Софья Ролдугина - Кофейная горечь
Толпа пристыжено замолкла, и в наступившей тишине стало слышно даже бормотание невысокой полной женщины с рыжими волосами, кажется, одной из О'Брианов.
— Чего б не хотела, так это бродяжек у гроба видеть… У-у-у, осквернили… — и слова захлебнулись в глухих рыданиях вперемешку с причитаниями.
Люди снова начали роптать.
Издалека мне было не все видно, но, кажется, отец Марк испугался. Лицо его побелело. Похоже, он понимал, к чему все катится, и не чувствовал в себе силы удержать толпу от опрометчивых действий. Я переглянулась с Эллисом и решительно начала пробираться ближе к прочим участникам событий, коротко приказав Мэдди оставаться на месте. Мало ли что. Рискованно, конечно, но у графини Эверсан тоже есть некоторый авторитет. Может, деревенские не станут начинать драку в присутствии высоких гостей?
Впрочем, слишком многое зависит от Уолша и других представителей Управления, а они либо молчат, либо, как Перкинс, подогревают злость.
— Уверен, что все это лишь недоразумение, одно из тех, кои нам надлежит принимать со смирением и спокойствием, — голос у отца Марка дрожал — от волнения, от страха? — Господа, прошу вас, объяснитесь. Что привело вас к церкви в этот день? Может, вы тоже хотели помолиться за нашу бедную Рози О'Бриан, да будет легок путь ее на небеса? — предположил священник с надеждой.
Мужчина-гипси обменялся взглядами со старухой и, после ее едва заметного кивка, ступил вперед, перехватывая инициативу в разговоре.
— Меня Влади зовут, а это Нана. Из табора мы, что за рекой стоит. Мы скорбим вместе с вами о вашей утрате. Я помню мисс Рози — она к нам ходила, ленты для сестер своих покупала. Желтые, зеленые, синие… И к платку для матери своей присматривалась, — мужчина безошибочно нашел глазами в толпе миссис О'Бриан, заплаканную и кутающуюся в черную шаль, и отвесил поклон. — У вас горе — да и над нами оно крыло простерло. Белла пропала, сестра моя младшая. Вчера в деревню пошла, да не вернулась.
— Загуляла, небось! — Перкинс сплюнул в сторону. Я все ожидала, что Уолш его осадит, но тот молчал.
Отец Марк нервно поправил традиционный зеленый шарф. А я наконец выбралась из толпы и встала в первых рядах, готовая вмешаться при необходимости.
— Значит, ваша сестра пропала? Очень, очень плохо, — покачал головой отец Марк и продолжил неуверенно: — А зачем же вы тогда пришли к церкви?
Влади скрестил руки на груди.
— Кто знал, что сегодня похороны? Мы в деревню шли, людей расспросить про Беллу. Не видел ли ее кто, а если видел, то когда. А еще слышал я, как говорят про убийцу-нечестивца, — Влади сощурил черные глаза. — И что на его, мол, совести и Янко наш, и Шанита, и ваша мисс Рози, стало быть…
— Но-но! — выкрикнул кто-то за моей спиной. — Ты своих побирушек с нашими детьми не равняй! Девки ваши, небось, сами с кем-нибудь сбежали!
Я видела, как у Влади напряглась жилка на виске, как сошлись гневно брови на переносице… Но когда мужчина заговорил, голос его был все таким же спокойным.
— О мертвых не след говорить плохо…
— Да и нет никакого убивца! — послышался еще возглас. — Бесси демоны утащили, она с ворожбой путалась! А Рози хромая была, ногу подвернула да в речку свалилась! Так Уолш сказал!
— И правильно сделал, нечего пугать людей сплетнями, — с досадой прошептал у меня под ухом Эллис. — А эти-то, из табора, откуда все знают? Неужели Лайзо сказал? Или сами догадались?
— Нане говорил, а та молчать клялась. Знать, Влади сам понял, — так же тихо ответил Лайзо.
А я с удивлением обнаружила, что они тоже прошли через толпу и теперь стояли чуть позади меня, словно закрывая от разозленных людей. Мэдди же послушно осталась у церкви — но, судя скрещенным на груди рукам и непреклонно вздернутому подбородку, готова была чуть что сорваться с места и броситься мне на выручку.
Шум тем временем нарастал. Чаще становились агрессивные выкрики, уже сжималось кольцо толпы вокруг гипси и Уолша. Даже отец Марк пытался увещевать людей с отчаянием, а не с уверенностью, как поначалу. А человек — самое чувствительное к чужой уязвимости существо; только почует кровь — и готов уже разорвать слабого. Мне стало не по себе — если дойдет до драки, священник может попасть под горячую руку какому-нибудь дурню, вроде Перкинса, с молчаливого дозволения таких, как Уолш.
Гипси тоже не желали отступать. Влади становился все мрачней и отвечал отрывисто, говорил напористо. Уже не просил — требовал рассказать, кто, где и когда видел Беллу. А Перкинс, при полном попустительстве инспектора, сыпал оскорблениями и подступал к Влади ближе и ближе, сжимая свои огромные кулачищи. И от этого было жутко — будто меня увлекала в гибельный водоворот страшная, неодолимая сила. И не заставишь уже замолчать зачинщиков, и вино, выпитое за упокой несчастной души, ударило в дурные головы, и слово цепляется за слово, и каждое следующее — злее, злее, злее… Во всеобщем гомоне я перестала уже различать отдельные слова, когда в эту жуткую какофонию влился вдруг чистый, глубокий и сильный голос.
Солнце упало за гору, солнце ясное.
Ветер седой землю сырую выстудил.
Нет, не вернусь в дом я к отцу да к матери,
Коли сестру не уберег я младшую…
Эллис отчетливо и грязно выругался.
Я обернулась, чувствуя одновременно и сладкий ужас, и безмерное, бесконечное удивление.
Лайзо?
Поет?
А у меня сестра была всех прекраснее,
Смех у неё, словно журчанье реченьки,
Пенью её птицы учили вольные…
Когда-то, очень, очень давно, я слышала эти слова, но не могла припомнить, где. Напевала ли вполголоса что-то подобное служанка, прибирая мою детскую? Или кто-то из уличных певцов? Или…
…отчего-то мне вдруг четко-четко представилось лицо матери и, как наяву, послышался усталый оклик отца: «Ну, довольно. Не приучай Гинни к дурному. Если тебе не хватает музыки — можем сходить в оперу».
Я тряхнула головой.
Нет. Не вспомнить, где и когда слышала. Но слова не узнать было невозможно. Каждое отдавалось в груди тянущим, вязким чувством, и в глаза словно солнцем напекло — горячо, колко, но слез нет. И воздуха почему-то не хватает… Голос Лайзо словно вытягивал душу, по кусочкам, мучительно, сладко, и хотелось смотреть только в небо, или на светящиеся церковные витражи, или на ворох белых лепестков, которые ветер гнал по дороге…
Сглотнув, я с усилием отвернулась. И поняла, что не меня одну захватила песня. Умолк буян Перкинс и теперь только дергал рыжий обвислый ус, отводя глаза в сторону. Рыдала на мужнином плече миссис О'Бриан — отчаянно, со всхлипами, не скрываясь. Отец Марк стоял, зажмурившись, перебирал бусины на нитке и безмолвно шевелил губами — кажется, молился.
А Влади, не побледневший — позеленевший даже, впился взглядом в Лайзо и покачивался на ногах так, будто вот-вот был готов упасть. Седая Нана удерживала его за локоть и мягко поглаживала по руке: тише, тише…
Когда песня прервалась, я не сразу осознала это. Просто по ушам ударила тишина. Абсолютная — даже плач прекратился. А Лайзо, вокруг которого сам собою образовался свободный круг, улыбнулся и сделал шаг, другой, третий — пока не оказался рядом с Влади. Положил ему руку на плечо и все в той же невероятной тишине произнес негромко:
— Эх, вы, люди… К вас сейчас не гипси пришел, не бродяга — а брат, который за сестру боится. Кто бы мы ни были, а сердце у всех так же бьется, и так же мы любим, и так же теряем, и тогда преисполняемся гнева и скорби, — он замолчал, а когда вновь заговорил, в голосе его появились горькие нотки: — Я-то полукровка. Отец у меня аксонец, а мать — гипси, и сам я себя считаю гипси. Но скажи, Джек Перкинс, думал ли ты об этом, когда звал стаканчик-другой у Рэйфа пропустить? — Перкинс ничего не ответил, но так дернул себя за ус, будто хотел его вырвать. — А ты, Рэйф, вспоминал ли, что с гипси смеешься, когда рассказывал мне про своего младшего сына? — коренастый мужчина, в котором я узнала одного из подстрекателей, смущенно развел руками. — А вы, миссис Хантер, когда просили воды принести? Том? Питер? А ты, Хэмфри, старина?
Лайзо спрашивал, называя имена, и переводил взгляд с одного человека на другого. Некоторые сердились или смущались, другие делались задумчивыми… Снова потянулись шепотки, но на сей раз в них не было злости. Я поразилась тому, со сколькими людьми успел подружиться Лайзо — ведь еще и месяца не прошло с тех пор, как мы переехали за город, а его уже вся деревня знает, и многие, похоже, уважают. Слушают, не перебивая — как отца Марка или мистера Уолша, а то и внимательней.
Что это? Обаяние? Удача? Или странное горькое и светлое чувство, свернувшееся клубком в душе после той песни?
— Вот что я скажу вам, друзья, — голос Лайзо окреп и зазвенел от решимости. — Мертвым почести воздать — это хорошо. Это правильно. Но и о живых помнить надо. А потому, как мы с Рози простимся, пойду я Беллу искать. Чтоб Влади потом не пришлось потерю оплакивать, а мне — самому себя стыдиться, за то, что мог бы помочь — да уступил бесам, отвернулся от человека.
