Герберт Уэллс - Украденное тело
Его разыскали на дне заброшенной шахты, которая обвалилась и была покинута в самом начале работ по проведению электрического рельсового пути от станции Бэкер-Стрит. Рука и нога, а также два ребра у него были сломаны. Шахта обнесена оградой приблизительно в двадцать футов высоты, и через нее, как это ни невероятно, перелез, должно быть, мистер Бессель, плотный, солидного возраста джентльмэн; затем он упал в шахту. Весь он был вымазан в масле, и переломанная лампа лежала рядом с ним, — по счастью, пламя у нее потухло при падении. Безумие у Бесселя совершенно прошло, но, разумеется, он был ужасно слаб и при виде своих избавителей разрыдался в сильнейшей истерике.
В виду его жалкого физического состояния, мистер Бессель был перенесен в дом Хаттона, что в Верхней Бэкер-Стрит. Здесь он подвергся заботливому лечению, причем тщательно устранялось все, что только могло ему напомнить ужасный припадок, испытанный им перед тем. Однако, на второй же день он сам пожелал все разъяснить.
С тех пор мистер Бессель неоднократно повторял данное им разъяснение — и мне, между прочим, — разнообразя детали, как будто это делает рассказывающий о действительно испытанных им событиях, но никогда, ни в одном случае, он не противоречил себе даже в мелочах. Объяснение же, данное им вкратце, заключается в следующем.
Для того, чтобы вполне понять мистера Бесселя, необходимо теперь вернуться к опытам, проводившимся им с мистером Винцентом перед его необычайным припадком. Первые попытки Бесселя переместиться через пространство во время этих опытов с Винцентом были, как читатель припомнит, безуспешны; но он сосредоточил сплошь всю свою энергию и силу воли на желании покинуть земную оболочку. «Я желал этого всей силою души», говорил нам Бессель. Наконец, почти против его ожидания, сказался успех. И мистер Бессель утверждает, что, оставаясь живым, он действительно невероятным усилием воли покинул свое тело и перешел в какое-то пространство или состояние вне здешнего мира.
Перемещение это было, по утверждению Бесселя, моментальным. «В одно мгновение, когда я сидел в кресле с крепко зажмуренными глазами, уцепившись руками за ручки кресла и делая все возможное, чтобы сосредоточить мысль на Винценте, я вдруг почувствовал, что нахожусь вне своего тела, увидел его близ себя, но уже бесспорно не заключавшим меня в себе; оно покоилось с опущенными руками и с головою, склоненной на грудь».
Ничто не нарушало уверенности Бесселя в этом освобождении. Он описывает спокойным и деловым образом испытанное им новое ощущение. Он почувствовал, что стал неосязаемым. Так он и думал раньше, но он не ожидал, что до такой степени раздастся вширь. Так, по крайней мере, ему показалось. «Я сделался большим облаком, если можно так выразиться, зацепившимся за мое тело. Мне показалось сначала, что я обрел в себе новое, более крупное „я“ и что сознательное „я“ в моем мозгу было лишь мелкою частицею этого целого. Я увидел Альбани и Пикадилли, и Реджент-Стрит, все комнаты и уголки в домах, такие крохотные и в такой массе; однако, они отчетливо подо мной рисовались, как миниатюрный город с птичьего полета. Но какие-то проносившееся время от времени образы, вроде сгущавшихся клубов дыма, застилали эту картину, делая ее более отчетливой. Однако, в первое время я мало обращал внимания на это. Вещь, наиболее поразившая меня и поражающая до сих пор, заключается в том, что я видел совершенно отчетливо внутренность домов, равно как и улиц, видел крошечных человечков, обедавших и болтавших в своих квартирках, видел, как мужчины и женщины кушали, играли на биллиарде, кутили в отелях и ресторанах, видел известные увеселительные заведения, кишевшие народом. Я точно созерцал суетливую жизнь стеклянного улья».
Таковы были точные выражения мистера Бесселя, как я записал их, когда он рассказывал мне всю историю. Совсем забыв о мистере Винценте, он оставался некоторое время, наблюдая все эти вещи. Побуждаемый любопытством, рассказывает Бессель, он спустился пониже и им овладело желание дотронуться своею призрачною рукою до человека, шедшего по Ваго-Стрит; но ему не удалось это сделать: его пальцы скользили как будто мимо человека. Что-то мешало им коснуться; но что это такое было, трудно поддается объяснению. Он сравнивал препятствие со стеклом зеркала.
«Я почувствовал то же, что чувствует киска, когда она в первый раз желает тронуть лапкой свое изображение в зеркале». И сколько я не слушал, как мистер Бессель рассказывал свою историю, он всегда обращался к этому сравнению с зеркалом. Однако, это не было совсем точным, потому что читатель наш скоро увидит, что случалось и проникать через это вообще непроницаемое препятствие; была возможность пробиться через преграду назад к материальному миру. Но, разумеется, крайне трудно пережать эти новые, не испытанные никогда впечатления на языке обыденных экспериментов. Но что мгновенно его поразило и тяготело над ним в продолжение всего опыта — это гробовое молчание, царившее всюду. Он пребывал в беззвучном мире.
Сначала душевное состояние господина Бесселя ограничивалось лишь чувством изумления. Его мысль сосредотачивалась главным образом на том, где бы он мог находиться. Он был вне тела, вне материальной оболочки, это бесспорно, но это не все: он полагает, и я заодно убежден, что он носился где-то вне пространства, вне того, что мы разумеем обыкновенно под этим словом. Стремительным усилием воли он перенесся из своего тела в мир по-ту-сторонний, невообразимый мир, однако, лежащий так близко к нашему и так странно расположенный по отношению к нему, что все, находящееся здесь на земле, ясно может быть видимо и внутри, и снаружи в этом чуждом нам мире. В течение долгого времени, как показалось ему, эта новая способность всецело поглощала его ум, не давая места другим мыслям. Потом он вдруг вспомнил об обязательстве относительно мистера Винцента, к которому этот удивительный опыт был лишь прелюдией.
Он обратил свою мысль на возможность движения в этой новой непривычной оболочке, в которой он очутился. Некоторое время он не мог отделаться от уз, соединявших его с его остовом; его новое невиданное облачное тело тщетно моталось и съеживалось, и раздувалось, и ерзало, и кружилось, силясь сделаться вполне свободным, как вдруг нить, связывавшая его с прежним телом, порвалась. В первый момент все перед ним было застлано тем, что показалось ему вертящимися клубами темных туч; но затем при мгновенном просвете он увидал свое безжизненное поникшее тело, с беспомощной головой, повисшей на бок, и Бессель заметил, что он мчится куда-то, словно громадное облако, в необычной компании темных туч, а далеко под ним раскинулась, словно картинка, сеть ярких мерцающих лондонских огоньков.
Но вдруг он заметил, что туман, волнующийся вкруг него, был нечто более, чем туман, и отважная бодрость его первых попыток сменилась в нем ужасом. Он увидал, сначала неясно, а затем вполне отчетливо, что отовсюду он был окружен лицами! Вся кружащаяся и клубящаяся масса, казавшаяся ему тучами, была составлена из лиц, и каких еще лиц, — физиономий, лишь слабо намеченных, легких, как газ, напоминающих те, что мелькают во сне, возбуждая невыносимый, безотчетный трепет в тяжелые часы кошмара. Злые и алчные глаза их сверкали неодолимым любопытством; это были хари с сходящимися темными бровями и с искривленными оскаленными ртами. Их призрачные руки уцепились за мистера Бесселя, когда он мчался мимо, а остальное их тело представлялось какой-то неуловимой сплошной полосой стелющегося мрака. Ни одного слова не говорили они, ни одного звука не вылетело из уст, по движению точно мяукавших. Все теснились вокруг него в этом сонном безмолвии, свободно пронизывая ту живую массу, которая была его телом, скопляясь все вокруг него гуще и гуще. И призрачный мистер Бессель, проникнутый внезапно леденящим ужасом, понесся через эту молчаливую копошащуюся массу глаз и цепких пальцев.
Так нечеловечески страшны были все эти лица, так злобны их пристально устремленные взгляды, так мрачны и так коварны их жесты, что у мистера Бесселя не явилось охоты вступить в беседу с этими кишащими тварями. Дикие призраки эти казались исчадиями бесплодных желаний; они не были рождены и не имели дара жизни. Во всех выражениях их и жестах сквозили зависть, стремление к жизни, что и было единственной нить, связующей их с миром живых существ.
В пользу решимости мистера Бесселя не мало говорит то, что среди копошащейся кучи этих безмолвных демонов он в состоянии был все-таки подумать о мистере Винценте. Он сделал отчаянное усилие воли и очутился, сам не зная как, у Стэпль-Инна, где увидал Винцента, сидевшего совершенно бодро и с полным вниманием в своем кресле у камина. И вокруг него также кружились, как кружатся вокруг всего, что дышет и живет, другие сонмища пустых безгласных теней, тянущихся и вожделеющих, и ищущих какой-нибудь лазейки в жизнь.
