил его.
— Держи то, о чем ты просил.
Что-то влажное шлепнулось на пол.
— Благодарю тебя, Зеленый Лик. Да воцарится в мире Искусство!
— Подожди, смертный. Ты еще можешь задать мне вопрос.
— Но у меня сейчас нет вопроса.
— Я вижу, что он есть. Задавай. Мясо хорошее, и мы готовы заплатить знанием. Или ты хочешь оплату в обычной форме?
— Нет, ты прав. У меня есть вопрос, но я хотел бы точнее сформулировать его. Легко задавать глупые вопросы, но на глупые вопросы всегда даются ничего не значащие ответы.
— Ты по-прежнему любишь философствовать.
— Да, Зеленый Лик.
— Хорошо, ты снова вызовешь меня и задашь вопрос, когда будешь готов. Да воцарится над всем миром Искусство!
И снова Колдун затянул тошнотворную песню, сочиненную на заре веков.
Честно говоря, в тот момент я возрадовался тому, что сам я — Непосвященный, что мне не нужно сидеть на полу перед пентаграммой и драть горло, пытаясь воспроизвести нечеловеческие гимны настоящим богам Земли.
Через минуту Викториан вышел из комнаты и достал откуда-то большой алюминиевый таз. Вернувшись к пентаграмме, он бросил в таз отрубленные пальцы, уши и кусок кожи, заросший грубыми вьющимися каштановыми волосами. Нет, пальцы и уши были не отрублены. Оторваны или, скорее, отгрызены. На тонком пальце, скорее всего, принадлежавшем даме средних лет, сохранилось широкое обручальное кольцо. А кусок кожи просто выдрали из тела — с обратной его стороны свисали лохмотья жировой ткани.
Жаждущий скривился. Позеленел.
— Смотри, — сказал Викториан. — У нее была семья.
— У нее могли быть дети… — медленно протянул Жаждущий, потом упал на колени, склонился над помойным ведром. Его рвало.
— Раньше надо было думать… — продолжал Викториан. — Дай бог, чтобы детишки не узнали о судьбе своей мамочки.
* * *После этого убийства мы решили ускорить поиски лекарства. Викториан за ночь разделался со своим подростком, и больше я о том юноше ничего не слышал. А потом я и Жаждущий взяли отпуска на работе. Мы безвылазно сидели в обители Викториана, причем я и Викториан на всякий случай приняли особое лекарство, защищающее от неожиданного нападения, а я подарил Викториану один из своих счастливых амулетов.
Решение скрывалось где-то рядом, но мы никак не могли его нащупать. Как выяснилось в дальнейшем, нам мешала узость мысли, ограничения, наложенные на нас рациональным мышлением.
Несколько раз Викториан беседовал с Зеленым Ликом, но ни разу вопрос напрямую задан не был. Викториан берег этот вопрос, понимая, что если нам удастся самим узнать, как можно излечить Жаждущего, то, спросив Древних, мы окажемся в их власти. Ни в одной из древних книг не упоминалось ни о ком, кто, хоть раз вкусив плоды Искусства, смог отказаться от них.
Говоря об этих днях, я должен объяснить мотивы, которыми руководствовался Викториан, помогая Жаждущему. Раньше, до встречи с нами, Викториан существовал один на один со своими мыслями, чувствами. Словно агент, заброшенный на вражескую территорию, он жил двумя жизнями. Одной — официальной, с женой, детьми, их и своими родственниками, и другой — тут, под кладбищем. Об этой второй жизни он не мог сказать никому, потому что Посвященный не говорит с Посвященным. Им нечего делить и не о чем говорить. Колдуны только потому и становятся колдунами, что они — эгоисты до мозга костей.
И тут появились мы — вкусившие Искусства, но не Посвященные. Желающие познать — но не настолько, чтобы окончательно вступить на Путь Искусства. Мы избавили Викториана от самой страшной пытки — пытки одиночеством, и при этом нашли в нем собеседника, с которым без опаски можно было говорить о потустороннем; защитника, который в трудную минуту мог призвать все силы Искусства. Мы были разными по возрасту и характеру, но нас объединяла единая тайна.
А лекарство для Жаждущего? Викториан наткнулся на рецепт неожиданно. Меня тогда в подземелье не было. Я ходил за продуктами. Недалеко от кладбища находился гастроном, и такие прозаические вещи, как хлеб, картошку и колбасу лучше было просто покупать, отстояв десять минут в очереди. Так как у Викториана денег было море, к стандартному набору я еще добавил зеленый лук, пару бутылок недорогого пятизвездочного «Арарата», десяток плавленых сырков и еще кое-какую мелочь.
Даже если вы великолепный колдун, за продуктами нужно ходить в магазин. Конечно, с помощью чар можно сделать торт «Птичье молоко» хоть из поломанной табуретки, но коли вы немного ошибетесь (а от ошибок никто не застрахован) — кусок торта, попав к вам в желудок, может снова превратиться в древесину… и не дай бог с гвоздями. Нет, это не смешно. Это очень больно.
* * *Когда же на четвертый день нашего добровольного заключения я вернулся из магазина, Викториан встретил меня на пороге и сразу выхватил одну из бутылок «Арарата». На столе, как по волшебству, появились рюмки.
Я ни о чем не спрашивал.
По сияющему лицу Жаждущего я все понял: Викториан наконец-то нащупал нить разгадки. Но я не торопил его с объяснениями. Лишь когда мы выпили по второй и закусывать, судя по всему, не собирались, я осторожно спросил у Викториана:
— Ты решил загадку?
— Нет, — с многозначительной улыбкой ответил он. — Но, похоже, я нашел ответ. Еще многое надо обдумать. Наш мир слишком многогранен, и с этим аспектом его существования я незнаком.
— ?..
— Я хочу сказать, что мир Искусства слишком разнообразен, и один человек не в силах знать все тонкости. Похоже, я нашел путь к разгадке, хотя пока не уверен, что он самый простой. А самое главное — я не уверен, что нам удастся им воспользоваться.
— Ты хочешь сказать, что нашел способ уничтожить в человеке частицу Искусства?
— Не совсем так. Я бы сказал, что, быть может, нашел способ отделить темную часть Искусства от человека.
— Но ведь Белой магии как таковой не бывает. Хотя зачатки Искусства можно использовать для внешне невинных целей — и тогда невежественные люди называют это Белой магией…
— Дело в другом, — перебил меня Викториан. — Любая вещь содержит в себе всю гамму цветов от белого до черного. Искусство нельзя назвать черным. Мы называем его черным, как и магию, лишь потому, что мы так воспитаны, потому что к такому мировоззрению нас приучила породившая нас цивилизация. Я хочу сказать, что Искусство создали не люди, и, следовательно, в нем есть черты, которые человеческая культура может принять, — и те, которые принять не может. Теперь представим на мгновение, что у нас появилась возможность отделить и уничтожить то, что неприемлемо для человеческого общества. Можешь называть то, что останется, Белой магией — но это будет всего лишь Искусство, подвергнутое кастрации.
