Галина Долгая - Бирюзовые серьги богини
Но ее самой большой радостью было вот так, сидя в одиночестве, наблюдать, как просыпается мир. Как тьма уступает место свету, как золотятся далекие белые вершины в первых лучах солнца.
Когда ночь, как обычно, туманом сползла в ущелья, а солнце затеяло игру с инеем, покрывающим войлочные крыши хижин, Чию-Шаго встала и хотела было вернуться к своим обычным делам. Но звук упавших камешков привлек ее внимание. Девочка глянула вниз, туда, куда уходила узкая тропа. Петляя между скалами, в этот час окрашенными в пурпур, тропа заворачивала за очередной выступ и терялась в темноте. Чию-Шаго поискала взглядом, откуда упали камни, и вдруг увидела белый хвост, мелькнувший за поворотом.
«Белая лошадь!» — обрадовалась девочка и, не медля, спрыгнула на камень, оказавшись сразу ниже своего любимого места на весь свой рост. Осторожно ступая, она пробралась по тропе до того поворота и, уцепившись за холодные выступы скалы, заглянула за нее. Прямо перед ней, на фоне каменной стены — такой сиреневой, словно на нее опрокинули чан краски! — стояла белая лошадь. На седле, излучая свет, лежал крупный, размером с голову человека, камень.
«Чинтамани!» — сразу узнала Чию-Шаго чудесный камень, о котором не раз пастухи пели старинные сказания, сидя вечерами у костров и подыгрывая себе на бубне.
Забыв об осторожности, Чию-Шаго пошла к лошади, не глядя под ноги и не спуская восторженных глаз с ореола сияния, окружавшего камень. Лошадь ударила копытом, словно пугая человека, но осталась на месте, лишь нервно всхрапывая.
«Лошадка, хорошая!» Чию-Шаго вышла на небольшую каменную площадку, где стояла белоснежная красавица. Лошадь успокоилась и прекрасными глазами, обрамленными длинными ресницами, воззрилась на девочку, губы которой были сжаты, а ласковые слова текли прямо из сердца. Казалось, что лошадь удивилась и потому разглядывала маленького человечка, словно не веря своим глазам.
Чию-Шаго медленно подошла к лошади вплотную и осторожно, очень нежно погладила ее атласный бок. Лошадь заржала, встала на дыбы. Камень с ее спины свалился прямо на Чию-Шаго, не удержавшую равновесия. Когда девочка поднялась и села, испуганно таращась вокруг, лошади уже не было. Она ушла так же внезапно, как и появилась, но, разжав ладошку, Чию-Шаго увидела маленькую черную гальку круглой формы с небольшой нашлепкой почти посередине.
«Камушек…» — удивилась Чию-Шаго и тут же поняла: Белая лошадь подарила ей Чинтамани.
«Если на пути Белой лошади появляется человек, не отравленный пятью ядами зла — гордыней, страхом, гневом, завистью, темнотой ума, — если душа его светла, а помыслы чисты, то Белая лошадь может отдать ему камень и тогда тот человек получит особую силу. Но, если только он применит ее во зло, то камень сразу исчезнет, а душой человека завладеют демоны», — прозвучал утихающий, как эхо, голос.
Чию-Шаго вздрогнула и будто очнулась ото сна. Наяву звучал другой голос — взволнованный. Это Баса искала ее.
— М-м-м! — как могла громче закричала она, но только камни посыпались от ее мычания.
И все же ботцы услышали. Баса, а вслед за ней и ее муж, подбежали на звук падающих камней и, посмотрев вниз, ахнули:
— Как ты туда попала?! Стой, не шевелись! Мы тебя сейчас вытащим!
Чию-Шаго крепко сжала в руке свою драгоценность и пошла, переступая приставными шагами, как когда-то по тому роковому бревну. Она боялась не за себя, а за тех, кто ее любил, и больше не хотела, чтобы еще кто-то пострадал, вызволяя ее из беды.
Получив в дар Чинтамани, Чию-Шаго чаще обычного уединялась от всех и сидела, задумчиво глядя перед собой, сжимая в руке волшебный камень. Она думала о том, какое желание загадать.
Ей хотелось услышать голос матери, когда та, сварив суп или пожарив на стенках котла хрустящий хлеб, позовет громко, так, что будет слышно по всей степи: «Бахтигуль!». Бахтигуль… как давно не слышала она своего имени, как давно…
Или, вспомнив доброго бородача, Чию-Шаго, думала: «Как было бы хорошо, если бы он вернулся, и мы вместе поехали бы в его дом, а по пути, может быть, он согласился свернуть в мою долину, и я показала бы ему, где жила». Вздохнув тяжело, понимая, что она уже никогда не увидит ни своего бородача, ни своей долины, Чию-Шаго думала: «Пусть хоть он вернется к своим детям и к своей жене. Привезет им красивую ткань, сверкающие камни, какие продают в том селении, где разошлись наши дороги».
Но больше всего волновалась Чию-Шаго, когда вспоминала свои тяжелые сны. Сколько крови видела она, сколько искаженных муками лиц, сколько несчастных женщин и детей, безутешно оплакивающих своих мужей и отцов! Тогда Чию-Шаго думала: «Пусть больше никто не умирает! Пусть прекратятся войны и убийства, и все пасут скот или сажают ячмень, или поют веселые песни у больших костров».
Так и не решив, что же загадать, девочка снова прятала свой камень и ложилась спать, решив, что завтра она непременно загадает то самое главное желание, которое обязательно исполнится.
Баса, наблюдая за девочкой, заметила, как она изменилась.
— Слышишь, — обратилась она к мужу, — не позвать ли нам жреца, чтобы отогнал злых духов, что-то совсем грустной стала наша Чию-Шаго, как бы демоны не задумали отобрать ее у нас…
Муж согласился. Тем более, наступало время появления приплода у яков, да и землю копать придется, чтобы ячмень посадить. Надо заранее умастить жертвой демона Сабдага. Не любит он, когда копают землю и нарушают его покой.
Жрец пришел утром. Весь день он готовился к обряду, а пастухи помогали ему: обустроили место для большого костра, подобрали овцу для жертвоприношения. К вечеру, когда солнце скрылось за далекими снежными хребтами, жрец надел высокую черную шапку, украшенную яркими перьями и диадемой из скрещенных костей, и многочисленные амулеты из камней и бронзовых пластин, с начертанными на них заклятиями и именами духов-покровителей. Среди амулетов особо выделялся крест с закрученными влево концами. Крест был богато украшен пластинками бирюзы и коралловыми бусинами и обрамлен изящной вязью из бронзовых нитей.
Все расселись вокруг костра и приготовились смотреть ритуальный танец, полный особого смысла и для того, кто танцевал, и для тех, кто смотрел. Чию-Шаго тоже села рядом со своей хозяйкой, прижавшись к ней. Невиданное доселе зрелище интриговало ее и волновало.
Жрец воздел руки к небу, тягучим голосом проговорил заклинание и, резко сорвавшись с места, пустился в пляс, стуча в двойной барабан, напоминающий формой две головы, соединенные шеями, или фигурку женщины, утянутую в талии узким поясом. Служитель бон скакал в бешеном ритме, изредка замедляясь. Он, то отбивал монотонный такт, то переходил на рваный, завывал и шептал заклинания.
Чию-Шаго поддалась очарованию танца, она тоже раскачивалась вместе со всеми, что-то мычала, а когда жрец подбегал к ней и заглядывал в глаза, то перед ней мелькали разные страшные физиономии. Но Чию-Шаго не боялась их. Руки демонов, протянутые к ней, натыкались на непреодолимую преграду света, и жрец тоже видел это. Но, благодаря заклинаниям жреца, демоны расползались, уходя все дальше от костра. А он, заколов жертвенную овцу, возвысил голос до предела, и грозно пропел им вслед:
— *О, вы, все духи, демоны, оборотни, привидения, злобные сущности, духи безумия и эпилепсии, мужские и женские небесные покровители, а также все другие, примите эту жертву, и да будет между нами соглашение, и пусть благодать и защита исходят от него!
Освятив всех сидящих огнем, жрец взял широкий нож и расчленил жертву на куски, сопровождая кровавый ритуал суровым предупреждением для людей:
— *Если вы осмелитесь нарушить заключенное соглашение, то будете разрублены и выброшены, как это животное, приносимое в жертву! Поэтому будьте едиными в своих помыслах и преданны богам небесным и земным, чтобы они могли увидеть ваши чистые помыслы!
Жрец упал на колени, лицом к огню, поднял руку и махнул кистью, дав понять, что обряд завершен. Люди тихо разошлись. Жрец долго сидел с опущенной головой, и никто не решался беспокоить его. В этот момент он мог разговаривать с богами, а мог и восстанавливать силы, отданные на борьбу с демонами. Только глубокой ночью он встал, раскидал куски жертвенного животного с обрыва и, тяжело ступая, ушел в хижину, приготовленную для него.
Ранним утром, как всегда, Чию-Шаго встречала новый день, сидя у обрыва. Небо светлело медленно и словно нехотя. Толща облаков текла от белых вершин нескончаемым потоком, будто за ними кто-то, невероятно гигантский, может быть сам дух гор Ахмес, кипятил огромный чан воды, и пар, то собираясь пышными клубами, то растягиваясь в длинные пряди, расползался по всей Стране снегов.
— Пойдешь ли ты со мной, дитя? — услышала девочка и сразу узнала по голосу вчерашнего жреца.
Она обернулась. В еще сером свете утра лицо служителя бон выглядело уставшим: глаза обрамили черные тени, кожа на лице, несмотря на темный цвет постоянного загара, казалась покрытой тонкой зеленоватой вуалью. В обращении жреца Чию-Шаго услышала что-то знакомое, какое-то старое, но далекое прозвище, прозвучавшее так, словно оно прорвалось сквозь толщу времен и, наконец, достигло ушей той, которой предназначалось.
