Андрей Лазарчук - Мумия
Все стали подходить и брать конфеты. Руська тоже подошел и взял. Конфеты были необыкновенно вкусные, он проглотил обе в один миг и вдруг услышал, как за спиной вздохнул — нет, протяжно всхлипнул Толик.
— Сходи, возьми, — сказал Руська. — Вкусные — жуть.
— Не, — сказал Толик.
— Ну, хочешь, я схожу? — предложил Руська.
— Нет, — голос у Толика стал совсем слабый. — И ты… ты не ходи…
Тетка с длинным носом взглянула на часы.
— Все, дети, — сказала она. — Время Владимира Ильича очень дорого для страны и для всех нас, попрощаемся с ним, до свидания, Владимир Ильич!
— До свидания, до свидания! — заговорили все и повернулись к выходу.
— Держи меня… — прошептал Толик и повис на Руське. Руська вцепился Толику в ремень, оглянулся — кто поможет? Галя Карповна была далеко. Подоспел Ромка Жариков, вдвоем с Руськой они подхватили Толика под руки и повели к выходу. Ильич — Руська успел заметить — уже сидел, как вначале, и водил пером по бумаге. И вдруг Руське страшно захотелось, чтобы хоть что-то случилось… чтобы Ильич показал классу «козу»… он опять оглянулся и обомлел: Ильич, не отрываясь от письма, поднял левую руку, выставил указательный палец и мизинец — и боднул воздух…
В коридоре стало плохо еще и Машке. Дядька в военной форме под белым халатом поднял ее на руки и отнес на кушетку. Толика посадили рядом, он был весь синий и дышал ртом. Не надо так волноваться, кудахтала Галя Карповна. Посмотрела бы на себя, подумал Руська.
— Передохнули? — спросила тетка с длинным носом. — Прошу в столовую. Вам будет дан обед из трех блюд, кто захочет добавки, может попросить официантку.
— Дойдешь? — тихонько спросил Руська Толика. Толик промычал что-то в том смысле, что да, дойду.
Ха, подумал Руська, когда их повели по коридору, тут самому бы не упасть! Ноги были тяжелые, как гири, и совсем не отрывались от пола. И все так: шаркали о паркет и плелись, пошатываясь. Машку сзади всех вел, придерживая, тот военный в белом халате. Навстречу классу попалась странная парочка: горбун, который проверял на честность, и с ним гибкий тонкий человек в мягком сером костюме, круглолицый и круглоглазый. Проходя мимо, этот человек сказал горбуну: «Покушал любимый. Ты погляди, Федор, от сарделек одни шкурки остались…» — на что горбун зашипел и заозирался.
— Ты видел? — прошептал Толик.
— Кого? — не понял Руська.
— Ты что, не знаешь, кто это?
— Который?
— Ну не горбатый же.
— Нет. А кто он?
— Это же кошачий бог!
Руська оглянулся, но никого в коридоре уже не было.
В столовой их рассадили за столы по восемь человек, и официантки в белых передниках и наколках стали разливать суп. Суп был страшно вкусный, только слишком горячий. На второе было что-то тоже вкусное, но как оно называется, Руська не знал. Потом принесли компот и мороженое. Мороженое Руська уже еле ковырял, засыпая. Кошачий бог, думал он, надо же…
В автобусе Руська уснул. Разбудила его Галя Карповна. Оказывается, всех развозили по домам, и больше того — завтра на уроки можно не ходить, и еще больше — мама или папа могут завтра не идти на работу, вот талон на отдых, передай им… Руська не помнил, как добрался до кровати. Он спал, ему снился почему-то кошачий бог, как он долго и тщательно вяжет оберег, надевает на шею, оглядывается через плечо, хитро подмигивает и делает Руське «козу». Как он сказал? Сад… сер… седельки? Что такое седельки? Надо будет спросить… Потом приснилась мама, она сидела у стола и плача, втыкала булавку в какую-то бумажку. Мама очень боялась, но все равно втыкала и втыкала. Потом сожгла бумажку на огне. Мама, позвал Руська, но вместо мамы подошел кошачий бог и сказал: гордись, теперь ты настоящий пионер. Почему галстук красный знаешь? Это цвет крови, пролитой… — сказал Руська и испугался чего-то. Правильно, сказал кошачий бог, вот смотри: он сжал галстук в кулаке, и закапала кровь. Мама! — опять позвал Руська, открой, открой глаза, сказала мама, скорей открой! Руська открыл. Завешенная газетой, горела лампа, и за столом сидели отец и тетя Люба, Машкина мама.
— Ты пить хочешь? — спросила мама.
— Пить, сказал Руська. — Да, хочу.
— Сейчас… — мама налила из чайника воды в стакан, поднесла Руське ко рту. Руська жадно выпил.
— Русланчик, — спросила тетя Люба, — как ты себя чувуствуешь?
— Ничего… — сказал Руська. — Голова только болит… и тошнит везде.
— А Машеньку в больницу забрали, — сказала тетя Люба. — Так ей плохо было, так плохо…
— Он у нас герой, — сказал отец. — Он у нас выносливый…
— Все обойдется, Люба, — сказала мама. — Бывает…
— Да обойдется, конечно… я, что ли, сомневаюсь…
Вдруг что-то звонко хрустнуло, мама вскрикнула. Отец, сердито ворча, встал, стряхивая с ладони осколки стекла — и вдруг быстро-быстро закапала кровь.
— Это не я! — испуганно сказала тетя Люба.
— Ясно, что не ты, — отец, держа ладонь перед собой, как полную до краев чашку, пошел к рукомойнику. — Какая из тебя колдунья…
Мама помогла ему промыть руку, перевязала чистой тряпочкой.
— Может, в больницу сходишь? — сказала она. — Укол сделают.
— Да ну, — отмахнулся отец. — Заживет, как на собаке.
— Пойду я, — сказала тетя Люба. — Хорошо с вами…
— Куда ты торопишься, — сказала мама. — Чего тебе там одной делать?
— Спать лягу. Завтра с утра — в больницу, кровь для Машеньки сдавать…
— Слушай, Люба, — сказал отец, — если надо будет — я ребят организую. Ты говори, не стесняйся.
— Спасибо, Петя. Сказали, пока хватит…
Она ушла. Отец налил себе чаю в новый стакан. Сквозь повязку проступило яркое пятно.
— Давай поворожу, — сказала мама. — Кровь остановлю, да и заживет скорее.
— Хочешь на работу меня завтра выгнать? Шучу, шучу. Руська, что ты?..
— Ничего, — сказал Руська. — Просто смотрю.
Следующий день был длинным и скучным. Руська пытался читать, играть с отцом в шашки… Хотелось не то чтобы спать — а просто лечь и отвернуться от всего. К вечеру рука отца разболелась, он дождался, когда вернется с работы мама, и пошел в больницу. Мама села чистить картошку. Руська лежал и смотрел на нее. Ему почему-то вспомнился кошачий бог, как он вяжет оберег, надевает его, оглядывается через плечо…
— Мама, — сказал Руська. — А знаешь, я там подумал, чтобы он показал «козу» — и он показал…
Мама поняла все сразу.
— Ты никому не говорил? — прошептала она. Губы у нее побелели.
— Н-нет… — испугался Руська.
— Никому никогда не говори! — мама оказалась вдруг возле Руськи, схватила его за плечи. — Никому и никогда! Даже папе! Забудь! Забудь навсегда, чтобы никто-никто… потому что иначе всем конец: тебе конец, нам с отцом, дяде Косте с тетей Валей, их Женечке и Оксане… ты меня понял? Ты понял, да?
— По-онял… — прошептал Руська и вдруг заплакал. — Мама, мама…
— Я твоя мама! Ах, боже ж ты мой, вот несчастье, вот несчастье…
Пришел отец, сказал, что рану почистили, положили мазь и дали освобождение до конца недели.
— Вы что, поссорились? — спросил он, приглядываясь к зареванным лицам Руськи и мамы.
— Нет, все в порядке, — сказал Руська. — В шашки еще сыграем?
Они сели играть, и отец проиграл четыре партии подряд.
— Рука сильно болит? — понимающе сказал Руська.
— Разве это боль, — сказал отец странным голосом. — Это не боль…
— Мужчины, ужинать! — позвала мама.
— Иди, — сказал отец, — это тебя…
Руська вернулся в школу через три дня. Машка пролежала неделю в больнице, потом еще неделю дома и, наконец, появилась — бледная и худая. А Толик все не приходил и не приходил, а потом Галя Карповна сказала, что он перевелся обратно в старую свою школу. Адреса его никто не знал, а съездить в ту школу — отвезти марки, ну, и все такое — Руська так и не собрался. Венька стал часто болеть и его забрали из школы.
Этим все кончилось.
