Максим Далин - Обреченность и одержимость
— Конечно! — радостно сказала девушка и сунула за отворот пальто вампира озябшую ладошку, которая показалась ему горячей. Вампир дернулся от наслаждения, граничащего с болью — и тут же внутренне скорчился от стыда. Девушка поцеловала его в щеку, и вампир подумал, что с некоторых пор понимает странных людей, путающих боль с экстазом. — Слушай, Людвиг, — продолжала она, прижимаясь к вампиру всем телом и вызывая у него противоречивые желания сгореть в ее объятиях и шарахнуться назад, — а ты не можешь прийти, когда я не зову?
— Вампиры не приходят к живым без зова, — сказал вампир нехотя.
— Будешь плохо себя вести — не позову! — веселилась девушка.
— Плохо — это как? — спросил вампир.
Девушка поцеловала его в щеку, потом — в уголок губ. Вампир чуть отстранился, нерезко, но заметно.
— Вот это и есть плохо, — сказала девушка назидательно. — Ты будешь меня целовать когда-нибудь?
— Та… — вампир осекся. — Ангел мой, я не хочу тебя убить, как ты не понимаешь…
Девушка смотрела на него насмешливо, почти с сожалением.
— Ну вот что, Людвиг, лучше бы тебе это бросить. В смысле — со мной спорить. А то вот не позову тебя месяцок-другой, будешь знать!
— Душа моя, — сказал вампир, — знаешь, отчего смертные друг другу лгут?
— Ха, отчего же?
— Если человеку случается сказать правду — тот, кто эту правду услышал, использует ее как оружие.
— Все-таки ты дурак, — сказала девушка огорченно. — В кино вампиры умнее.
Вампир промолчал. Ночь пахла девушкой, и снег валил с бурого неба, как черемуховые лепестки. Вампиру хотелось небытия — и это желание выглядело таким же несбыточным, как желание увидеть солнце.
— Ты на солнце светишься? — спросила девушка.
— Горю, — сказал вампир. — Как факел. Как любой вампир. Теням Инобытия нельзя вставать при свете дня, это известно всем, кажется…
— Кажется, ты снова врешь, — сказала девушка. — Но, знаешь, что? Это уже не особенно важно. Мне уже страшно надоели эти твои отговорки. Хочешь дождаться, пока я состарюсь? Или у вас, вампиров, принято рассказывать, какой там, у вас в Инобытии, кошмар? Как ты страдаешь там от своей вечной молодости и как тебе посмотреть на солнышко хочется? Или еще какую-нибудь фигню?
— Вечная молодость невозможна, — возразил вампир.
— Кто бы говорил! — воскликнула девушка. — Тебе сколько лет? А выглядишь на сколько?
— Просто мертвые не меняются, — сказал вампир. — Внешне, по крайней мере. Ты же знаешь…
— Ничего я не знаю, — огрызнулась девушка, начиная раздражаться. — Опять ты со мной споришь! Слушай, ты такой скользкий тип, Людвиг — сама удивляюсь, как я тебя терплю. Я не понимаю, тебе что, жалко? Вот жалко вечной жизни для меня?
— Посмертие — это не жизнь, — сказал вампир.
— Ну конечно! — девушка вспылила всерьез. — Как это всегда нудно! Вот любой вампир, перед тем, как сделать девушку тоже вампиром, сперва нудит-нудит, тянет-тянет — и гонит этот бред километрами! Ах, ты не понимаешь! Ах, это не жизнь! Ах, не видеть солнышка! Все вы козлы, вот что я скажу!
— Слушая тебя, можно подумать, что ты жила среди вампиров…
— Сейчас, наверное, ни одной живой души нет, которая о вампирах не знает!
— Из фильмов?
— Из книг!
— Оставь, пожалуйста. Я ведь знаю, что ты читаешь.
— Я читаю про вампиров!
— Ты читаешь вздор.
Девушка оттолкнула вампира с такой яростью, что, будь он смертным — не устоял бы на ногах.
— Ты! Я иногда тебя просто ненавижу! Я бы уже давно тебя послала, если бы ты был не вампир! Ты — такой же козел, как все мужики! — выкрикнула она. Тающий снег слезами скатывался по слою тонального крема на ее лице, но девушка вряд ли это замечала. — Что тебе вообще от меня надо? Ты со мной не то, что не трахаешься, даже не целуешься! Только заводишь без толку…
— Пошли меня, — сказал вампир. — Пошли подальше — и я уйду. Только больше не зови. Возможно, по прошествии сотни лет я сумею тебя забыть.
— Ну уж нет! — сказала девушка. — Не такая я дура, чтобы упустить свой шанс. Я тебя заставлю, дорогуша, будь уверен. И не надейся, что тебе удастся долго водить меня за нос.
Девушка вдруг увидела, как в глазах вампира загорелся темный кровавый огонь. Ей впервые стало не по себе. Девушка, пожалуй, даже испугалась бы, не будь точно уверена, что ей ровно ничего не грозит. Вампир был безобиден по определению; девушка уже давно считала его своей собственностью, даже не слишком строптивой собственностью, поэтому только рассмеялась.
— Ой, вот не надо этих спецэффектов! Подумаешь, Голливуд он тут устроил! Я тебя о чем спросила?
— Ты хочешь в Инобытие? — голос вампира вдруг опустился в инфразвуковые низы и прошел по коже девушки темным потоком, заставив ее передернуться. — Хочешь убивать, детка?
— Я тебе не детка! — девушка хотела рявкнуть, но вышло неубедительно. Нежное рычание растопило в ней что-то, ей снова хотелось дотронуться до вампира. Девушка погладила его по щеке, ощутив, как он вздрогнул от ее прикосновения. Никуда он не денется, подумала девушка и сказала: — Знаешь, мне наплевать. Я про убивать не думаю. Я жить хочу.
— Живи, — сказал вампир.
Девушке не понравилось, как это прозвучало. Слишком отчужденно и независимо. Девушка ощутила тихое бешенство.
— Я хочу жить вечно, — сказала девушка, едва сдерживаясь. — А ты не телишься. Ну все. Знаешь, что? Ты мне надоел. Или ты меня кусаешь — сейчас — или я тебе устрою веселье. Буду звать раз в пару месяцев — и не выходить. Пока ты не поумнеешь и не докажешь, что любишь по-настоящему. Тебе ясно?
— Да, — сказал вампир.
Девушка расстегнула воротник куртейки и сдернула ее с плеч, глядя в красный мрак его глаз.
— И только посмей возразить! — заявила она как имеющая на это полное право хозяйка.
Вампир смотрел на девушку, чувствуя, как меняется мир вокруг. Он вдруг понял, что нужно сделать, чтобы раз навсегда покончить с этой моральной пыткой. Остатки его человеческой памяти и сам строй его личности долго заставляли его быть законопослушным, чтить Кодекс так же истово, как при жизни он чтил Бога — но любой законопослушности бывает предел, как и любому терпению.
Запах девушки пропитал ночь насквозь — и вампир вдруг радостно, как мальчишка, догадавшийся, наконец, как решается сложная задача, осознал, как получить этот запах целиком. Насовсем.
В ночь последней метели вампир окончательно потерял надежду на близость душ, даже самую условную, зыбкую и шаткую. Он был готов на все, но отчетливо видел перспективы — и понял, что дальше будет хуже: чем дальше — тем хуже и хуже. Шантаж сделался настолько откровенным, что страстное желание вампира увидеть в девушке что-то, помимо источника вожделения, рассеялось дымом. Любовь исчезла неожиданно и мгновенно, осталась одна незамутненная одержимость — и одержимость вызвала на губы вампира чуть заметную ироническую усмешку.
Скрывающую клыки. Пока.
Только остатки немецкой лояльности и здравомыслия пополам с полузабытой сентиментальностью заставили вампира, вдруг вспомнившего на самом краю моральной пропасти свою покойную матушку, спросить:
— Ангел мой, не напрасно ли ты настаиваешь? Тебе ведь придется оставить своих родителей…
— Хватит уже! — крикнула девушка. — Хватит! Достал! Пошли они все — и родители, и бабушка, и соседи, и вообще! Да что ты к ним прикопался? Они вообще уже отжили! Нормальные вампиры о родителях не спрашивают — еще бы об учителях спросил…
Вампир дослушал ее до конца, подошел, обнял — девушка улыбнулась и замерла — и внезапно погрузил клыки в ее шею около уха, разрывая артерию. Девушка издала пронзительный вопль — и вампир перехватил клыками ее горло ближе к гортани, порвав голосовые связки.
Впервые за свою полуторавековое ночное бытие вампир убивал в реальном мире. Он, честный проводник уставших, Хозяин ночи, Вечный Князь, пренебрег прощальным поцелуем. Впервые в посмертии вампир по-настоящему пил кровь, хлебал ее, как воду в жаркий день, ломал клыками позвоночник, всем телом чувствуя его карамельный хруст — и металлический вкус крови вымывал одержимость и отчаяние. Жизненная сила девушки, о которой вампир так мечтал, оказалась на удивление простой и крепкой на вкус, она опьянила его как спирт. Запах растерзанной плоти наконец вернул душе вампира покой и ощущение свободы.
Потом вампир стоял, погрузив подошвы ботинок в кровавую слякоть и подставив лицо снегопаду, жмурился и улыбался. Снежинки краснели, падая на его лицо и шарф. Мир вокруг постепенно менялся, теряя резкость, облекаясь в метель, распадаясь на сны — и это тоже было хорошо. Впервые в жизни вампир ощущал одиночество как благо.
Когда ветер, смешанный со снегом, донес до вампира запах знакомых горьких духов, он не удивился. Даже не оборачиваясь, он видел внутренним взором, как сквозь снегопад скользит высокая грациозная фигура, и как по снежным волнам летят ее длинные локоны цвета песка.
