Эфраим Тзимицу - Осколки, острые, как ножи
И при взгляде на лицо, пусть и распухшее от воды, он взвыл снова, чувствуя, как душа его стремительно сгорает в пламени невыразимого горя — в этом опухшем от воды лице он узнал свою единственную дочь.
И не помня себя, Ярлик кричал и кричал, стенал, проклинал все сущее, и обещал отомстить, даже если ему надо будет сжечь весь мир дотла, и просил дочь свою простить отца, что не уберег её. И крики его и проклятья отдавались эхом в лесу и над речкой, возвращаясь к нему глумливым хохотом, будто бы свершивший это был тут рядом и смеялся над его горем.
Вся деревня собралась тем вечером на кладбище. И видели все как молчаливый и совершенно седой как лунь, и как будто постаревший Ярлик предавал матери–земле останки своей дочери. Не многие могли вынести вид этих останков. Но тот, кто переводил взгляд с останков дочери на отца, ужасался его внешнему виду. Казалось, будто бы это вовсе и не человек, какой то древний дух гнева и печали ходит среди людей во плоти. Останки Ярлик обернул её любимым праздничным платьем, расшитым Замой — матерью его дочери и его женой, яркими цветами и красивыми узорами, то самое платье, что его дочь любила одевать на весенние и летние праздники, и когда она шла по деревне все парни оглядывались на неё, бросая вслед восхищенные взгляды. А теперь оно приняло в себя то, что осталось от румяной и ясноглазой красавицы — распухшие и посиневшие холодные останки.
Никто не пытался заговорить с Ярликом — боялись все даже смотреть на то, кем стал этот всегда уверенный в себе решительный охотник. И вот он предал земле останки дочери.
А после Ярлик рядом постелил на земле вытканный его женой–рукодельницей плащ, и ушел куда то. И когда он вновь показался на кладбище, по толпе прокатился возглас удивления и ужаса — на руках Ярлик нес тело красивой темноволосой женщины, в которой все узнали его жену, Заму. Когда он, поседевший и постаревший от горя принес в их дом останки дочери, то жена его, не выдержала горя. Но Ярлик остался жить… Он должен был жить, чтобы отомстить за смерть своей любимой жены и единственной и любимой дочери
И он положил её тело на плащ, и обернув его опустил в могилу, что Ярлик загодя выкопал рядом с могилой их дочери. А после он стал зарывать и эту могилу. И когда последняя горсть земли опустилась на могилу Замы, он достал меч.
В деревне мечи были не у многих — лишь зрелые и бывалые мужи, что вставали на защиту их деревни от недругов были облачены достаточным доверием, чтобы взять в руку творение рук людских, что по самому своему замыслу было предназначено нести смерть другим людям. И посвященный волхвом, этот меч становился частью мужа, частью воина. Меч никогда не обнажался попусту, ибо рожденный в пламени кузницы, чтобы нести смерть, он жаждал крови и смерти, и жажда эта становилась нестерпимой, если меч обнажали.
И вот теперь Ярлик достал свой меч, который уже пробовал человечьей крови. И он взрезал им свою руку, а после ранил себя лезвием в том месте, где бьется сердце, и подождал, пока клинок окраситься кровавыми струйками, что весело бежали по клинку, как лесной ручеек.
— Кровью от сердца своего! — крикнул Ярлик — Своей кровью, я клянусь вам, мои возлюбленные жена и дочь. Я клянусь пред вашими могилами, я клянусь пред деревней, где был наш дом. Пред предками что внимают нам, я клянусь. Тот, кто свершил это злодеяние не избежит наказания, и смерть его будет жестока и мучительна. Все что осталось у меня и во мне я положу во исполнение этой клятвы. Да погибнет тот, кто сотворил это, кем бы он ни был. Даже если он уйдет в мир загробный я найду его и там и предам смерти. Да поможет мне брат мой меч. И лишь когда я выпущу до последней капли всю кровь свершившего это, лишь тогда я приду на ваши могилы. И я пронжу себя мечом своим и пребуду стражем вашим в землях мертвых вечно, так как не уберег я вас при жизни.
Сказав так, Ярлик сжал лезвие меча ладонью, и по уже начавшей было засыхать крови на клинке заструились свежие алые струйки. И после окровавленной рукой он начертил у себя на сердце на лбу и на щеках руны, руны клятвы, слова и горя.
И все молчали, ибо видели, сколь страшную клятву дал охотник — отказавшись стать человеком в посмертии, но приняв на себя обязанность стать духом–стражем, которому неведомы людские чувства. Все люди хотели бы в посмертии воссоединится со своими родными и любимыми, и такая клятва, какую дал пред всеми Ярлик, была страшна и нерушима. Ни слова не донеслось из толпы селян, все стояли, как громом пораженные, лишь старейшина, мудрый Орт крепко сжимал глаза, словно его мучила нестерпимая боль, и хватался крепче за свой посох, что ранее был лишь символом его опыта и мудрости, а теперь, казалось, стал для него клюкой, на которую опирался бы любой немощный старик.
И после Ярлик пошел прочь с кладбища, и толпа расступалась перед седым, отмеченным рунами воинов. Да, именно воином, ибо Ярлик–охотник, Ярлик–муж и отец умер на их глазах. И, подобно мечу, из горна нестерпимого горя вышел Ярлик–воин, Ярлик–мститель. И когда он шел через толпу, то он расступалась перед ним, ибо никто не должен вставать на пути мести и горя…
На деревню опустилась ночь. И в домах затеплились светцы и свечи, освещая ночной мрак. Но в одном доме не зажглось и крохотной лучины — у окна, глядя на восходящую алую луну сидел Ярлик. На лице его темнели руны — дав клятву, Ярлик не только начертал их на своем лице кровью, но и укрепил их движениями ножа, безжалостно вырезая руны на живой коже. Тело его покрылось вороненой кольчугой, что ныне останется на нем и после смерти.
Молча, смотрел он на луну, и думал. Думал он, где теперь найти того парня, с которым он говорил у ручья. Не обшаривать же каждый дом в округе. И что это была за тень, что указала ему путь к останкам дочери — друг или враг? Теперь Ярлик вспоминал это не ощущая такой острой боли в сердце, так как сердце это он оставил в могилах своих дочери и жены.
И теперь он думал как найти убийцу, так же как он думал бы куда ушел зверь на облаве.
Его не отпускало чувство, что убийца как то связан с тем парнем… Но как? Он что то знает о нем, но не говорит, или же… или же он и есть… убийца.
Воин крепко сцепил зубы, и оскалился, став похожим на загнанного матерого волка.
— Надо идти — сказал он вслух сам себе, и вышел из дома, и пошел по тихой ночной деревне, видя, как гаснут один за другим огоньки в окнах.
И вот он прошел дальше и дальше, а дорожка вела его к небольшой безымянной речушке, где так любила летним временем плескаться ребятня, да и сам он не раз бросался в её прохладные ласковые волны, и Зама, тогда еще совсем маленькая девчонка, и их дочь…
И вот он вспомнил, что невдалеке есть старый заколоченный дом, где в свое время жила старая ведьма. Да вот только срок её пришел несмотря на всю её злобу, и ушла она из этого мира, а дом то и остался. Там они искали… Но почему то сейчас Ярлик чувствовал, что нужно идти именно туда. И тут он услышал сзади громкий топот, будто кто–то бежал, и, обернувшись, он увидел Спаса — молодого охотника, которого он хорошо знал, а иногда и прочил бывает, после хорошей порции хмельного меда в мужья своей дочке…
— Дядя Ярлик! — прокричал он ему на бегу, в руке его воин увидел топор — Дядя Ярлик, вы ведь злодея ищете?
— Мне не нужны спутники на пути этом, Спас.
— Яска пропала, дядя Ярлик! А ведь когда вы сегодня с кладбища ушли, потом еще в округе нашли…
— Что нашли?
— Тела… и не целые а кусками! Сейчас вся деревня в ужасе… И вот Яска пропала.
Яска — пронеслось в голове у Ярлика, на да, конечно, подруга его дочери, они со спасом друг на друга заглядывались… Везде в деревне судачили, как дело то к свадьбе идет. Орт говорил, как много пропадало девушек… и теперь их находят… Вот оно как значит теперь…
— Спас — обратился он к молодому охотнику — нам нужно в дом старой ведьмы идти.
— Но ведь там же уже искали…
— Я иду туда — железным голосом произнес Ярлик — если желаешь, идем со мной.
И вдвоем они направились к заброшенному дому.
Подойдя поближе Ярлику вновь показалось, что он видит тень, похожую на человека в долгополом одеянии.
— Спас — окликнул он молодого охотника — ты это видел?
— Да — неуверенно произнес тот — будто бы кто–то там прошел, у дверей прямо.
И тут они услышали приглушенный крик. Кричала девушка, и кричала она прямо из заброшенного дома, что находился перед ними.
— Яска! — закричал Спас и бросился вперед.
Ярлик же лишь молча оскалился и бросился следом за ним.
У дверей он оттолкнул парня, и вышиб плечом дверь. Вдвоем они вбежали внутри и от увиденного зрелища опешили на миг.
Что–то вроде светца стояло на подоконнике заколоченного окна, заливая внутренность домика ярким, мертвенным и неживым светом. На большом же столе лежала испуганная девушка, в которой оба — и Спас и Ярлик узнали Яску. И рядом с ней стоял тот парень, которого Ярлик видел в лесу. И пол в домике был залит свежей кровью, и повсюду виднелись лужи засохшей крови. Воздух был пропитан запахами свежей и застывшей крови и разложения. Неизвестно какая сила до этого скрывала от тех, кто искал пропавших девушек все это, но теперь, эта сила, будто глумясь и упиваясь своей жестокой забавой открыла это их пораженным взорам. Сзади парня было зеркало, которое после смерти старухи было завешано куском черной материи по обычаю. Теперь же открытое зеркало отражало в своей помутневшей поверхности происходившее в комнате, искажая и добавляя новых оттенков кошмара происходящему в комнате.
