Глен Дункан - Последний вервольф
— Это просто случайность, да? — сказала Талулла. — То есть это значит, что он не преследовал тебя.
Мы находились в номере «Уолдорф Асториа» на Парк авеню. И я снова был Мэтом Арнольдом. Я боялся долго пользоваться одним и тем же паспортом.
— Я уверен, что он не следил, — ответил я. — Я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. Я думал, все вампиры знают о вирусе. Но это не так. И этот вампир тому подтверждение. Как же до меня раньше не дошло?
Талулла села в одно из красных кресел в стиле рококо и положила ноги на пуфик. Все эти дни мы старалась избегать разговоров о том, кто мы на самом деле. Но страшный неотвратимый факт прорывался наружу во всем, что бы мы ни делали, и полнее всего он проявлялся во время секса. Когда мы оставались один на один, Wulf очень красноречиво пах; ароматная правда, рядом с которой все остальное меркло. На людях мы делали вид, что этого факта не существует — так бездетная пара, решившая выдумать для себя сына и домик с садом, притворяется в обществе нормальными людьми. Вот как мне представлялось теперь наше положение (хотя Бог по-прежнему был мертв). Мы словно были героями в пьесе Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?». Мы вели себя так, будто каждый из нас хотел спровоцировать другого на признание того, что мы занимаемся самообманом. Или, скорее, она провоцировала меня. Эта игра напомнила мне, что она совсем недавно ощутила на себе силу Проклятия и пока была готова верить, что все — то есть превращение в монстра раз в месяц и убийство невинных людей — еще могло оказаться страшным сном. Мы даже избегали говорить о причинах, которые подтолкнули ее поехать в Англию, хотя я и так все понимал: те пять жертв, как ни старалась она нападать на них в разных уголках Штатов, начинали давить на психику. Она выбрала Англию, потому что там говорят по-английски. А в нашем случае надо стараться не иметь языковых преград и не привлекать лишнего внимания. Она знала, что я все знаю. Поэтому ее лицо иногда принимало виноватое выражение, словно кто-то сказал в наушник дикторше новостей в прямом эфире, что знает все про ее аборты или порнофотографию — ее щеки вдруг вспыхивают, и она моментально теряет самообладание, не понимая, что говорит. В сексуальном же плане она стала напоминать Еву, на чьих губах еще блестит сок запретного плода.
В общем, мы старались сохранять тайны неразоблаченными. До поры.
— Вот и хорошо, — сказала она. — Значит, нам не надо волноваться о всех вампирах на свете.
На ней было серое шерстяное вязаное платье, черные чулки и черные кожаные сапоги до колен. Уютное платье и агрессивные сапоги. Мягкая внутренняя сторона бедра и жесткая внешняя. Это совсем не шутка портного, просто замечание человека, у которого вовсю играют гормоны. Прошла уже половина фазы до следующего полнолуния, и в ее запахе появились новые нотки. Под изысканным ароматом «Шанели» я чувствовал ее второе Я, которое издавало сильный запах тайного убийства и жестокости. Я чувствовал исходящий от нее жар. Голод, который нельзя утолить ничем, кроме живой плоти, заполнял ее существо. И следующие двенадцать дней этот голод будет лишь усиливаться. В нас обоих. Синхронно.
— Да, — сказал я, — но этот болтливый идиот опасен. Он выглядел так, будто впервые в жизни увидел оборотня. Есть что рассказать дружкам. Если среди них окажутся вампиры, которые в курсе происходящего, совсем скоро они возьмут нас на мушку. Этот болван расскажет после ужина веселенькую историю про оборотня, и оп! — они уже нас выследили. Нет. Пора уезжать.
— Сейчас? Сегодня?
— А ты хочешь сидеть и ждать, пока они нас выследят?
Она встала с кресла, подошла ко мне, обняла и поцеловала.
— Нам не стоит ехать вместе, — сказал я неуверенно.
— Не сходи с ума.
— Но они пока не знают о тебе. А если узнают…
— Это все в прошлом. Теперь есть только ты и я. И все.
Пауза. Мой член уперся в нее. В этот момент я понял, что ее поцелуй всегда сможет отвлечь меня от любых хмурых или параноидальных мыслей. Ее талия в моих руках — магическая геометрия, которая уносит меня назад к истине, к началу начал, в место, где обитает душа, где можно сойти с ума. Она — воплощение истины-красоты, как у Китса.[38] И я не могу противостоять ее чарам. И мне придется просто жить и принимать все, что бы ни готовило будущее.
— Ну, мы можем подождать полчаса, — сказал я, положив руки на ее круглую попку.
— И что, теперь так будет всегда?
— Не знаю.
— Тогда поторопись, — сказала она, — пожестче и побыстрей, пожалуйста.
Той ночью мы уехали из Нью-Йорка (такси до Центрального Аэропорта и «Амтрак»[39] до Чикаго), не тратя время на обсуждение планов или маршрута. Она знала, что я уже все продумал, так что требовать объяснений было бы с ее стороны грубо, особенно учитывая интуитивную связь между оборотнями. Так что мы старались обойти этот вопрос и не думать о неотвратимом жутком конце путешествия, как хитрые детишки, которые обо всем знают, но помалкивают. Когда она забывала о самообладании, становилось заметно, как она ненавидит себя за то, кто она есть, хотя уже долгие месяцы отчаянно пытается смириться с собственной природой. Она уже прошла посвящение чужой кровью, но остатки сентиментального прошлого еще не погибли. Она стала монстром, но все, что было ей так дорого и что она потеряла, все еще не давало ей покоя, какая-то сила снова и снова заставляла мысленно возвращаться в детство и сожалеть о нем. Но в одну реку нельзя войти дважды. И от этого, конечно, больно. Она была столь многими любима, маленькая черноглазая Лула с высоким лбом и родинкой над губой. Превращение в оборотня должно было отрезать ее от прошлой жизни навсегда, но не тут-то было. Процесс самоидентификации продолжался. Я страдал, глядя, как страдает она, и сердце мое разрывалось на части.
— Как ты справляешься с фактом, что должен был умереть по крайней мере уже пару раз? — спросила она однажды.
Для кого угодно, кроме новоиспеченных любовников, кровать в поезде «Амтрак» стала бы целым испытанием. Маленькие занавески на окне были распахнуты и открывали быстро несущееся мимо ночное небо, по которому плыли закрученные ветром серые и иссиня-черные облака. Поезд был наполнен запахом быстрорастворимого кофе и сухим кондиционируемым воздухом.
— Ты родился в 1808 году — не ожидала, что когда-либо произнесу подобное, — то есть двести лет назад. Это наверняка вызывало у людей вопросы.
Практическая сторона дела всегда вызывает интерес.
— Сейчас с этим проще, — принялся объяснять я. — Проще чем когда бы то ни было, если у тебя есть деньги. Дело всегда только в деньгах. Принцип с годами не меняется: ты просто платишь нужным специалистам. Раньше это были опытные старики в подвалах с лупами, чернилами, печатными формами и прессом. Теперь это молодые парни на чердаках и с компьютером. Так что доставать поддельные свидетельства о рождении, паспорт, водительские права или номер социального страхования — плевое дело. Ты даже представить себе не можешь, чего можно добиться, если уметь обращаться с банковскими счетами, кредитками, закладными, ссудами и портфелями ценных бумаг. Для обычного человека этого более чем достаточно. Но когда ты прожил несколько жизней, нужно быть находчивее. Когда впервые занялся подделкой документов, я думал, что не выдержу этого. Я думал, что не смогу так дальше жить.
— Что же ты сделал?
— Я стал своим собственным сыном.
— О-ля-ля!
— Джейкоб Марлоу Старший превратился в затворника, когда ему стукнуло 42, то есть в 1850 году. Я больше не мог откладывать это: люди начинали замечать, что я не меняюсь с годами, совсем.
Она передернула плечами.
— Что такое?
— Ты. 1850 год. Мне казалось, я уже привыкла, но это по-прежнему звучит дико. И если честно, я не так уж много помню о 1850-м. Вышел «Дэвид Копперфильд» Диккенса. Вордсворт умер. Больше ничего не припомню.
— Мои воспоминания не связаны с такими важными для истории событиями. Я помню свою простую частную жизнь. Дворецкий греет руки у камина. Эти нелепые огромные дома. Дамская шляпка, лежащая в кресле.
Она попыталась представить время, когда настоящий момент будет от нее так же далек, как для меня теперь 1850-й, и почувствовала холодок от ускользающего будущего, похожего на хвост кометы. Она вздрогнула, повернулась ко мне и обхватила мое бедро ногой.
— Продолжай, Джейкоб Марлоу Старший.
— Джейкоб Марлоу Старший удалился в затворничество. Можно так сказать?
— Это неважно, милый.
— В общем, он отправился в затворничество, если так можно сказать, в 1850 году. Но он обосновался не в Англии, а в одном секретном месте, о котором знали лишь мои адвокаты. Вообще-то, я редко там бывал. Не мог себе этого позволить.
Потому что, как ты знаешь, нам нельзя допускать, чтобы трупы скапливались горой в одном и том же месте — осталось недосказанным. Она кивнула в знак того, что понимает причины и хотела бы обойти эту практическую сторону вопроса.
