Елена Чудинова - Декабрь без Рождества
— Без малого две дюжины мерзавцев взято, а толку нет. Как прижмешь посильнее, так показывать, понятно, начинают. Только так-то бестолково, один на второго говорит, третий на четвертого. Пятеро уж окачурились, а ни на синь пороху не яснее. Ты к обеду хотел остаться? Не стряпали у меня. Кушаю только мадеру с сухими бисквитами.
— Ну, уж здоровье-то надобно поберечь, — Пестель с интересом покосился на грязный платок. — Да никак это кровь, Алексей Андреич?
— Кровь, точно кровь — Настасьюшкина. Чтоб всяк знал, покуда всех злодеев не порешу — не успокоюсь, — уронил Аракчеев не без гордости. — Всегда чуяло сердце, что дура допрыгается. Крутенька была. А мужик, он, Павлушка, не любит, чтоб над ним не природный господин стоял, а свой брат. Даже собаку с умом бить надобно, не то что человечка. А бабу впрямь жаль, ох, как жаль-то… Тёплая была баба.
— Но весьма вовремя отчислилась, — Пестель хмыкнул. — Алексей Андреич, а не сами ль вы ее того, чикнули?
— Да ты что себе позволяешь, мальчишка?! — Хоть Аракчеев и вскинулся, но заметно было, что настоящей злости в нем теперь нет. Старик, похоже, устал ее демонстрировать, промелькнуло в голове у Пестеля. — Забыл, как я тебя за уши дирал? Нешто я похож на душегуба?! Выдумает же — сам чикнул.
— Простите великодушно, я уж так, к слову пришлось. — Пестель озабоченно нахмурился. — Не хотел ничего вверять бумаге, а чужой душе — еще больше не хотел. Вот сам и приехал, не обессудьте. Оно надежнее, самому. Всяк скажет — зачастил Пестель к благодетелю семейства — чинов ищет. Что удивительного?
— Ну, пошел тянуть кота… — Аракчеев поморщился. — Чего тебе, Павлушка, говори толком…
— Недели три еще продержитесь, Алексей Андреич? Очень надобно, чтоб не меньше…
— Ты из самого-то дурака не делай!
— Сам нездоров. Уж ему не до этого.
— Все одно не пройдет… Столица вторую неделю в безвластии… Еще денька четыре — и назначат мне замену.
— Алексей Андреич, благодетель, никак иначе нельзя! — проникновенно взмолился Пестель, прижимая к груди небольшую свою, приятно округлую руку. — Ну разве мне вас учить? Да я, вправду, в свистульки еще играл, когда вы уже и похитрее вольты выписывали… Ну придет запрос — а вы в ответ, мол, выезжаю завтра же! А назавтра главный злодей найдется, оно и не получилось выехать… Они вновь запрос — а вы опять — завтра незамедлительно! А назавтра — прихворнули от огорчений! Сильно ль больны? Уже лучше сделалось, встаёте — и в дорогу! Ан опять хуже! Станете, главное дело, все время грозить, что почти уж выехали — нипочем не дерзнут заместителя ставить!
— Шельма ты, Пашка, — Аракчеев одобрительно осклабился. — В мое время далеко бы пошел… Впрочем, гляжу я, друг ситный, во время нынешнее ты глядишь шагнуть еще дальше. Ладно, три недели не обещаю, но две проволочу как-нибудь. Управитесь?
— Да я-то слажу… — вид Пестеля остался озабоченным. — Кондрат может не поспеть. Алексей Андреич, Кондрату надобно изрядный груз в город завозить. Очень бы ваше отсутствие желательно. Ферт этот… Сабуров… Как пить дать будет людей просить, чтоб шерстить заставы. А вас нету — так кто ему людишек даст?
— А могу и сам отказать. — Аракчеев растянул губы в добродушной улыбке… — Кому отчет давать потом? Али ты не так-то уверен в успехе, как мне, старику, в уши дудишь?
— Да велика ль важность, уверен ли я?! — Пестеля словно вытолкнула из кресел какая-то сторонняя сила. Он в ажитации заходил по комнате. — Вы в этом уверены больше моего, Алексей Андреич! А знаете, отчего больше? Оттого, что не мне, а вам все эти Шервуды и Сабуровы вынуждены отчитываться в выявлении заговорщиков! Перед вами вся картина, как на ладони! Когда измена идет отовсюду, она перестает быть изменой! Она уже данность! Я знал, знал, что не ошибусь в вас, человеке высокого разума! Пусть дураки крепят мачты на тонущем корабле…
— Ты меня, никак, в крысы отрядил? — Аракчеев засмеялся. Настроение его улучшалось на глазах.
— Высокие словеса… Иной бы и рад шмыгнуть с тонущего корабля, да не умеет куда. Но мы-то с вами умеем, Алексей Андреич! Дело не в том, что мы нужны друг дружке сейчас — сие пустяк! Тут вопрос дальновзглядицы…
Аракчеев недовольно хмыкнул, и Пестель решился не мелочиться в серьезном разговоре.
— Вопрос перспективы, — с нажимом проговорил он. — Вам не дают развернуть свои дарования. Ваши поселения — прообраз всего будущего государства, каким оно предстает пред моим мысленным взором. Долой собственность, любую! Некоторые привилегии для тысячи примерно семейств, относящихся к, я придумал новое слово — управленцам! Без этого нельзя, но это будет каплею в море! А в остальном — полная свобода, свобода от собственности, полный порядок! Никаких унижающих человеческого естества сословий — все единственно граждане!
— Ладно, живы будем — поглядим, — рука Аракчеева в раздумчивости затеребила покрытый омерзительными пятнами платок. — Ты, Павлуша, вот что: больше ко мне не езди. Коли ваша возьмет — оно и ладно, а нет, так гибнуть будете без меня, старика. Сам понимаешь, в случае чего меня и оговаривать напрасно. Мне вера большая — будет и есть, мне, не вам, соплякам.
— И, как можно, Алексей Андреич, на свободе вы нам в любом случае нужней! — Пестель, отвесив краткий поклон, направился к дверям. — Три недели, ваше сиятельство, об одном прошу — не две, а три!
— Ступай себе, попробую проволочить, — Аракчеев слабо махнул рукою.
Лошади так никто и не подумал задать овса. Но даже эта досада не испортила настроения Павлу Ивановичу. По прекрасной грузинской дороге доскакал он до ворот, сменил аллюр на рысь. Эко здоров и свеж осенний воздух! Засиживается он в дому, надобно почаще делать прогулки. И фехтовать надо почаще, а то уж вон — одышка появилась. Надлежит получше себя беречь, есть для чего.
Хороша дорога, эх, хороша! В карете по такой — как по перине. Надо думать, старый черт умеет обустроиться. Эх, слыхал бы сей разговор Трубецкой! То-то бы глаза вытаращил. Куда Трубецкому! Аракчеев был лично его, Пестеля, победою, его Тулоном.
Никто б не поверил, что удастся его вовлечь, все до сих пор твердят об одном — Аракчеев, как пес, предан тирану. А надо бы глядеть в корень, как он, Павел Пестель, глянул на три аршина под землю. По настоящему не пригоден в заговор единственно сторонник монархического принципа, тьфу, убеждения. А личная преданность?! Ослы! Как один и тот же человек мог быть лично предан убитому и убийце, Павлу и Александру?! Вот то-то! Ему свет в окне только тот, кто сейчас силен. И покуда силен. А стало быть, ради более сильного, предаст не моргнув глазом!
Таскай, Шервуд, свои бумаги, таскай! Небось не знаешь, что все мне о тебе ведомо, что ради меня ты и старался, что от каждого доклада твоего граф делался все тоскливей и скучнее! И выше графа твои доклады не идут, тиран верит ему, как себе, да и нет никого еще, кому б мог он поверить!
Скольких усилий стоило одно — выждать нужный — ни на день раньше — момент… Э, минуту… Тьфу, да как это сказать на русском языке?! Выбрать час, чтоб затеять опасный разговор. И все срослось, все вышло!
Эх, бывает же в жизни полоса, когда черт ворожит, когда все само идет в руки! Старик хитрей хитрого, а поверил, будто он, Пестель, говорит с ним от лица всех заговорщиков! А они знать не знают… Дурак Якушкин, правда, подумал было, будто Пестель обезвредил старого хрыча, вовремя прирезав Миткову… Этим и объяснил, для чего были многочисленные поездки в Грузино. Дурак и есть! Кабы хрыч впрямь радел о вверенной ему столице, вверил бы сыск подручным и вся недолга!
Старик хитер — ни единою бумагою не связал себя в отношении заговора. И замечательно! Кому он после-то нужен, вовсе и незачем никому ничего знать! Дал образец общественного устройства — и спасибо на том, дальше без тебя сладим.
Свежий ветер уже не кружил листвы, деревья шевелили голыми ветвями. Превосходная дорога была пустынной. Нет, не вовсе пустынной: обернувшись на Грузино, Павел Иванович заметил двоих всадников.
Вот уж, всегда оно так: как по хорошей дороге — так непременно верхом, а как в экипаже — так ухабами!
Что ж, подводя итоги — поездка вышла удачная. Зря старик и тревожился — больше к нему выбираться незачем. Прощай, Грузино, ты уж теперь — вчерашний день, перевернутая страница!
Обернувшись второй раз, Пестель невольно приметил, что два других всадника изрядно сократили отделявшее его от них расстояние. И куда спешат? Оба вроде как в штатском платье. Или нет? Что это, вроде лисьей опушки, понизу головного убора? Ан не опушка, просто черный билликок на рыжих волосах.
Больше Павел Иванович решил не оборачиваться. Отчего-то, решительно ни с того ни с сего, сделалось ему жаль, что чалый его мерин Изюм, любимый за послушный нрав, хорош скорей в рассуждении безопасности, нежели скорости. Все ж-таки ударил он шенкелями в тучноватые бока, все-таки прибавил ходу. Да что за гиль, в самом деле? Кого бояться на дороге средь бела дня?
