Александр Бушков - Дверь в чужую осень (сборник)
Такой вот окружающий пейзаж и его обитатели. В голове — ни одной толчковой мысли, одна совершеннейшая растерянность. Где же это я? Что со мной стряслось? Такому-то и случаться не полагается! Но выглядит все вокруг чертовски реальным…
Вот никак мне не лезли в голову ни разгадки, ни мысли. Видимо, очень уж резким оказался переход из ожесточенного боя в это непонятное, загадочное место. Да и прямой угрозы вроде бы не было: этот странный народец с испуганными физиономиями что-то не проявлял желания кинуться в атаку: все так же торчали толпой на том же месте, время от времени делали выпады этим своим хозяйственным инвентарем, но пока что вроде бы не собирались кинуться толпой, сбить с ног и затоптать. Ну, это еще как получится… ТТ у меня так и остался в кармане штанов, и пара запасных обойм имелась, а у них я что-то не видел ничего огнестрельного… Интересно, что будет, если дать пару раз в воздух?
В первую очередь мучила насущная потребность, не имевшая никакого отношения к этому загадочному месту: мне страшно хотелось пить, в глотке пересохло. А совсем недалеко от дороги стояло сооруженьице, как две капли воды похожее на колодец. Невысокий сруб из потемневших бревен, самый обыкновенный на вид деревянный валик с ручкой, и на углу колодца, на широкой доске стоит бадейка, окованная парой железных обручей. Вместо цепи — толстенная, чуть разлохмаченная веревка. И навеса над колодцем нет — видимо, они тут не заботились, что в колодец может попасть дождевая вода. И с железом у них определенно плохо, корявая ручка из толстой палки, валик железом не окован, цепи нет, только бадейка проржавевшими чуточку железными ободами схвачена. Убогонький такой колодец, но выбирать тут не из чего…
Я решился. Бочком-бочком, держа эту притихшую ораву в поле зрения, подошел к колодцу, сбросил туда бадейку, и она полетела вниз, разматывая веревку, пока не послышался звонкий всплеск. У нас в городке я таких колодцев навидался, да и потом, на военных дорогах, что сноровисто поднял полнехонькую бадейку. И присосался к ней, как в пустыне, проливая воду на грудь. Вода оказалась так себе, но в моем положении было не выбирать, я напился от пуза. Стало немного легче, пока было подумать, где это я очутился и как отсюда выбираться. Хорошие вопросы, ага…
Тут кое-что резко изменилось. Затопотали копыта, по подъемному мосту пронеслись несколько всадников — четверо — проскакали немного и остановились примерно там, где толпились деревенские с граблями и вилами. Вот эти были в штанах и интересных таких кольчугах, сплетенных заодно с капюшоном, так что виднеются только рожи. У двух копья, довольно неуклюжие, но наконечники солидные, острые, кишки достанут запросто. У третьего топор, у четвертого — меч на поясе.
Вот он-то, похоже, на главного и походил: и меч на поясе, и общее впечатление: все на него так и косятся — мол, батюшка-барин объявился, сейчас порядок наведет…
Держался он, правда, странно, тоже довольно неуверенно: то пошлет свою коняшку на шаг вперед, то остановится. Вроде бы ему и полагается, как старшему, меня принимать — и боязно. За меч хватается, рожу страшную делает, но с места не трогается, не говоря уж об остальных…
Паршивый расклад. Ну, кинутся, ну, пущу я в ход ТТ, а потом? Еще насядут всей оравой, и не выстоишь…
И тут, как я краем глаза заметил, слева, на дороге, на том месте, где я плюхнулся, — четко след в пыли виден — вдруг встал большой широкий смерчик, пыль взвихрилась, стал расти, шириной уже во всю дорогу. И не знаю, что на меня нашло, инстинкт какой-то сработал — но кинулся я сломя голову в этот вихрь, окунулся с головой, глаза забило, в глотке запершило, снова закрутило-завертело нелюдским образом, как пластилин в ладонях, стиснуло, даже вроде бы ребра затрещали, — а когда все рассеялось, плюхнулся я опять в мятую траву, в изрытую гусеницами землю, услышал отдаленный грохот, дым вдохнул. И, не рассуждая, по-собачьи проворно отполз шагов на несколько от того места — мало ли что, вдруг еще куда-нибудь закинет….
Оторвал голову от земли, огляделся. Грохот переместился куда-то довольно далеко, вокруг — ни шевеления, ни живых солдат, ни лязгающей техники. А неподалеку… Стоит моя «тридцатьчетверка», на левый борт наклонившись, а по другую сторону… Лежат мои ребята, все четверо, необожженные, но явно скошенные меткой очередью пулеметного калибра. Танк мой не горит. А совсем неподалеку, метрах в тридцати, стоит, опустил пушку, «тигр», наполовину укрывшийся за нашим горелым танком. Сам не дымит, но видна в кормовой броне здоровенная пробоина, люки не распахнуты, возле не видно ни одного немецкого трупа. Может, он нас из засады и гвоздил, а потом кто-то его самого двинул в корму бронебойным, так что весь экипаж побило отлетевшими от внутренней стороны осколками…
Бой явно отдаляется. Переполз я к ребятам — ну да, помощь никому не требуется. И мелькнуло у меня в голове: не провались я неизвестно куда, первого и скосило бы той же очередью, сомнений никаких.
Тут думать было особенно некогда. Главное, противника нет поблизости ни в каком виде. Осторожненько обошел я свой танк — ага… Влепило мне так, что сорвало оба передних катка с левой стороны и выворотило главный фрикцион — проще объясняя, ту шестеренку, что направляет гусеницу. Гусеницу сорвало, танк налево завалился… Ремонту в боевых условиях не подлежит…
Вот что тут сделаешь? Один-одинешенек и безлошадный… Не стал я долго раздумывать, двинулся в сторону, противоположную той, где грохотал бой. Пригибаясь, перебежками, вертя головой во все стороны.
И вышел я к своим к вечеру — в другую часть, но оттуда быстро переправили к своим. Где за меня, что уж тут, быстренько взялись особисты. Если подумать: ничего удивительного: хорош взводный, потерял все три своих танка, к нашим добрался один-одинешенек…
Не буду скрывать: были у нас в свое время такие штукари: чтобы не идти в атаку, пустят танк малым ходом в сторону немцев, а сами залягут в отдалении. Немцы, конечно, такую удобную мишень разнесут быстренько, а эти сволочи вернутся в расположение и докладывают: мол, танк подбит артиллерией противника, едва выскочить успели…
Но таких уже было мало, да и сорок четвертый год в некоторых смыслах был поспокойнее прежних, когда к стенке сгоряча ставили и за вину, и без вины. Нервов из меня, конечно, вытянули полтора метра, засунули даже на два дня под арест в землянку. Но в конце концов обошлось. Когда немного поуспокоилось и наши пошли вперед, ремонтные бригады отыскали и два моих подбитых танка, опять-таки спаленных «тиграми» из засад, и мою «тридцатьчетверку» с такими именно повреждениями, как я ее описал. Забегая вперед, ее даже не стали тащить в тыл, починили в рембате. Матюгнулись напоследок, отпустили, дали экипаж из «безлошадных», поставили пока что командиром танка (на взвод, сказали, вернем, если проявишь себя как следует). Так оно через месяц и оказалось. И никто мне этим случаем в нос не тыкал — бывало и почище, батальоны горели до последнего танка… В общем, обошлось.
Куда меня занесло, где я был и как такое могло получиться, гадать не берусь. То ли какое-нибудь особенно древнее Средневековье — замок убогого вида, кольчуги, напряженка с железом — то ли какое-то другое место. Совершенно не хотелось ломать голову — никогда у меня не было особенного интереса к истории, не говоря уж о том, чтобы разные энциклопедии листать, главное, что и оттуда удалось ноги унести, а мало ли как могло быть…
ФЛЕЙТЫ ГОЛОС НЕРВНЫЙ…
Случилось это… нет, я бы себя поправил, скорее уж «произошло», так будет вернее. Ничего, собственно, и не случилось, именно произошло. Я гуманитарий, но война и тогдашняя профессия (опять-таки, если быть точным, воинская специальность) приучили к максимальной отточенности формулировок.
Одним словом, весна сорок пятого — мы совсем недавно форсировали Одер и двинулись дальше. Служил я тогда переводчиком в разведотделе дивизии. Штаб дивизии — и мы, грешные, понятно — расположился в относительно небольшом немецком городке, войной почти что не затронутом. Разве что электростанцию так пока что и не запустили.
В трехэтажном доме, где нас расквартировали, до нас была местная контора Рейхсбана, германских железных дорог, что очень быстро выяснилось — вывеска осталась, разве что с разбитым стеклом: судя по виду, кто-то мимоходом двинул прикладом по нацистскому орелику. Ну, а потом посмотрели документы бегло, в иных кабинетах висела и форма, и фуражки, труженики стальных магистралей то ли эвакуировались при нашем приближении, то ли дружненько разбежались по домам и засели тихонечко.
Вот, кстати, давайте разок отвлечемся, история не имеет никакого отношения к происшедшему со мной, но интересная и откровенно смешная. У немцев, как ни у кого другого, развит был обычай напяливать униформу практически на всех государственных служащих и даже членов общественных организаций вроде союзов бывших кайзеровских военнослужащих. Они пошли даже дальше: у многих, кроме военных и лесников, имелись еще к парадной форме кортики разнообразных видов, а у музыкантов-шахтеров даже шпаги, на крупной железнодорожной станции наши ребята — не новички, но плохо разбиравшиеся в германских реалиях, — сцапали немца при полном параде и доставили целехоньким, были в самом радужном настроении: решили, что сграбастали «адмирала», если и не вертели в мыслях на гимнастерках дырочки для ордена, то на медали безусловно рассчитывали. Увы, пришлось их жестоко разочаровать: как только их пленный угодил к людям понимающим, тут же выяснилось, что это всего-навсего старший машинист локомотива, с какого-то перепугу напяливший парадную форму посреди всеобщей неразберихи и беспорядочного отступления, люди несведущие запросто могли ошибиться, принять как раз за адмирала, а не генерала — очень авантажно выглядел: темно-синий китель, солидные петлицы, все исполнено под золото: погоны, петлицы, пуговицы, нарукавный орел и повязка с надписью, черные брюки с нешироким красным лампасом, фуражка с околышем под цвет кителя и высокой тульей, с разлапистой эмблемой на околыше, а главное, фасонный кортик с темляком, ну чистый вам адмирал!
