Владимир Данихнов - Колыбельная
–Эх,– пробормотал Иван Егорыч.
Он не знал, что еще можно сказать, потому что готовил слова для встречи с сыном, а для смерти сына не подготовил никаких слов, хоть и была у него такая мысль, но он отогнал ее от себя. Для счастливой встречи он подготовил много торжественных слов, в душе понимая, как банально и лживо они прозвучат: он не был счастлив, возвращаясь домой, он просто вернулся, чтоб взглянуть на прошлое перед тем, как умрет. Я опоздал, произнес Иван Егорыч с безразличием, наверно, я не должен был уезжать. Он открыл рот, чтоб еще что-нибудь сказать, но тут же закрыл, чтоб ничего больше не говорить. Портсигар лежал у его ног. Иван Егорыч подумал, что если притронется к нему, то почувствует связь с умершим сыном. Он притронулся, но ничего не почувствовал. Портсигар был тяжелый. Иван Егорыч раскрыл его: внутри лежал ржавый ключ на шелковой веревочке, присыпанный серым пеплом как песком. Да уж, сказал Иван Егорыч. Он вытряхнул содержимое портсигара на пол, покрутил дорогую вещицу в руках и вложил сыну в руку. Портсигар вывалился из мертвых пальцев. Иван Егорыч снова вложил, портсигар снова вывалился. Ладно, вслух произнес Иван Егорыч. Не имея других дел в городе, он просидел возле тела весь день, не ощущая ничего, кроме жалости за потраченное зря время. Вечером Пална, обеспокоенная зловещей тишиной у соседей, вызвала полицию. Полиция явилась. Среди прочего нашли труп Чуркина со сломанной шеей. Иван Егорыч тупо смотрел на расхаживающих по комнате полицейских, повторяя вслух «Ладно… чего уж там… да уж…».
Его отвезли в участок для выяснения обстоятельств.
Часть третья Молния
Глава первая
На корпоративе программист Щеглов напился, поднялся на сцену и заявил в микрофон, что все его коллеги без исключения – дерьмо. В наступившей тишине Щеглов слез со сцены, не помня, что он только что сделал, и отправился в гардероб за курткой. Гардеробщица дремала в наушниках, с плеером в шишковатых пальцах. Щеглов долго искал номерок. Как назло номерок куда-то запропастился. С третьей попытки он нашел его на дне заднего кармана брюк. Позвал гардеробщицу. Гардеробщица не отзывалась. Щеглов позвал еще раз. Гардеробщица протяжно зевнула. Щеглов махнул рукой и пошел на улицу без куртки.
Тем временем тишина в зале наполнилась возбужденными голосами. Люди за столиками оживленно обсуждали поступок Щеглова. Как ни странно, многие были с ним согласны. Главный инженер Холмогоров, лицо которого от большого количества принятого алкоголя побагровело, стучал кулаком по столу и ревел как медведь: этот Щеглов прав, среди нас одно дерьмо, одни, извиняюсь за выражение, жополизы кроме двух-трех человек. На резонный вопрос с камчатки, кто эти два-три человека, Холмогоров отвечать отказался, но себя к ним причислил со словами: конечно, я тоже не сахарный, да и как будешь сахарным в таком, извиняюсь за выражение, говнистом окружении, но зато я всегда выступаю за справедливость. Завхоз Евгень Евгенич, сидевший за другим столиком, залпом выпил ядерный коктейль, состоявший из водки с шампанским, и тоже горячо поддержал Щеглова. Из его слов выходило, что хороших людей человек пять, остальные – дерьмо. И я тоже дерьмо, вдохновившись, заявил Евгень Евгенич, но у меня, по крайней мере, хватает честности признать это! Евгень Евгенич привстал и обвел злым взглядом помещение, ожидая, что кто-нибудь возразит ему, но никто не возразил из уважения к сжавшимся кулакам Евгень Евгенича. Проектировщик Решетов высказал мысль, что Щеглову следовало бы набить морду за его неосторожное высказывание. Экономист Леонид презрительно хмыкнул: бить морду парню за то, что он не умеет лизать задницу? Решетов вспыхнул. Он поднялся, пылая от гнева, чтоб осадить зарвавшегося экономиста, но тут же сел и выпил водки. Леонид пошел к сцене, чтоб объяснить точку зрения Щеглова. По его мнению, Щеглов не хотел никого обидеть: он хотел, чтоб люди задумались. По дороге Леонид задержался у столика Холмогорова и выпил с главным инженером на брудершафт. Люди за остальными столиками выразили неудовольствие поведением Леонида. Общее мнение высказал Евгень Евгенич: что же это получается, за столиком Холмогорова выпивают настоящие люди, а все остальные просто ничего не значащая шваль? Холмогоров поднялся: чего вы, Евгень Евгенич, там бормочете? Если есть что сказать, говорите смело и громко, чтоб все слышали! Сказав так, Холмогоров выпил коньяку и закусил шоколадкой. Евгень Евгенич ядовито улыбнулся и обратился к публике: наш главный инженер, верно, забыл слова Щеглова. Ну так я напомню: все дерьмо. Евгень Евгенич ударил кулаком по столу: все! Он обвел налитыми кровью глазами притихших людей и могучим ртом распечатал в душном воздухе незыблемые слова: все! все! все!
–Неужели абсолютно все?– застенчиво поинтересовалась бухгалтерша Верочка.
–Есть человек пять тех, кто не дерьмо,– неохотно признал Евгень Евгенич.– И я себя к ним, заметьте, не причисляю! Но и его,– Евгень Евгенич указал на Холмогорова,– не причисляю тоже!
Все в помещении так и ахнули. Холмогоров от ярости заскрипел зубами. Вперед вылез Леонид. Да кто ты такой, закричал он, брызгая слюной, чтоб указывать нам, кто мы такие? Ишь, нашелся! Леонид поднялся на сцену, чтоб принародно поставить Евгень Евгенича на место, но тут же спустился обратно, чтоб выпить минеральной воды – у него пересохло в горле. Евгень Евгенич хотел назвать Леонида молокососом, который лезет не в свое дело, и какое-то время подбирал в уме слова поострее, но тут принесли жаркое, и он позабыл о шустром экономисте. Решетов тоже хотел высказаться, но после очередной рюмки у него что-то случилось с речью. Он ходил между столиками, желая сказать коллегам нечто важное, но ничего важного сказать не получалось, и он просто пил, тоскуя о несказанном. Бухгалтерша Верочка захотела танцевать, но никто не приглашал ее на танец, потому что она была некрасивая. Зато жену Решетова приглашали на танец все кому не лень: она была писаной красавицей. Рассерженная Верочка наклонилась к начальнице: Щеглов прав, кроме нас и еще пары человек тут одно сплошное дерьмо. Начальница была согласна с мнением Верочки, не считая того факта, что она и Верочку считала дерьмом. Вечер продолжался. Официанты принесли водку, вино, шампанское, и снова – водку, вино, шампанское. Холмогоров хотел коньяку, но коньяк закончился. На подносах замелькал куриный жюльен. Решетов взял с сервировочного столика полоску буженины, пошел в туалет и пропал. Евгень Евгенич помирился с Леонидом. Они выпили за примирение, а потом еще раз выпили, уже без причины. Евгень Евгенич уставился на Леонида, не понимая, кто это такой и почему он с ним пьет. Леонид мысленно был далеко: в Таиланде или в другом месте, где круглый год тепло и есть море. Сквозь пьяный туман он смотрел на исказившиеся лица коллег и думал: дерьмо, как оно есть, настоящее дерьмо. Что у этих людей за душой? очем они мечтают? чем живут? «Ни о чем они не мечтают,– думал он,– и не живут, а так». «Где же настоящие люди,– с тоской размышлял Леонид,– в этом калейдоскопе бухих лиц их не найти; куда они подевались?» Он пошел искать настоящих людей, но находил только водку и вино. Чтоб как-то отвлечься от тревожных мыслей, он раздавал женщинам горячие комплименты. Женщины улыбались симпатичному Леониду, а Леонид целовал им ручки, приговаривая: позвольте вашу ладошку, мамзель. Вскоре он обнаружил себя за портьерой с бухгалтершей Верочкой. Они целовались. Леонид гладил девичью спину, нащупывая складки молодого жирка, а неопытные губы Верочки впивались в его рот так, будто собирались высосать бессмертную душу. Леонид молча терпел эти домогательства. Он постарался отвлечься, думая о чем-нибудь другом, но у него ничего не получалось: настырные губы Верочки влажно шлепали его то в щеку, то в шею, то в подбородок, как будто по лицу скакала беззвучная жаба. Леонид взял Верочку за плечи и отодвинул от себя.
–Верочка, простите, у нас ничего не выйдет.
–Почему?– чуть не плача спросила Верочка.
–Потому что я такое же дерьмо, как и все,– глухо произнес Леонид.
Он опустил голову, сильно тоскуя:
–Щеглов прав, я – дерьмо…
–Да ну его в задницу, твоего Щеглова,– страстно заявила Верочка и приникла губами к пересохшему рту Леонида.
Их поцелуй заметил Холмогоров, который тайно любил Верочку. Кипя от ревности, он пришел к выводу, что не даст Леониду повышения, которого тот давно добивается. Поостыв, он подумал, что не давать Леониду повышения – поступок скверный, потому что Леонид хороший работник. Выпив водки и закусив лимончиком, Холмогоров нашел другую причину не повышать Леонида. Он пришел к выводу, что Леонид своим поступком разлагает коллектив. А коллектив важнее любого работника, каким бы хорошим он ни был. Лучше я повышу Щеглова, решил Холмогоров.
