Рассказы (ЛП) - Тем Стив Резник
Антонио посмотрел на Даниэля.
— Они могут это сделать?
— Это Министерство здравоохранения. Им достаточно сообщения обеспокоенной стороны.
Когда офицер проходил в дом, Даниэль разглядел, что тот был лишь несколькими годами старше Лекса. От челюсти к шее у него бежали завитки рыхлых рубцов, говорившие, что во время последней пандемии он оказался одним из немногих счастливчиков.
— А кто вас вызвал? — спросил Даниэль.
Офицер оценивающе посмотрел на Даниэля.
— Все, что я могу вам сообщить: это был недавний обеспокоенный посетитель этого дома. И его вызов не лишен оснований, должен заметить.
Даниэль вернулся домой поздно и сразу прошел к себе в кабинет. Он был все еще там, когда постучался Лекс.
— Ты в порядке, папа?
— В полном. Я все-таки надел маску и мало к чему прикасался. Это был всего лишь долгий день и вечер.
— А что с мистером Эшером? Что будет с ним?
Даниэль взглянул на сына, печально смотревшего на него.
— С ним тоже все в порядке. Я помогу ему всем, чем смогу. И дела его пойдут на лад, я уверен. Рано или поздно что-то, да, должно измениться. — Он помолчал. — Думаю, каждый сделал все от себя зависящее там, где чувствовал, что должен это сделать… Кстати, он положил ту образовательную подёнку в твою сумку. Он не забыл.
— Не мог бы ты пока что подержать это у себя?
* * *
Антонио так и не вернулся в свой дом, а подавляющую часть его коллекции попросту ликвидировали. Кое-какие экземпляры были отправлены в центральную библиотеку, и Даниэль проследил, чтобы Антонио возвратили пару десятков старинных книг после тщательного обследования в Министерстве здравоохранения, в том числе и первое издание «Там, где чудовища живут» — не в таком уж и хорошем состоянии. Книги смотрелись весьма мило в новой квартире Антонио, которую тот описывал Даниэлю: «Здесь вполне мог бы устроиться вышедший на пенсию профессор прошлого века, уютное и хорошо освещенное местечко для отдыха, исследований и размышлений о давно минувшем».
Даниэль так и не рассказал Антонио об арт-проекте сына. Через несколько месяцев после того, как Антонио пришлось покинуть свой дом, Даниэль проходил мимо комнаты Лекса, дверь которой оказалась открытой, что было несколько странно. Даниэль зашел, и в который раз осознал, что новое поколение решит само за себя, что важно, что необходимо сохранить, а что нужно отбросить.
Его внимание привлекли отблески в неподвижной белизне едва ли не голой комнаты, и он подошел к стене, у которой возвышалось довольно крупное сооружение.
Это оказались купленные в Народной аллее столовые приборы, составленные рядами и наложенные слоями и внахлест, чтобы получился портрет: подходящие формы образовывали локоны волос, нос был сделан из ложки, лезвия ножей создавали плоскости и тени, а зубья вилок пересекались в замысловатой штриховке. Было видно, что его сын обработал приборы по отдельности, кое-где процарапав металл, где-то сделав их более тусклыми, или, наоборот, поярче, или же раскрасив, чтобы отразить возраст и первичные симптомы заболевания. Но также и характер.
Стоило Даниэлю отступить на шаг, и он явственно увидел портрет букиниста Антонио Эшера, во всей его серьезности, склонности к раздражительности и печалям долгой жизни.
Но лишь один шаг в сторону — и образ старого друга исчез, остались лишь отвергнутые временем предметы.
Перевод: Денис Попов
Ожидание в мотеле «Перекресток»
Steve Rasnic Tem, "Waiting at the Crossroads Motel", 2012
Уокер никогда не считал себя выдающимся человеком, но он знал, что, по крайней мере, тело ему досталось что надо. Если тело говорило ему не есть что-то, он так и поступал. Если говорило: «Не иди туда-то и туда-то», Уокера туда никакими коврижками было не заманить. Когда же оно, напротив, хотело оказаться в определенном месте, он позволял ему отвести себя туда. Уокер полагал, что подобным телом обязан отцу, которого он, впрочем, никогда не видел, но твердо знал, что тот был фигурой незаурядной, поскольку тело Уокера проявляло удивительные способности.
«Это в тебе говорит голос крови», — говаривала его мать практически в любой ситуации, когда требовалось принять важное решение. Постепенно Уокер понял, что это высказывание относится к тому знанию, которое он унаследовал от отца, которое несла в себе его кровь и которое подсказывало телу, как поступать. Его удивительному телу. Кровь Уокера никогда не подавала громкий голос — она нашептывала свои секреты так тихо, что он едва мог их услышать. Однако он чувствовал, как кровь толкает его в том или ином направлении. Именно следуя этому внутреннему компасу, они и оказались здесь.
Мотель был маленьким — всего один этаж, представляющий собой ряд одинаковых дверей и квадратных окошек вдоль внутренней стены здания в форме буквы «Г». Перед зданием располагалась пыльная парковка. Бассейна не было. Уокер слышал, что прежде здесь имелся бассейн, но из-за проблем с поддержанием должной чистоты воды владелец предпочел засыпать его песком. Теперь на этом запущенном прямоугольнике росло несколько кактусов и колючих кустарников, — впрочем, они явно чувствовали себя здесь неуютно.
Горничная, сморщенная старушка лет семидесяти пяти, не меньше, с первого же дня приезда Уокера прониклась к нему доверием и без устали повторяла: «Здесь с землей что-то не то, и вода тоже никогда не была хороша. Покудова вы здесь, покупайте воду в бутылках для вашей семьи, особливо для детишек». Но Уокер заставлял всех своих пить прямо из ржавых кранов, потому что именно этой воды требовало его тело. Его кровь.
Пожалуй, нигде за последние годы Уокер не чувствовал себя так комфортно, как в «Перекрестке». Он с удовольствием пил воду и вдыхал сухой воздух пустыни, позволяя ему наполнить легкие до отказа, пока не ощущал едва уловимый, но безошибочно узнаваемый запах упадка, который — он всегда это знал — витает в этой местности. По ночам он бродил босиком вокруг мотеля и наслаждался тем, как идущий от земли холод проникает глубоко-глубоко под кожу. Он бродил босиком вокруг мотеля и в самые жаркие дневные часы, хотя раскаленный песок так больно жалил подошвы, что из глаз в конце концов начинали течь слезы.
У Энджи вошло в привычку каждый день донимать его вопросами, сколько им еще придется торчать в «Перекрестке». Уокеру это надоело, и как-то он дал ей легкую пощечину. Ему на самом деле не хотелось этого делать (впрочем, нельзя сказать, чтобы ему не хотелось этого не делать), но такой поступок казался необходимым, а Уокер всегда делал то, что считало необходимым его тело.
В этом был весь Уокер — он мог принимать людей, а мог их отталкивать от себя. Энджи не являлась исключением. Тело подсказывало, когда наступало время заняться с ней сексом, и оно же говорило ему спрятать ее таблетки, чтобы можно было зачать ребенка. Самому Уокеру все, что касалось супружеских отношений и отцовства, было безразлично.
— Мы четверо останемся здесь, в «Перекрестке», до тех пор, пока мне не сообщат о новой работе. Я разослал резюме и теперь получаю хорошие отзывы.
Она ни разу даже не поинтересовалась, каким образом он мог «получать хорошие отзывы», торча в этой богом забытой дыре. Он никогда никому не звонил. Но Энджи и не думала расспросить его подробнее. Она была тупая как корова.
Каким-то образом Уокеру удалось убедить ее, что мотель «Перекресток» является для них сейчас самым подходящим местом обитания. Отсюда они могли направиться в Нью-Мексико, Аризону или Юту, а могли развернуться и двинуть назад в Денвер. Можно было бы даже вернуться домой, в Вайоминг, если бы вдруг возникла острая необходимость снова оказаться в этом штате. Правда, для того чтобы поехать хоть куда-нибудь, пришлось бы приобрести новую машину — их старая еле-еле доползла до «Перекрестка», после чего буквально развалилась на части. «Но у нас есть масса вариантов» — так он говорил Энджи. Лгал, конечно. Она была глупой коровой и самую глупую вещь в своей жизни совершила, когда влюбилась в Уокера.
